Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Генерал шутит:

— Целую неделю лежит такой эсэсовский труп, и ничего — не гниет, только спиртным воняет...

Вот что говорит о работе польских танкистов офицер Шугаев:

— В тесном взаимодействии с советскими подразделениями пехоты танкисты Н-ской танковой части войска Польского отбили свыше десяти контратак немцев, нанося им большие потери в людях и технике. В этих боях окрепла боевая дружба солдат и офицеров Красной Армии с офицерами и солдатами войска Польского. В нашем общем деле — разгроме гитлеровских ок­купантов — танкисты войска Польского проявили умение и стойкость в выполнении боевых заданий...

Несколько цифр.

На протяжении нескольких дней польские танкисты уничто­жили семь «тигров», одну «пантеру», четырнадцать «фердинандов», семнадцать танков «Т-4», один танк «Т-3», девять броне­транспортеров, две самоходные пушки типа «юнгштурм», сем­надцать пушек, девять минометов, сорок четыре пулемета, шест­надцать противотанковых винтовок, пятнадцать огнеметов, семь автомашин. Кроме того, полки уничтожили свыше тысячи восьмисот гитлеровских солдат и офицеров.

Уже много дней продолжаются жестокие бои. Подпоручик Владислав Светана ждет со своим танком в засаде.

— Огонь!— командует подпоручик.

Снаряд попадает в бронь «пантеры», не причинив ей особого вреда.

— Бронебойным!— приказывает Светана.

Выстрел — и из живота распоротой «пантеры» выпрыгивают немцы. Польский танк шлет им вслед пулеметные очереди. Немцы падают.

Из лесу выползают «тигры». Через минуту один из них горит, второй, подбитый, застывает на месте, третий улепетывает изо всех сил назад, в лес. Светана крошит своей машиной вражеский танк, вытаскивает из «пантеры» раненого офицера, берет в плен еще двух немцев и передает их в руки пехотинцев. Советский подполковник обнимает его, сердечно пожимает ему руку. На другой день подпоручик погиб. Солдаты похоронили его там, где воевал он за Варшаву — на берегу Вислы. Сельские девушки осыпали его могилу цветами, а на кресте написали:

Сьпий, жолнежу, в цемним гробе,

Hex сен Польска пшисьни тобе [13] .

Гремят пушки над Вислой все громче — все ближе Варшава. Идет кровавый бой. Пал на поле боя подпоручик Светана, смер­тью храбрых погиб его друг хорунжий Лежух, многих других скосила смерть. Но победа, рожденная в неугасимом, как жизнь, пламени Сталинграда, дойдет до Варшавы, пойдет дальше, как месть, как расплата.

1944

В ОБЩЕЙ БОРЬБЕ

13

Спи, солдат, в могиле темной, Да приснится тебе Польша. (Подстрочный перевод.)

В последние дни июля, когда я после трех лет отсутствия снова оказался во Львове, я был удивлен: памятник Мицкевичу уцелел. Конечно, я не считал и не мог считать это доказательством куль­турности гитлеровцев. Нет, эти «джентльмены» с мертвой головой на фуражках не проявляли ни малейшего уважения к польской культуре. Я никогда не забуду фотоснимков, показывающих символическую казнь Мицкевича на Краковском рынке — удаление его памятника при помощи петли. Кто из нас вычеркнул из памяти бронзовую голову Шопена в Варшавском парке, которую немцы погрузили на железнодорожную платформу и вывезли как металлический лом на один из своих литейных за­водов... Почему же именно во Львове, где гитлеровцы сумели в те­чение трех лет замучить полмиллиона людей, уцелел тот, кого фа­шистские звери ненавидели всеми фибрами своих мерзостных душ?

Мелкая, но обдуманная уступка. Этой уступкой, которая им, кстати, ничего не стоила, гитлеровцы хотели обмануть некоторых наивных поляков, чтобы тем самым можно было легко использо­вать их в своих целях, а потом, использовав, выбросить, как изжеванную резинку.

Речь шла о том, чтобы сделать из этих поляков щит, о который должны были разбиться все попытки возмущенного притесне­ниями украинского населения оказывать сопротивление оккупантам.

Речь шла о том, чтобы для обеих национальностей создать видимость гитлеровской «объективности» в их долголетнем споре и таким образом втравить их во взаимную резню. Памятник Мицкевичу на Марийской площади должен был символизировать фиговый листок, который прикрывал бы бесстыдство политики гитлеровских душегубов.

Казалось, что гитлеровцы до некоторой степени достигли своей цели. Об этом говорили факты. Факты тяжелые, потря­сающие, о которых нельзя говорить без чувства ужаса. Еще не было в истории западноукраинских земель чего-либо подобного.

Началось с истязания украинского населения под Грубешовым, а закончилось поголовным истреблением целых польских сел на Волыни и в Галиции.

Может показаться, что немецкая политика, политика мастеров в натравливании одного славянского народа на другой, дала оп­ределенные результаты. К счастью, дело выглядело совсем иначе.

Посмотрим, чьими же руками все это делалось, кто являлся действительным исполнителем кровавой гитлеровской политики.

Украинских крестьян на Холмщине убивали те, кто накануне сентября 1939 года носил на груди черносотенные мечики Бо­леслава Храброго, а за голенищами — обыкновенные ножи мясников. Именно те, кто безнаказанно вспарывал животы ев­рейским студентам и, очарованный Гитлером, видел его двойника в лице шляхетского громилы Добошинского.

Польских же крестьян под Луцком и Тернополем резали те, кто до сентября 1939 года носил на груди петлюровские тре­зубцы, а в карманах — револьверы немецкой марки. Именно те, кто по ночам убивал своих инакомыслящих соотечественников, а в свободное время был по поручению польской дефензивы... исполнителем внутренних расчетов клики Пилсудского.

Это они, эти фашистские камелоты [14] , стали послушным ору­дием осатаневших гитлеровских бурбонят.

Это они, эти кровавые, заплеванные собственной слюной карлики гитлеровского цирка, провокацией и террором пытались сделать то, чего не сумели сделать миллионы закованных в сталь гитлеровских солдафонов.

Неподалеку от памятника Мицкевичу во Львове находится скромная могила великого сына галицийской земли. Если этот человек и испытал когда-нибудь в жизни радость, то только одну радость — радость борьбы: борьбы с теми самыми живыми призраками прошлого, с которыми мы сегодня ведем борьбу, бес­пощадную и окончательную.

14

Предатели.

Именно он, Иван Франко, наилучшие свои годы отдал делу дружбы польского и украинского народов. Именно он, Иван Франко, арестованный австрийцами, оплеванный украинскими мракобесами, травимый польскими обывателями, был человеком, который значительно больше сделал для польского народа, не­жели те, кто теперь ни с того, ни с сего декламирует о... «поль­ском санитарном кордоне».

Вспомните апрель 1936 года, дни славы рабочих Львова. От пули польского полицейского погиб тогда польский рабочий Владислав Козак. Скажем, положа руку на сердце: разве только польские руки несли тогда этот щедро политый кровью сынов нашего города гроб, ставший сегодня уже историческим? Разве величественное единение народа, зарожденное на» апрельских баррикадах, было плодом какой-то политической конъюнктуры, разве это братство крови и братство общей борьбы за наивысшее благо, за свободу человека не было наиболее убедительной демонстрацией политической дружбы обоих народов?

И, наконец, разве красный боец — сын украинских степей, который рядом с польскими солдатами проливает свою кровь в стенах польской Праги, не является солдатом общего дела, имя которому по-польски — Вольна Польска, а по-украински — В i льна Украї на...

Правда, есть одна вещь, о которой разные поляки по-разному думают. Я имею в виду так называемую «проблему» Львова, проблему, которая уже давно, еще с осени 1939 года, перестала существовать как таковая.

Мы живем сегодня в стране, где солнце сияет для всех оди­наково. Кому особенно дорог воздух Львова, пусть дышит им полной грудью до конца своих дней. Однако надо раз и навсегда уяснить, что в этом украинском советском городе Львове не будет больше места ни для кровавых махинаций графов Бадени, ни для расстре лов похоронных процессий и что историческая справедливость, рожденная благодаря тому, что так обильно была пролита кровь советских людей под Москвой, в степях Сталин­града и над Днепром, именно здесь, в советском Львове, найдет свое наиболее величественное проявление.