Обаятельный плут

— Робин, опомнись, черт побери! Что ты говоришь?! — воскликнул Джайлс. — Я никогда не испытывал к тебе ничего подобного. Конечно, я горевал по маме — ее смерть была самым страшным событием в моей жизни. Но мне и в голову не приходило винить тебя за то, что ты жив, а она нет.

— А отцу приходило. И он ни на минуту не давал мне это забыть.

Джайлс опять повернулся лицом к саду. Его широкие плечи окаменели.

— Когда женщина умирает при родах, большинство ее родственников воспринимает это как Божью кару. Но некоторые, в том числе наш отец, возлагают вину на ребенка. Остальные похожи на меня. Они… они берегут этого ребенка, потому что это все, что у них осталось от дорогой им женщины.

Голос Робина смягчился:

— Да, ты это делал и делал хорошо. Я был причиной смерти нашей матери, но ты всегда был со мной необыкновенно терпелив.

Джайлс дернул плечом.

— Слушай, хватит говорить об этом так, словно ты совершил преднамеренное убийство. Мама любила детей. Я знаю, что между моим рождением и твоим у нее было по крайней мере два выкидыша, может быть, даже больше. Она была счастлива, когда носила тебя уже несколько месяцев, и ей казалось, что угроза выкидыша миновала. Она говорила мне, что скоро у меня будет маленький братик или сестричка и что мне надо будет заботиться о них. — Его голос дрогнул. — "Может быть, она предчувствовала, что умрет. У нее всегда было слабое здоровье, и она наверняка знала, что частая беременность ей опасна. Я готов поклясться, что она по доброй воле шла на этот риск. Об этом твои осведомители тебе рассказывали?

— Я никогда не спрашивал, как она умерла. Я… я не хотел про это знать.

Джайлс вздохнул и провел рукой по волосам.

— Ты родился за несколько недель до срока, и никто не надеялся, что ты выживешь. После смерти мамы отец заперся у себя и ни с кем не разговаривал. В доме царил хаос. Я подслушал разговор служанок. Они говорили, что ты умрешь, если тебе не найдут кормилицу. Тогда я сел на своего пони и поехал в деревню. У жены мельника только что умер новорожденный ребенок, и я поехал к ней домой и буквально насильно притащил ее в Вулверхемптон. Я потребовал, чтобы твою кроватку поставили ко мне в комнату, потому что хотел слышать ночью твое дыхание. Робину казалось, что его грудь сжали тиски.

— Я об этом ничего не знал.

— Откуда ж тебе, крохе, было знать? — Джайлс постарался взять себя в руки. — Ты был очень похож на маму, и не только внешне. Ты унаследовал ее остроумие и обаяние. Все восхищались, какой ты не, по годам развитый ребенок, даже когда ты вел себя, как сатанинское отродье. Я обижался, что тебе сходили с рук выходки, за которые меня обязательно выпороли бы.

— Поскольку отец меня все равно презирал, я решил, что надо, по крайней мере, дать ему для этого законный повод. К тому же мне было гораздо легче безобразничать, чем быть паинькой.

Джайлс пожал плечами.

— Послушание — это не главное. Отец использовал то, что в меня заложила природа, но все-таки, как я ни старался, он никогда не был мной вполне доволен.

Робин, который наконец начал понимать, о чем идет речь, тихо спросил:

— Почему мы об этом говорим сейчас, когда прошло столько лет? Чего ты от меня хочешь?

Джайлс уставился на свои большие умелые руки. Почему-то у него был вид очень не уверенного в себе человека. За оградой сада по булыжникам прогрохотала карета. После долгого молчания Джайлс сказал едва слышно:

— Это звучит так по-детски, но на самом деле мне, видимо, хочется знать, что я… что я для тебя что-то значу. Ты мой единственный близкий родственник. Я старался быть тебе хорошим братом, но ты упорно делал все по-своему, любой ценой, и я, как правило, не мог тебе помочь. Ни с отцом, ни в школе, и уж, во всяком случае, я не мог тебе помочь, когда ты совсем еще мальчиком взялся за одно из самых опасных на свете занятий.

Робин нахмурился.

— Конечно, ты для меня очень много значишь. Неужели тебе это не известно? Ты помнишь, как я ходил за тобой хвостиком, когда ты приезжал из школы на каникулы? Ты был невероятно терпелив со мной. Я хотел быть во всем на тебя похожим. И когда понял, что это невозможно, почувствовал чуть ли не отчаяние. Мы были слишком разные люди.

— Были и есть, — сказал Джайлс, все еще глядя на руки.

— Ну и что? Разве разные люди не могут быть привязаны друг к другу? Ты сделал для меня гораздо больше, чем мой досточтимый родитель. Если у меня есть какие-то представления о благородстве, дисциплине и верности, я получил их от тебя. — Робин вздохнул. — Боюсь, что и шпионом-то я стал отчасти для того, чтобы ты гордился мной. Я знал, что смогу быть хорошим шпионом. Конечно, шпионаж — низкое и позорное занятие, но оно было необходимо, чтобы справиться с таким чудовищем, как Бонапарт. Мне было очень обидно, что ты не одобрял моей деятельности, но, втянувшись в нее, я уже не мог отступить.

Джайлс поднял голову.

— Я никогда не осуждал твою деятельность. По правде говоря, я очень гордился твоей смелостью и ловкостью.

Робин поднял брови.

— Неужели? Да мы с тобой если о чем и спорили, то о моей работе. Неодобрение ощущалось в каждой строчке твоих, между прочим, чрезвычайно редких писем. А когда я был в Лондоне четыре года назад, мы здорово поссорились.

Джайлс отвернулся.

— Мне жаль, что я в тот раз вышел из себя. Но я очень беспокоился за тебя. Мне казалось, что ты на грани срыва. Я считал, что Англия прекрасно обойдется без тебя.

— Да, в "гот раз я был в неважном состоянии, — признал Робин. — Но, если бы я тогда уехал в тихое йоркширское поместье, я бы помешался. Я предпочитал продолжать свою работу, а там уж как повезет.

— Ты правильно сказал, что мы разные люди. Для меня Вулверхемптон всегда был прибежищем и спасением.

Они опять долго молчали. Потом Робин устало проговорил:

— После смерти мамы все мы в Вулверхемптоне были отравлены ненавистью. Я не осмеливался к тебе приставать, опасаясь, что у тебя иссякнет терпение. Эта мысль была мне невыносима.

Джайлс грустно усмехнулся.

— Я чувствовал то же самое: если я позволю себе лишнее, ты взовьешься в воздух, как стрекоза, и никогда уже не вернешься.

У Робина пересохло во рту. Он чувствовал себя более виноватым, чем когда рылся в библиотеке Наполеона.

— Джайлс, ты был добрым гением моего детства. И сейчас я, не задумываясь, отдам за тебя жизнь. Таких дорогих для меня людей на свете всего двое — нет, трое. Мне жаль, что я не сумел сказать тебе этого раньше и что ты хоть на минуту усомнился в моей привязанности.

Джайлс потер лоб, закрыв широкой рукой лицо. Когда он опустил ее, в глазах блестели слезы.

— Братьям полагается любить друг друга, но я считал, что это я люблю тебя, а ты меня нет.

Эти слова развязали тугой узел в сердце Робина. Да, братьям полагается любить друг друга, и они с Джайлсом любят друг друга. Тридцать три года его жизнь состояла из одних сложностей, и наконец-то он нашел скальное основание, на котором строится простота. Оно существовало всегда — надо было только поискать. Он молча протянул брату руку, и Джайлс крепко ее пожал.