Оберег Святого Лазаря

Когда я появилась в ее камере, она сразу же меня увидела. Ее лицо исказилось от ненависти, и она зашипела, как кошка:

– Все ты, все из-за тебя сорвалось! Живучая оказалась, гадина! Я всю силу на тебя потратила, пока на тот свет спровадила.

Мой ответ потряс меня саму, возможно, больше, чем Евсению.

– Прощаю и благословляю тебя!

Услышав это, цыганка упала на койку и затряслась мелкой дрожью.

Кстати, задержали Евсению очень быстро.

При всех своих магических способностях женщина, наверное, довольно плохо ладила с современной техникой. Собственный мобильный телефон она оставила в номере, на тумбочке. Мобильник сестры, Ляли, под каким-то предлогом забрала, еще до того как отправить бедняжку в гостиницу. Но она не учла вот какой момент: накануне той встречи сестры созванивались. Поэтому номер Ляли стал последним, сохранившимся в меню «убитой» Евсении. Как цыганка не поняла, что мобильник сестры станет тем маяком, по которому ее вычислят в два счета?

Видимо, в магических обрядах она была профи, а вот в каких-то житейско-технических вопросах разбиралась слабо…

– Наталия Александровна! Наталия, вы где?

Слышу голос Саши Ремизовой.

Не успеваю даже подумать о том, что надо оказаться рядом с девушкой, а уже вижу ее серьезные глаза, кажущиеся просто огромными на бледном личике.

Ох, деточка, что же ты делаешь?..

Она находится в морге, куда привезли мое физическое тело.

Морг – не тот, где мы с Леней работали, другой.

Все-таки профессиональная этика…

Мое тело еще не вскрывали – хотя оно прикрыто простыней, я явственно вижу отсутствие швов на черепной коробке.

Мой муж тоже находится в этой комнате с белыми кафельными стенами.

Смотрю на его глаза – и не узнаю их, покрасневшие, грустные…

Во мне вдруг проявляются остатки эмоций.

Леня, Саша – что вы надумали, куда приперлись? Бегите отсюда живо, быстро, чтобы я вас тут больше не видела! Сейчас явно будут вскрывать мое тело, ковыряться в сердце и артериях. И что, вы надумали наблюдать за всем этим?

Саша опускается на колени, крестится, начинает читать молитву.

В ее руках появляется какой-то неприметный предмет.

Сначала мне кажется, что это светлые четки.

Но от них вдруг начинает исходить ослепительно-яркое сияние.

Хочу взглянуть на них еще раз – и не успеваю.

Меня подхватывает и уносит теплый стремительный молочно-белый поток света.

Все происходит очень быстро.

Странный смерч входит в мое тело через макушку.

Раздается гулкий стук. И в то же мгновение я понимаю – это бьется мое сердце.

Просто снова бьется мое сердце…

* * *

От ненавистной камеры, пропахшей хлоркой, мочой и безнадежным страхом, избавиться просто.

Нужно сделать лишь шаг в свою память – и вот уже вовсю пламенеют дикие маки на полях возле родных Бельц [21] , манят на прогулку тенистые зеленые кодры [22] , и, набегавшись с сестрой, так сладко, глотая слюнки, представлять дымящуюся мамалыгу или ароматную чорбу.

…Еду в доме готовит бабушка.

21

Город в Молдове.

22

«Молдавский лес», преимущественно из кустарников и лиственных деревьев.

«Чэрген, ты что-то совсем плоха, – судачат женщины, когда бабушка выходит на улицу за водой. – Еле ноги переставляешь! Помощницы твои где? Что же это, они все с игрушками забавляются, а ты по хозяйству хлопочешь с утра до вечера!»

«Так куда малым ведро с водой нести! Тяжело им еще!» – махает рукой Чэрген и, сгорбившись, возвращается в дом. В пути ей приходится несколько раз останавливаться, чтобы перевести дух и отдохнуть.

За водой бабушка не отправляла. Но помогать, конечно, ей приходилось. Вообще-то среди цыган детки – на особом положении, к ним относятся снисходительно, с удовольствием балуют. Никто никогда не приходит в семью, где есть ребенок, без подарка. Но сестрам Аржинт приходится работать куда больше, чем обычным цыганским детям: бабушка стара, а мама умерла, родив близнецов. Второй раз жениться отец отказался. Сказал, что другой такой женщины, какой была его жена, в целом свете не сыскать. А если так – то зачем делать несчастным и себя, и новую жену.

– Когда-то цыгане жили в вардо [23] . Но умирать и рожать в вардо было нельзя. Во время остановок люди устанавливали бендеры [24] . И если кому-то надо было умереть или родить… – рассказывает Чэрген, показывая, как надо правильно подметать пол. – Я еще помню те времена: в одном месте постоял табор, в другом, в третьем… Мне нравилось ездить, я любила дорогу. Бегут лошади, качается повозка. Занавеску отдернешь – и смотришь: новые места, новые люди. А если уж красивый парень на коне мимо пролетает – то сердце сразу в пятки падает… Но потом тех, кто кочевал, становилось все меньше и меньше. Тяжело нам было. Остановимся в деревне – и все недовольны, коней прячут, детей прячут… Мой отец решил осесть, построить домик. И семья моего мужа, вашего дедушки, куда я пошла жить, тоже уже не кочевала. Со временем мы построили и свой дом. А ваш отец его расширил, и он стал больше.

23

Кибитка, дом на колесах.

24

Цыганские шалаши-шатры.

– Больше-то больше. Только вот для сада места не осталось. Ох, бабушка, у соседей такой виноград вкусный! А у нас теперь уже нет ни сада, ни виноградника… Надо было папе второй этаж построить, как у соседей! – Евсения опирается на веник, который кажется большим и тяжелым, и переводит дух.

Сестричка, Ляля, – та уже давно, открыв рот, слушает бабушку. Но Ляле можно дать слабинку – все-таки она младшая.

А Евсения – старшая, и поэтому надо быть сильной.

Надо – и точка!

«Вы похожи как две капли воды!» – говорят все, кто только видит сестер Аржинт.

Но это, конечно, глупости: Ляля, она и есть Ляля – мягкая, нерешительная, скромная. И отец это понимает. «Вот Евсения – настоящая цыганская дочь, и танцевать любит, и петь – не остановишь. И гордая она, и упрямая!»

Сестра в своей манере осторожно замечает:

– Двухэтажный дом – это красиво.

Бабушка качает головой:

– Что вы, детки, в наших домах нельзя второй этаж делать.

– В наших? – Ляля недоуменно вскидывает черные бровки.

– В наших, цыганских!

– А почему всем можно, а нам нельзя?! – восклицает Евсения, чувствуя, как горячая волна обиды окатывает ее всю, с головы до ног.

Как все-таки несправедливо устроена эта жизнь!

Почему, когда они с бабушкой и сестрой идут в магазин, им вслед часто шипят: «У-у-у, цыганское отродье…»?

Почему соседи запретили своим детям играть с ними?

И вот сейчас еще выясняется: цыганам второй этаж в доме нельзя строить.

Разве это честно?!

Почему цыган все ненавидят?

Впрочем, наверное, быть цыганом – это все-таки не всегда плохо.

Отец как-то говорил, что сам Бог разрешает цыганам даже воровать. Потому что, когда Иисуса распинали, цыган украл один из гвоздиков, которыми Спасителя приколачивали к кресту. А еще Бог так полюбил цыган за их песни и веселый нрав, что не дал им какую-то одну конкретную землю или страну – он дал им весь мир. Цыгане рассыпаны по всему свету. И они везде у себя дома. «Если любой человек приезжает в незнакомый город – он ищет гостиницу и еду, если цыган приезжает в незнакомый город – он ищет другого цыгана, и тот дает ему все: и пищу, и кров», – любит говорить отец.

Чэрген молчит, и сестра бросает на Евсению укоризненный взгляд:

– Не расстраивай бабушку. Нельзя – ну и нельзя! Какая разница, почему.

Чэрген грустно улыбается:

– Я просто не знаю, как вам это объяснить… Но, наверное, я должна это сделать. Мама ваша ушла на небеса, значит, придется мне, больше некому…

Евсения слушает, затаив дыхание.

Подумать только, гадость какая – из взрослых женщин льется скверна!

А она сколько раз видела взрослых женщин – и ничего подобного не замечала! Ничего из них вроде бы не лилось…