Обезьяна на мачте

Между тем, господин фон Генгстенберг, окончив смотр людей, перешел к осмотру судна. Первым делом капитан вошел в переднюю башню, оставив при входе почтительно сопровождавшую его свиту; тщательно и подробно осмотрев орудие, он уже направлялся к выходу, когда необычайный шум привлек его внимание.

Казалось, что звенят стеклом. Все с ужасом взглянули по направлению пушечного ящика, из которого, очевидно, слышался этот звук. Капитан строго нахмурился. «Что это значит» — напустился он на заведующего орудием, который побледнел, как полотно.

— Что это там в ящике?

Мейер с испуга не сразу ответил; лишь на вторичный вопрос, который был сделан значительно внушительнее и повышенным голосом, он смог, заикаясь, пробормотать: «Тр… тр… тряпки для чис… чистки».

— Откройте ящик! — строго приказал командир.

Мейер, дрожа, исполнил приказание, так как мысленно предвидел, что теперь должно было совершиться. И — оно совершилось! Злой рок, принявший на этот раз облик обезьяны, неумолимо надвигался: не успела Мукки узреть первый луч света, как с невообразимой быстротой вырвалась из своего заточения. Не страдая, как нам уже известно, особой почтительностью к священной особе капитана, она и на этот раз, не стесняясь ослепительной белизной его платья, вскарабкалась по нему вверх, вскочила на голову, неожиданностью чего совершенно его ошеломила, и оттуда уже, по головам обступивших его офицеров, спаслась бегством в одну из шлюпок.

Имея в виду, что Мукки перед тем основательно вымазалась мазью, можно себе представить, какие следы она оставила на платье присутствовавших. Безупречно чистенькие офицеры, в их праздничных ослепительных нарядах, имели такой жалкий и комичный вид, что стоявшая во фронте команда еле удерживалась, чтобы не разразиться смехом.

Командир, хотя пострадал больше всех, первый овладел собой. «Объявите команде, чтобы к завтрашнему дню на судне не было ни одной обезьяны! Затем люди могут разойтись». С этими словами, обращенными к старшему офицеру, капитан удалился.

Капитан-лейтенант Боргвиц с ужасом услышал приказание: ведь и его любимый Артур принадлежал, значит, к числу изгнанниц. Это был для него тяжелый удар, так как он любил Артура, как родного сына. Прежде всего, необходимо было исполнить приказание капитана, затем уже можно было думать о каком-нибудь выходе из отчаянного положения.

Благодаря происшедшему переполоху, капитан, уходя, забыл дать обычное разрешение курить. Этим старший офицер решил воспользоваться и попытаться спасти своего любимчика. Приведя себя снова в приличный вид и переодевшись в чистое платье, он отправился к капитану за этим разрешением и тут же просил о помиловании своего Артура. Господин Генгстенберг на просьбу капитан-лейтенанта ответил, что готов сделать исключение для обезьяны старшего офицера, но убедительно просит, в видах собственного его интереса, впредь озаботиться тем, чтобы его обезьяна была всегда взаперти и никогда не выпускалась на свободу. В выражении «в видах собственного интереса», очевидно, заключался тонкий намек на то, что, в случае неисполнения желания командира, в будущем не будут допущены никакие исключения, даже для старшего офицера.

Строгий приказ капитана был встречен экипажем не особенно радостно. Громко выражать свое неудовольствие, конечно, никто не дерзал, внутренне же все негодовали. Когда же, вдобавок, стало известно, что обезьяна старшего офицера избегла общей участи, то всеми овладела зависть и было решено отомстить за это предпочтение.

После обеда настало грустное прощание с четверорукими любимцами и счастливые, но теперь огорченные обладатели их отправились на берег, чтобы там продать или раздарить своих друзей из царства животных.

Крейсер покинул гавань Нью-Орлеана и находился теперь при входе в порт Бостона. Во время этого перехода не произошло ничего достопримечательного. Только знаменитый курятник в ночное время несколько раз оказывался открытым неизвестною рукою. И каждый раз Артур пользовался этим, чтобы удовлетворить свое стремление к свободе, и каждый раз не упускал случая набедокурить. Происходил, конечно, общий переполох, и всегда при этом находились услужливые друзья, которые считали нужным сообщить старшему офицеру среди ночи о случившемся. Вскоре измученный обладатель Артура не имел ни одной спокойной ночи. Из опасения, что шум дойдет до капитана, он ежечасно сам выскакивал на палубу, чтобы участвовать в ночной охоте за беглецом, которого необходимо было по возможности скорее водворить на место его заключения.

Крейсер «Фрика» вошел в гавань. Люди стояли на своих местах, капитан на мостике, а взоры всех команд стоявших в гавани кораблей были обращены с любопытством на прибывшее немецкое военное судно. Таков обычай моряков.

На «Фрике» все сознавали торжественность минуты и всякий старался показать себя в лучшем виде, чтобы не ударить лицом в грязь перед иностранцами. Все должно идти как по писаному.

Около орудий, долженствовавших салютовать, люди стояли наготове и командир батареи, артиллерийский офицер, стоял перед ними с подобающим случаю гордым видом.

Якорь благополучно был отдан. Артиллерийский офицер выступил вперед, так как вахтенный только что передал ему приказ командира начинать пальбу, и уже открыл было рот, чтобы скомандовать: «Пли!», но так и остался с открытым ртом и взором, неподвижно устремленным на орудие №1 правого борта. О, ужас! Там на планшире преспокойно восседала обезьяна старшего офицера.

С капитанского мостика раздался нетерпеливый возглас командира: «Ну, будете ли вы наконец палить?!»

— Готовься! — скомандовал артиллерийский офицер, который успел снова овладеть собой. — Первое — пли!

Бу-м-м-м! — пронесся первый выстрел по воде, и громадное пороховое облако поднялось в воздухе. Когда дым рассеялся, место, где сидела обезьяна, было пусто. Артиллерийский офицер перешел к следующему орудию на левом борте. Но кто опишет его ужас, когда и тут он увидел опять Артура, сидящего непосредственно перед пушкой. Животное, растерявшись при первом выстреле, с испуга стрелою пронеслось с одного борта корабля на другой, чуть не задев при этом капитана.

— Второе — пли! — продолжал команду офицер.

Опять зычно прогремела пушка, и опять безумный страх обуял злосчастную обезьяну. Было естественно, что Артур опять бросился на другой борт корабля, и ирония судьбы была такова, что случай каждый раз бросал его именно к той пушке, из которой должен был последовать выстрел. Но при пятом выстреле он исчез бесследно, и артиллерийский офицер мог теперь беспрепятственно произвести установленное число выстрелов, делаемых в честь развевающегося на грот-мачте американского флага.

Господин фон Генгстенберг, мимо которого обезьяна в своей безумной скачке пронеслась несколько раз, находился в священном ужасе. Такого скандала ему не приходилось еще переживать за все время своего командования судном.

Полный негодования, покинул он палубу, передав команду старшему офицеру и попросив его доложить ему немедленно об исходе возмутительного события.

В то время, как с берега раздается ответный салют, капитан-лейтенант Боргвиц стоит на палубе, обуреваемый безотрадными мыслями.

«Это чертовски неприятно, — размышляет он про себя, — если бы я мог разыскать того мерзавца, который сыграл со мной эту шутку, ему бы не поздоровилось».

Пока он еще раздумывает о том, какими бы способами отомстить за нанесенное ему оскорбление, и о том, как разыскать своего Артура, к нему озабоченно приближается вахтенный и шепотом докладывает по-видимому нечто грустное. Старший офицер бледнеет и невольно отшатывается от него. Вахтенный офицер донес ему о внезапной кончине его верного Артура. Животное, попав нечаянно в камбуз, упало в большой котел, в котором варилась пища для экипажа корабля.