Обгон

— Все гораздо хуже: нас с ней и в концерте столкнула судьба, от которой нет спасенья. А при столкновении не берутся за руки.

— Это не судьба, доченька. Это я…

— Ты?!.

— Надеялась, что репетиции вас сблизят. Даже в жизни многое делается «дуэтом»!

— На репетициях она доказывала, что мне надлежит под нее подстраиваться.

— Но аккомпаниатору и надлежит в какой-то мере подстраиваться, согласно композиторской партитуре.

— Я не хочу подделываться под тёзку. И вообще… Ты представляешь себе Рахманинова «сопровождением»?

Услышав, что я подстраиваюсь под Рахманинова, мама потянулась к своим лекарствам.

— Прости меня, доченька… я не имею права подавлять твои убеждения. И твою волю. Но в то же время…

Мама проглотила пилюлю и выпила капли.

Я испугалась:

— И ты прости меня, мамочка. Но и пойми…

Полностью понять меня, как я запоздало догадываюсь, ей было тяжко.

Не чересчур ли прилежно и невыгодно для себя я повествую о тех временах? Но коль уж взялась…

Настал долгожданный день, когда мне доверили не аккомпанировать за спиной у скрипки на очередном, особо авторитетном концерте, а самостоятельно сыграть прелюдию Скрябина.

Особости регулярно посещали «особую школу» и ее «особых» воспитанников…

— Чтобы исполнять Александра Николаевича Скрябина надо владеть мастерством, — не без гордости произнесла мама. — Получается, начинающего мастера в тебе уже разглядели!

Своих фортепьянных кумиров мама называла по именам-отчествам: Рахманинов был Сергеем Васильевичем, а вот Скрябин, соответственно, Александром Николаевичем.

— Сначала прелюдия… Если же потребуют — не вяло похлопают, а настоятельно попросят! — исполнить что-нибудь на «бис», — напутствовал мэтр, у которого я училась, — тогда тебе предстоит не просто раскланяться, а отважиться исполнить еще один шедевр: «Мазурку» Шопена. Я сказал «отважиться», так как «Мазурка» сверхпопулярна и как бы «заиграна», — исполнить ее надо так, будто до тебя ее никто еще не играл.

Когда мэтр вразумлял нас, своих учеников, он тоже напоминал мне чем-то «главную воспитательницу».

— Прелюдия… Мазурка… Тебе доверили общепризнанные творения! — воскликнула мама. — Вот видишь, рано ты опустила голову…

— А Лион в зале был? — прозвучал в антракте мой первый, обращенный к маме, вопрос. — Я на сцене видела только клавиши. А после от волнения ничего вовсе не видела: ждала попросят «Мазурку» на «бис» или нет.

— И ее попросили!

— А Лион был?

— Пришла Полина.

— Вместо него? Или от его имени?

— Ты придираешься… Она хлопала, подняв руки над головой.

— С головой у нее все в порядке: такой придумала план!

— Ты о чем?

— Она хлопала мне или тому, что ее план удался?

— Какой план?

— Заменить Лиона собой. Я ради него старалась…

— А я думала, что ради Скрябина и Шопена. И еще ради почти восторженно принимавшего тебя зала…

Но мне Лион был дороже Александра Николаевича Скрябина и Фредерика Шопена. И дороже всего благодарно внимавшего им и мне зала.

«Уж сколько раз твердили миру…» — так начинается одна из крыловских басен, упрекающая мир в его нежелании прислушиваться к мудростям и разумностям. А «уж сколько раз твердили» юной неопытности, что первая любовь лишь выдает себя за первую и последнюю, но последней редко бывает. Юность же предпочитает верить в миф о вечности первого, бушующего, чувства и принимает на себя все опасности этого мифа.

Осознаю сие ныне… Со значительным опозданием, как и многое другое, что привело к моему несчастью.

А после того концерта характер втолковывал мне: «Тёзка в очередной раз обошла тебя!..»

Примерно месяца через два или три мама сказала:

— Давай продолжим разговор, который был в день твоего концертного успеха. Я за это время сделала приятный для тебя вывод. Или даже открытие…

— Открытие?

— Для тебя очень важное.

— Но какое? — Я нетерпеливо соскочила с дивана.

— Полина не обращает на влюбленность Лиона ни малейшего внимания. Я наблюдала за ее реакцией на его букеты, на его громкие, а порой молчаливые восторги. Мне даже временами становилось его жалко. И, наконец, я пришла к выводу…

— До чего же ты доверчива, мамочка! — вскричала я. Она делает вид…

— Тогда, значит, она не только талантливая скрипачка, но и не менее талантливая актриса.

— Какого ты о ней высокого мнения! — обиженно воскликнула я. — Она не актриса… а просто умело хитрит.

— Я полагала, что готовлю тебе сюрприз…

— Этот сюрприз я давно разгадала. Между актрисой и мастерицей обманывать, изображать мнимое равнодушие или неприступность огромная разница!

— Давай переменим тему, — разочарованно предложила мама. — Договорились: я излишне доверчива. Но и ты не верь так настойчиво своему недоверию!

Мама потянулась за каплями.

— Успокойся, мамочка, успокойся…

Но слова не могли привести к покою.

И еще промелькнули годы…

Мы с тёзкой удостоились стать студентками

Консерватории, коя слыла одной из самых престижных в стране. Недоброе провидение, как я зафиксировала, продолжало нас сталкивать!

Сосредоточусь сразу на третьем курсе, когда тёзка прикатила в консерваторский двор на новенькой машине японского происхождения. И захлопнула за собой белоснежную дверцу так, точно в кармане или в сумочке хранила права не водительские, а некие предводительские. «Забыла, наверное, что авторы исполняемых нами творений передвигались по дорогам славы без автомобилей!» — резко, но про себя, одернула я тёзку. Или мне ее высокомерие превиделось? Тем не менее, вскоре моей бедной маме пришлось, мобилизовав все свои наискромнейшие сбережения и одолжив некоторые суммы у приятелей, приобрести для меня «Жигули». Подержанные…

Кто-то их долго в своих руках «подержал».

Ни в средней школе, ни в «особой музыкальной», ни в Консерватории не училась я, чудится, так старательно, как постигала вождение машины. По моей инициативе, но, естественно, на мамины деньги, автомеханик машину омолодил, перекрасив ее в такой же, как у тёзки, стерильно аристократический белый цвет. А главное, поменял металлическую нашлепку «Жигули» на куда более престижную «Фиат». Собственно говоря, родителем «Жигулей» итальянский «Фиат» и являлся. Хотя дети не всегда бывают достойны своих родителей…

При случае, я доказывала, что между «Жигулями» и моим «Фиатом» — непреодолимая разница. Как, например, между великим Пушкиным и его, не унаследовавшим Божий дар, потомком, который в некие времена опекал Московскую консерваторию. По официальному чину Пушкин едва дотянул до камер-юнкера, а бездарный потомок был генералом.

Громко бряцая своей, волочившейся по консерваторской лестнице, шпагой, генерал возвещал о себе в самый разгар музыкальных занятий. Эта история или легенда перемещалась в консерваториях из поколения в поколение.