Обитель снов

Ник недолго поломал мозг, заскучавший за время заключения, но, не найдя приемлемых объяснений, справедливо заключил, что в записи все постепенно, рано или поздно, прояснится и пока зацикливаться на отдельных моментах не стоит.

– Пап, только давай быстрее!.. Четверка, все нормально, не волнуйся, отец до чертиков рад, что я, наконец, нарисовалась, да еще почти добровольно. Но мне про эту яму все уши прожужжали, надо лично проинспектировать, куда мужики весь семейный бабос вкладывают. Без нас, женщин, точно фигню какую-нибудь удумают. Вон смотри, бежит уже кто-то навстречу, конечностями мне машет, кажись, белый человек. Точно, за нами. Ну, пойдем, поздоровкаемся.

Ник несколько раз прокрутил момент, где неизвестный встречающий, приветствуя девушку, уважительно назвал ее по имени-отчеству, однако разобрать ни того, ни другого так и не смог, похоже, новоприбывший кричал издалека. Жаль.

– Давно ждете? Мне ваш батюшка только набрал, я сразу со всех ног…

Заискивающие, чуть ли не раболепные интонации сопровождающего вновь навели на мысль, что папа Эль, как минимум, очень серьезный начальник, а максимум… про максимум буксующая на месте фантазия отказывалась выдвигать какие-либо варианты.

– У нас ЧП! Видите центральные ворота? Нет, там, ниже! Где пробка из фур образовалась. Да, да, именно. На самом въезде бензовоз догнал длинномера с железом, сначала с перепугу эвакуацию объявили, вдруг соляра шарахнет, но, как разобрались, начали грузовики растаскивать, места мало, маеты много, вот и траха… в смысле, мучаемся второй час, хорошо заразы сцепились, от души. Если за тридцать минут не управимся, бетон в миксерах застывать начнет…

Никита выматерился, тоже хорошо и от души. Лобные доли вскипали от обилия непонятной информации. «Пробка из фур», «бензовоз», «длинномер», «миксеры» – что это за набор непереводимых на русский язык слов?! Может, правда узбек или таджик с Эль объясняется? Но по акценту и не скажешь… Срочно нужен перерыв, а заодно и перекус.

– Четверка, гутен абенд, как арийцы говорят. Беспонт с экскурсией вышел, промандыкались папиковские рабочие со входом еще полтора часа, а больше ждать мне религия не позволила. Не судьба, видать. Отец извиняется, но толку с его извинений, весь день коту под хвост. Больше на Объект я ни ногой. До открытия точно.

* * *

Работа продвигалась из рук вон плохо. Каждую более-менее длинную запись приходилось брать с боем. И дело осложнялось вовсе не обилием малопонятных слов, которыми Эль сыпала в изрядном количестве, скорее наоборот, они заставляли Ника отвлекаться от прослушивания жутко любопытного дневника и с неохотой вспоминать о том, что девичьи переживания нужно еще и записывать!

Эль делилась с бездушным диктофоном всем на свете, не утаивая от него ничего маломальски интересного. Некоторые детали заставляли Никиту хвататься за живот от неудержимого хохота (девушка была еще той оторвой и чудила не по-детски), многое озадачивало, кое-что вгоняло в пунцовую краску. Записи, касавшиеся Дениса, ненаглядного женишка красавицы Эль (а в том, что она красавица, Ник не сомневался ни на секунду), чаще всего хотелось пропустить, лучше всего посредством удаления. Но нездоровая ревность, помноженная на еще более патологичное любопытство (которое для самого себя объяснялось чувством долга перед клиентом – щедро проавансированного чувства долга!), буквально принуждали несчастного юношу выслушивать подробности девичьей любви. А Дэна этого девушка любила, обманываться на сей счет не приходилось. Злиться и взрываться от бессильной ярости – да, обманываться – к сожалению, нет. Эль измывалась над суженым отчаянно, с присущей ее фантазии размахом, но затем приходила ночь, и, по ее же собственному выражению, «наступало полное примирение враждующих сторон».

Как же Ник ненавидел сладострастные, с удовольствием потом вспоминаемые девушкой, «примирения сторон»! Его соперник по ту сторону диктофона – да, именно соперник, Никите все сложнее становилось скрывать от себя неправильную, какую-то извращенную привязанность к неведомой, но уже такой близкой и знакомой Эль! – соблазнил и не на шутку увлек прекрасную… Прекрасную кого? В минуты просветления, когда горечь ревности ненадолго оставляла воспаленное сознание в покое, юноша задавался этим вопросом. Кто она ему? Почему он так бесится из-за… Из-за кого, черт возьми?!

Ник не понимал. Пытался анализировать, думать, приводить доводы, хоть как-то объясняющие его ненормальную взволнованность, совершенно дурацкое нервозное состояние. Ну не влюбился же он в голос на диктофоне, в запись в дневнике, это надо быть полнейшим задротом! Никита знал на родной станции пару таких половозрелых идиотиков, презрительно называемых дядей «экзальтированными вьюношами» и «полупокерами», – оба определения явно были обидными, но смысл изощренных ругательств из прошлого, как обычно, оставался для Ника тайной. Так вот, лучше сразу убиться об стену, чем прослыть среди приятелей вьюношеподобным чудилой.

Эль, Эль, красивый голос, вещающий удивительную, часто непонятную историю… «Я хочу знать твою историю». Каждая новая запись раскрывала еще один фрагмент из чудной мозаики, никак не желающей пока выстраиваться в целостную картину – ясную и четкую. Любопытство, желание разобраться, в том числе и в самом себе, подгоняло его, но каждый раз спешка приводила к неизбежному результату: Ник забывал о стенографии, погружался всей силой воображения в те образы, что рисовал ему голос, живущий в старинном черном приборчике. Дошло до того, что впечатлительный юноша, все свои недолгие годы бывший здравым и рассудительным, а порою даже циничным, начал видеть сны о той самой девушке. Странные сны, как и положено странным образам, рожденным в сознании, мучимым странностями. Он не мог разглядеть ее лица, как ни вглядывался, не узрел того места, где она обитала, не обрел понимания, о котором мечтал, лишь сильнее разжег огонь в своей душе – огонь познания, как гласила официальная версия, оберегающая психику молодого человека от неутешительных признаний.

Один из снов едва не стал для него последним.

Глава 10 Постоялец и гость

В тот день Никита покусился на святая святых – кабинет дяди. Простым смертным, – а сюда относились абсолютно все жители планеты Земля, за исключением самого хозяина, – вход в покои строго возбранялся. Для племенника, еще в глубоком детстве отученного от малейших поползновений в запретную зону, табу оставалось незыблемым вплоть до последнего времени. Ник даже не задумывался о том, что со смертью дяди его тайны передавались по наследству единственному родственнику. Генетическая память, когда-то закрепленная при помощи кожаного ремня и наставительного слова, казалось бы, навеки вечные отбила (в прямом смысле) тягу к запретному плоду. Однако ужас неизвестности пересилил страх древнего наказания, тем более в условиях трагического и безвременного отсутствия самого экзекутора. Ужас неизвестности заключался в звуках, которые с недавних пор все отчетливей раздавались из рабочей комнаты любимого дядюшки. Шорохи на грани слышимости, скрипы, кажущиеся призрачными, неясный шелест, едва достигающий ушей, – постоянный посторонний шум, особенно зловещий в ночи, едва не свел Никиту с ума, вынудив, в конце концов, пойти на отчаянные меры. Крепко запертую дверь – ключом и вбитым в детское сознание запретом – пришлось после недолгих терзаний ломать. Испрашивая у погибшего дядюшки запоздалое разрешение и моля о прощении, Ник с превеликой осторожностью проник в оберегаемое ото всех помещение.

Держа в одной руке боевой нож, другой он щелкнул выключателем. Неяркий свет после темноты коридора все равно ослепил, на несколько секунд заставив замереть на месте. В эти беспомощные мгновения что-то с негромким, но отчетливым писком юркнуло между ног и скрылось в неизвестном направлении. Когда зрение восстановилось, таинственного нарушителя спокойствия в пределах видимости уже не наблюдалось.

Ник, так и не успевший испугаться, растерянно вертел головой по сторонам. С чего начать? Искать источник писка или осмотреть таинственную комнату? Здоровая осторожность требовала безотлагательного поиска неопознанного пищащего субъекта, нездоровое любопытство – немедленного осмотра запретной территории. Головной мозг, выступавший арбитром меж двух страстей, писклявой опасности не убоялся («подумаешь, крыса какая-нибудь»), зато с нескрываемым воодушевлением поддался доводам любопытства, прикинувшегося ради приличия целомудренной тягой к знаниям.

Задержав дыхание, Никита вступил в область непознанного. Не сказать, чтобы он опасался мгновенной кары с того света, но нарушение непреложного и никогда не оспариваемого правила неприятно щекотало нервы.

В глаза сразу же бросился огромный письменный стол, явно начальственной породы: широкий, массивный, основательный. И, что повышало его стоимость в разы, явно не новодел или, того хуже, сложносоставной гибрид. К такой роскоши полагалось кресло из натуральной кожи доисторических животных (некоторые богатеи использовали кожу мутантов, но это среди знающих людей считалось кичем и несусветной пошлостью), однако вместо оного сиротливо стоял скромный по любым меркам стул – обычный, ничем не выдающийся. Странное сочетание… Из других примечательных деталей интерьера обращал на себя внимание высокий, под потолок, стенной шкаф, набитый толстыми папками с документами. Похоже, что реальная бухгалтерия находилась именно здесь, а не в том гроссбухе, что едва не взорвал несведущему в тонких бизнес-материях Никите мозг. Это «полное собрание сочинений» на тему финансовой отчетности легко вмещало в себя не один десяток гроссбухов, а потому представляло для юноши настоящую и неприкрытую угрозу. Ник, не в силах сдержать благоговейную дрожь, предпочел убраться от бухгалтерского кошмара подальше. Цифры – это зло, проводки – исчадия ада, дебет-кредит – порождение еще чего-нибудь нехорошего.