Обитель Тьмы

Другая фигура, такая же мучнисто-белая, распахнув с размаху дверь, устремилась в горницу. Секунду спустя цепкие лапы схватили притихшего мальчика и выдернули из-под одеяла. Мальчик вскрикнул от боли и ужаса, но тут же захлебнулся собственным криком. Багровая струя крови брызнула на одеяло, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим чавканьем белых тварей.

2

Темно и глухо было об эту пору в княжьем городе. Улицы опустели еще задолго до заката. Ставни на домах плотно закрыты. На дороге поблескивали лужи. Синие мухи, облепившие конский навоз, блестели в лунном свете, как хуралуговые заклепки на броне ратника.

Лишь один человек стоял на улице, поджидая медленно катившийся по дороге возок. Человек был высокого роста, худ и угрюм. Лицо у него было молодое, усы и борода темные, но волосы – седые, будто у старца.

Возчику Руму человек был незнаком, а потому, остановив лошадку, он слегка напрягся.

– Поздновато ты ездишь, – сказал незнакомец глуховатым голосом, и голос этот Руму очень не понравился.

Возчик сунул руку в карман полукафтана и нащупал нож.

– Так я это… домой возвращаюсь, – добродушно пояснил он. – Тебя куда отвезти-то, друг?

– Отвези меня к Северной стене, – сказал незнакомец, плотнее кутаясь в плащ.

Возница Рум покосился на него через плечо и спросил прямо:

– Ты разбойник?

– Есть люди, которые так думают, – спокойно ответил седовласый парень. – Тебя это смущает?

Рума это совершенно не смущало. Хлынские разбойники и душегубы его не обижали. Порою он помогал им скрываться от княжьих охоронцев или перевозить награбленную добычу до схрона, за что получал десяток медяшек, а то и целый серебряный кун. Откровенно говоря, Рум знал почти всех хлынских разбойничков в лицо. А вот этого парня припомнить не мог, хотя тот и не был похож на новичка. Должно быть, опытный «волчара», но из залетных.

Рум решил не забивать себе этим голову и, дождавшись, пока незнакомец усядется в возок, тронул лошадку с места.

– Тихо у вас тут, – сказал седовласый разбойник. – Даже собаки не лают.

Возчик обернулся и проговорил через крутое плечо:

– Половину собак перерезали темные твари, а уцелевшие после заката забиваются под крыльцо и до утра боятся тявкнуть.

Седовласый усмехнулся и передернул плечами. Должно быть, ночная сырость забиралась под плащ и студила его худощавое тело.

– А ты сам-то тварей не боишься? – поинтересовался незнакомец.

Рум покачал головой.

– Не. У меня полные карманы чудных вещей. Коли появится упырь или волколак, суну ему в харю гнилушку-огневик. А против оборотней я каждый вечер выпиваю по два глотка настоя из рысьего ижменя. Даже если оборотень меня тяпнет, сам я в оборотня не обращуся. Так-то.

Седовласый усмехнулся и сказал:

– А ты предусмотрительный.

– Есть такое, – в тон ему ответил Рум.

Возок слегка потряхивало на ухабах. Сидящий внутри Глеб Первоход, а это был именно он, беспрестанно кутался в плащ и никак не мог согреться.

Дома медленно проплывали мимо. В какой-то миг Глеб поймал себя на странном ощущении, будто мир этот нереален, а все, что он видит – ночной город, возчик, луна, – лишь части какого-то тягучего, невнятного сна.

«У меня полные карманы чудных вещей, – так утешал себя возчик. – Коли появится упырь или волколак, суну ему в харю гнилушку-огневик. А против оборотней я каждый вечер выпиваю по два глотка настоя из рысьего ижменя».

Глеб хмуро усмехнулся. Он прекрасно знал: чтобы спастись от темных тварей, чудных вещей и заговоренных настоев мало. Нужно, чтобы само Провидение оберегало тебя от их зубов и когтей. Да и на Провидение особо уповать не следует. Любого ходока, даже самого успешного и удачливого, рано или поздно настигает лютая погибель. Самые везучие погибают быстро, и останки их дочиста обгладывают темные твари или дикие звери. Самые несчастливые – встают после смерти упырями и бродят по лесам и деревням в поисках живой плоти.

Минут двадцать спустя возок остановился.

– Опасный у тебя промысел, – сказал возчику Глеб.

Тот усмехнулся, внимательно вгляделся в лицо Глеба и заявил:

– Не опаснее, чем твой, ходок.

Брови Первохода удивленно приподнялись.

– Почему ты думаешь, что я ходок?

– Это видно.

– Видно?

Возчик кивнул:

– Угу. По глазам. Они у вас иные, нежели у обычных людишек. Недаром говорят, что темные твари – дети Гиблого места, а ходоки – его пасынки.

По лицу Первохода пробежала тень недовольства.

– Уж больно ты догадливый для простого возчика, – сухо проговорил он.

– А кто тебе сказал, что я простой? – прищурился Рум. – Я катаю по городу ночных людей. Простой бы так не смог.

Глеб выбрался из возка и спрыгнул на землю.

– Будь осторожен, ходок, – напутствовал его Рум. – В последнее время в городе очень неспокойно.

– Ты про темных тварей?

– Не только.

– Тогда о ком?

Возчик обернулся по сторонам, затем чуть нагнулся и негромко проговорил:

– Об оживших мертвецах и о тех, кого они с собой приводят.

– Что ты…

– Прощай, ходок! И удачи тебе! Н-но, пошла!

Возок резко рванул с места, круто развернулся и покатил прочь.

Глеб не стал задумываться над словами возницы. Мало ли кто и что говорит.

За три года, проведенные в плену у волхвов, Глеб сильно изменился внешне. Волосы его, прежде каштановые, стали серебристыми. Черты лица обострились, а щеки запали. Восстановиться полностью Глеб не успел и прежней силы пока не чувствовал, однако от слабости, сковавшей его тело сразу после освобождения, не осталось и следа.

– С Богом! – тихо проговорил себе Глеб и зашагал вниз по улице.

«С Богом». Первоход усмехнулся своим словам. Теперь, когда на шее у него висел серебряный крестик Рамона, слова эти приобретали вполне конкретный смысл.

«Интересно, есть ли у христиан какие-нибудь привилегии на этом свете? – подумал Глеб. – Свой собственный ангел-хранитель мне бы сейчас не помешал. Ну, или хотя бы маленький, голозадый ангелок, который смог бы подать мне в бою оброненный меч или швырнуть в лицо врагу горсть песка, пока я поднимаюсь с земли».

«Этот крест – не подарок, – прозвучал у Глеба в ушах мягкий голос толмача-иноземца Рамона. – Когда тебе станет легче, ты мне его вернешь. Если тебе так удобнее, отнесись к нему, как к оберегу».

Глеб стер усмешку с лица и огляделся по сторонам. Никого. Улица по-прежнему была пуста.

В голове у него все еще не было ясности. Там, так же, как и в душе, царила тьма. Мысли и чувства пробивались сквозь эту тьму, как легкие блики света. Но победить тьму они пока были не в силе.