Обитель Варн

Не повод ли это прийти к тебе и спросить: что ты сделал со мной, во что

превратил?

И за что?

Лучше б ты не спасал меня. Разве я просила? Надеюсь, та девочка, внучка

профессора, не узнала вкус твоего поцелуя? Если нет — я не завидую ей'.

`Меня опять уволили.

Мне нет места среди людей, как нет места рядом с тобой. Если б ты действительно

любил меня, то нашел бы способ поставить на ту или другую сторону, а не бросить

посередине. Я словно шарик, зависший в воздухе. И на землю не опуститься, и в

небо не подняться. И не знаешь, что хуже, где и как лучше.

Вчера я была Варн, сегодня опять — человек. Походка стала тяжелой, мысли

ленивыми. Я вижу и слышу не больше других. И сплю, как медведь зимой. Но не

высыпаюсь. Днем не могу открыть глаза, а ночью — закрыть.

Мама тоже не спит, ходит и слушает мое дыхание.

Лучше б я не возвращалась — ей было бы меньше тревог и волнений.

А меня не мучили бы мысли о тебе'…

Вероника Львовна Сталеску осторожно закрыла тетрадку и покосилась на дочь. Та

спала, укутавшись в плед. Лицо, как у мертвеца — серое, с заостренным носом,

блеклыми губами. `Девочка моя', - вздохнула женщина и прикрыла рот ладошкой,

чтоб не вспугнуть чуткий сон дочери своим всхлипом. Подло, конечно, читать ее

записи, но как иначе узнать, что происходит с девочкой? Хотя вроде уже не

девочка — влюбленная женщина, отслуживший офицер. Но не для матери.

Как же тебя искалечили, доченька!

Чем тебе помочь?

Женщина подошла к дивану и села в ногах Алисы, погладила ее. Лиса тут же открыла

глаза, развернулась и уставилась на мать: что-то случилось?

— Т-ш-ш. Все хорошо, успокойся.

— Мам? — еще больше насторожилась девушка от смущенно расстроенного вида

женщины. Вероника Львовна понимала, что нужно откровенно поговорить с дочерью, и

откладывать разговор не стоит, но с чего начать, что сказать и спросить, чтоб не

травмировать Алису еще больше, не вспугнуть?

— Ты ничего не хочешь рассказать мне? — и вздохнула — глупый вопрос.

Риторический. Сейчас брякнет — `нет', и конец разговора.

Лесс нахмурилась: что это с мамой? Взгляд девушки прошелся по ее лицу, скользнул

в сторону, выхватил сдвинутую на столе тетрадь. Ах, вот в чем дело. Мама прочла

дневник. Конечно, нужно было понять сразу, что рано или поздно это случится.

Самое идиотское занятие — вести дневник. Доверять свои сокровенные мысли бумаге,

все равно, что кричать в микрофон. Да-а… А ведь знала, что так и будет. Может,

за тем и позволила себе расслабиться и выплеснуть наболевшее в белый свет, как в

копеечку?

Алиса села:

— Все прочла?

— Извини, — совсем расстроилась Вероника Львовна.

— Не за что, мама. Ты меня извини, что с тетрадью разговаривала, а не с тобой.

— Боялась не пойму? — посмотрела на нее женщина.

— Да. Представила, что ты будешь чувствовать, узнав, что твоя дочь мало…

убийца… так еще и любит Варн, и понятно, молчала.

— Ты не убийца, девочка, ты — солдат. Был приказ, и ты его выполняла, как любой

подневольный. Тяжело нести чужие грехи, но не стоит принимать их на себя…

— Ты оправдываешь меня?

— Я стараюсь быть объективной. Тебе не в чем себя винить, не в чем, Алиса. Зря

ты боялась мне сказать. Неужели ты думала, что я не пойму тебя, оттолкну? Ты моя

дочь, а я твоя мать. Что бы ты ни сделала, чтоб ни случилось с тобой, это

останется непреложным. Я всегда буду рядом, приму, пойму, помогу. Я очень люблю

тебя, девочка моя, — обняла растерянную Лису женщина, зашептала тихо, ласково.

— Думаешь, мама старая, глупая? Думаешь, не понимает, что творится вокруг, что

значит служба в спецвойсках? Почести, деньги ничего мне не надо, только б вы

были счастливы, живы, здоровы. Списали-то как ненормальную, а разве ты

ненормальная? Разве ты виновата, что жизнь так обернулась?… Сколько я молилась,

девочка моя, сколько вестей от тебя ждала…

Голос женщины дрогнул от слезливых ноток. Лиса зажмурилась — и у нее глаза

щиплет.

Заплакать что ли? — уставилась перед собой зло.

— Ты ведь, как с войны пришла… Не узнала я Алисы. Не знаю. Отчего больше

плакала — от счастья или от горя. Поздно теперь и думать, и делать. Ты вот что,

доченька: что было, то было, не думай о том. Забудь. А он… раз так мил, то

какая разница — кто?

— Он не человек, мама, — заглянула ей в глаза Лиса: понимает ли? Ни укора, ни

страха, ни осуждения в ответ. Улыбнулась ласково. По голове погладила:

— Я поняла.

— Совсем не человек.

— Неправда. Что с ним не так? Летает? Разговаривает со звездами? Слышит мысли?

Тонко чувствует?… Слава Богу.

— Он прототип вампира.

— Пьет кровь? Убивает людей?

— Нет, — качнула головой Алиса, удивляясь спокойствию матери.

— Тогда в чем дело? Почему он там, а ты здесь? Ведь ты любишь его. Зачем

выдумывать преграды?

— Если я уйду, больше не вернусь…

Вероника Львовна отвернулась: хуже, чем плохо. Но…

— Ты хочешь быть с ним?

— Да.

— Тогда в чем дело? Если во мне, то скажу честно: мне больно потерять тебя, но

еще больнее видеть несчастной. Если ты будешь с ним счастлива, если тебе будет

лучше жить с ним, то лучшего и мне не надо.