Облачный полк
Шрифт:
– Сумасшедший, точно…
– Почему?
– Да, много чего наболтал.
Саныч отмахнулся, стал рассказывать дальше.
– Как зовут, спрашивал. Откуда родом. А я думаю, а зачем ему знать, как меня зовут да откуда родом? Ну и соврал, чужим именем назвался. Зовут меня, говорю, Федор, а родом я из Кирякино, это на востоке. А он только рассмеялся. Не поверил. И вообще, я думал отоспаться, а он как запустился…
Саныч зевнул, продолжил рассказывать.
– Про царя, значит. Не про того, что у нас был, а про совсем древнего, они со щитами бегали, я говорил. Так вот, этого царя
– Не. Я когда Грецию проходили, скарлатинил как раз.
– А у нас вообще истории не было, – сказал Саныч со вздохом. – Не все время, конечно, а только в шестом классе, наверное, тогда и пропустил. Хотя мне греки не нравились совсем, у них рабство было…
– Это у римлян, – возразил я.
– Не, у греков тоже, я точно помню. Там они все друг с другом воевали, а потом друг у друга рабов выкупали… А ну его, припадочный просто. И еще надоедливый.
Саныч плюнул.
– У него там картина стоит, ты видел же. Странная картина, люди какие-то непонятные, смотрят как-то… Ну, не знаю… Как завучи. Целая картина одних завучей! Аж пробирает, глаза точно отдельно ото всего нарисованы… Глазастая картина!
Саныч поежился.
– Так вот, люди какие-то. Одеты странно, вроде все в рубахах белых, а если присмотреться, то и нет – из-под рубах другое просвечивает. У некоторых мундиры старинные, у других кольчуги, и в форме тоже есть. И это…
Саныч опять оглянулся.
– Темно, конечно, было… Но они как живые. Словно покачиваются. И сколько их, непонятно, вроде немного, но если долго смотреть… На самом деле, может, и полк. Художники – они как, все такие?
Саныч постучал себя по виску.
– Смотря какие, – ответил я. – Обычно нет. Если природу рисует, реку там или озеро, то с чего ему свихиваться-то? Он наоборот очень нормальный, денег много зарабатывает.
– Этот ненормальный. Ты бы его другие картины видел – ничего не похоже, какой дурак это купит? Я бы и даром такое на стену не повесил. А он пристает – говорит, давай нарисую, вот, говорит, для тебя тут справа местечко есть, в верхнем ряду. А я говорю: «А с чего это я должен тут быть нарисованным?» А он не ответил, стал какие-то краски разводить. И снова про своих царей.
Саныч поскользнулся на раскисшей колее, едва не упал, влип руками в грязь, ругаясь, полез вытирать ладони о сухую траву и о придорожные березки.
– Встань, говорит, как будто ты с копьем! – Саныч вернулся на дорогу. – А я ему говорю: «Как я встану с копьем, если я этого копья никогда не видел?» А он как взбесился, говорит: «Тебе просто никак без копья», затрясся весь, руки задрожали…
Саныч поплевал на ладони и вытер их уже о ватник.
– Ну, я тогда подумал, а чего мне, жалко, что ли? Дядька последнюю краюху отдал, чаем напоил, на печи уложил, а я не переломлюсь ведь, правда? «Хорошо, – говорю, – встану». Ну, встал в угол, рожу как на фотокарточку состроил, ухват сжимаю, стою. А он рисует. Быстро так, и похоже, ну, ты же видел. И звездочку пририсовал.
– А что? – сказал я. – Правильно, что сказал, тебе ведь давно за генерала полагается.
– Да я ему не говорил.
– Как? – не понял
я.– Так. Он когда рисовал, меня вообще ни о чем не спрашивал. И звезду так нарисовал, а я уж не стал поправлять, думаю, пусть, поскорее бы отделаться. Да он там многим звезды пририсовал.
Саныч поежился.
– Сумасшедший, что с него… Ему надо эту картину прятать, если увидят, то виселицу точно обновят. А она у него на самом видном месте. Какая сволочь стукнет – и все, больше не порисует…
Он остановился, ногой топнул, ругнулся гаже, чем когда в грязь попал.
– Что?
– Что-что, пистолеты забыли! – проскрежетал Саныч. – Теперь три километра назад возвращаться!
Глава 6
– Тут дальше осторожнее надо. Совсем уж фашистская территория начинается.
Саныч зевнул.
Фашистская территория ничем не отличалась от нашей. Та же дорога, те же елки. Снег. Такой же белый, как и у нас.
– Тут тропинка. К ключу, вон там, у камней.
Вдоль дороги действительно тянулась тропинка, хорошо протоптана, часто за водой ходят, видимо.
– Ключ целебный, считается, – сообщил Саныч. – Зимой не замерзает. И есть после воды неохота. Потом попьем. Вон видишь сосну? Нам к ней.
Мы направились к сосне, но, конечно же, не прямиком, а вкружную, чтобы следов не оставить. Постояли над ключом, он действительно не замерз, хотя и сделался похожим на ледяного ежа. Над водой поднимался пар, облачка всплывали, мы стояли дольше, чем стоило, и уходить не хотелось.
Попили. Холодная и какая-то железная, весь желудок заполнила, не вода, а еда.
Устроились между невысокими соснами, чтоб нас видно не было, а тропинка чтоб, наоборот, просматривалась.
Саныч достал часы.
– Полвторого, – сказал он. – Как раз.
– Зачем так рано-то? – спросил я. – Можно было поспать.
– В этих делах лучше не спать.
Саныч бережно снял вещмешок, растянул ремешок, начал выкладывать добро. Две большие трехлитровые бутылки самогона, каждая в аккуратной берестяной оплетке для крепости. Пять банок лендлизовской тушенки. Пять пачек махорки.
У меня то же самое: самогон, табак, тушенка.
Для обмена.
Саныч взял банку тушенки, надавил на крышку, жесть не вмялась. Хорошие американцы консервы шлют, лучше бы второй фронт открывали, сволочи.
– Жесть толстая. – Саныч постучал ногтем по банке. – Я блесен нарезал, хотел сегодня за судаком… Ковалец, между прочим, ни разу шарашить не ходил, говорит, что его немцы боятся. Его боятся, а нас не боятся, а? Я, между прочим, в три раза их больше набил, тогда в одном бою четырнадцать штук…
Саныч отставил тушенку, взял за горлышко бутылку с самогоном. Выдернул пробку зубами, плюнул внутрь, заткнул обратно.
– Глебов должен был нас к шоссе отправить, – сказал Саныч. – Мосты щупать. Но не отправил, сюда послал.
Настроение у него было не очень. Прямо скажем, поганое. У Саныча редко такое случается. Я его понимаю. Обидно.
– Так, может, это… – Я кивнул на тушенку. – Пойдем отсюда, а?
Саныч промолчал.
– Скажем, что никто не явился, – продолжал я. – Случается ведь, что не приходят?