Обладатель великой нелепости
Шрифт:
– Ну, так что скажешь? – рука блондина извлекла что-то из промежности наружу, что казалось в темноте вытянутым светлым пятном. – Может, для начала поработаешь…
В этот момент его зажигалка брызнула искрой, и маленькое пламя выхватило из мрака неподвижный силуэт.
Представшее перед блондином в неверном свете зажигалки существо могло бы занять достойное место в его частых ночных кошмарах. Он отшатнулся назад, на секунду парализованный ужасом.
– Конечно, милый, – проскрежетало режущим барабанные перепонки фальцетом существо. – Мы будем делать все, что ты захочешь. Дай мне его скорее…
Блондин оглушительно пустил ветра – в окружающей
Расстояние до места, где его ожидал здоровяк, прислонившись плечом к стволу дерева, он преодолел за считанные секунды и выбежал прямо на него. Вялая бледная култышка как дохлый червь-могильник беспорядочно колотилась о внутреннюю сторону бедер.
– Девка!.. – прохрипел блондин. – Эта девка… она превратилась в мумию!
Последнее слово он произнес, уже понимая, что силуэт, лениво опиравшийся плечом о дерево, выглядит гораздо суше здоровяка.
– Ай-яй-яй… – укоризненно погрозил пальцем силуэт. – Так обнадежить бедную девушку и бросить одну в темном лесу! Хсссс!.. Плохой мальчик…
Это сделало почти неуловимое глазом движение, и через миг блондин ощутил внезапную жгучую боль у висков, будто просунул голову между раскаленных металлических прутьев.
Его рот непроизвольно открылся в беззвучном крике…
Утомленные ожиданием водитель и толстяк повернули головы, когда услышали чьи-то шаги на выходе из парка. Толстяк обстоятельно успел обдумать, как именно он оттрахает эту маленькую самодовольную сучку, которая теперь наверняка присмирела. Белый и Хрящ должны были постараться на славу. Только вот почему-то к машине возвращался кто-то один…
Вдруг он увидел блондина, который странной походкой вышел под свет фонаря. Глядя вперед бессмысленными, широко раскрытыми глазами, тот шел прямо на них, но явно ничего не замечал вокруг.
В руках, прижимая к груди, Белый нес какой-то овальный предмет, из которого лилось что-то темное, густо окрашивая его одежду. Затем толстяк снова перевел взгляд на блондина: его рот был приоткрыт и, казалось, набит кусками сырого мяса, голова по бокам залита кровью, а между ног…
Когда между ними оставалось всего несколько шагов, толстяка с водителем стошнило на землю. Круглым предметом, который блондин прижимал к груди, была оторванная вместе с верхней частью шеи голова здоровяка. Глаза головы были широко раскрыты: один смотрел куда-то вниз, будто заглядывая под землю, другой – вытек, и что-то студенистое и светлое растеклось по щеке и нижней челюсти. Изо рта блондина, искривленного, словно в саркастической усмешке, торчали края его собственных ушей.
Недостающую часть окровавленного огрызка между его ног обнаружили позднее в заднем кармане его джинсов…
Блондин врезался в «мерседес» и рухнул на асфальт, выронив свою ношу.
Толстяк опустился рядом с ним на колени и совсем по-детски заплакал.
Она дрожала от сырого промозглого ветра; вся ее одежда насквозь промокла из-за сырой травы – меньше часа назад прошел дождь.
Но посмела приподняться, только когда услышала близкий знакомый шепот:
– Не бойся, теперь все в порядке. Я вернулся, чтобы позаботиться о тебе…
Она устало улыбнулась, подняла голову, собираясь что-то ответить, но короткий хруст ее собственных шейных позвонков стал последним звуком
в ее жизни…Глава 3
Лозинский убеждается
Весь следующий день после вторжения своего бывшего пациента Лозинский оставался дома. Выходной он провалялся в постели, почти ничего не ел и даже курил в несколько раз меньше, чем обычно.
Хирург помнил, как очнулся около пяти часов утра на полу комнаты, долго соображая, что произошло с ним ночью. Затем обнаружил скопившиеся в ушных раковинах сгустки запекшейся крови, кое-как привел себя в порядок, перелег на кровать и проспал уже естественным сном до полудня.
К вечеру Лозинский обнаружил, что начинает глохнуть. Если первую половину дня он ощущал только легкое жжение в ушах и чувство, будто они набиты ватой, то позднее дела заметно ухудшились. Он уже не просто слышал плохо, – звуки словно умирали, едва достигнув нервных окончаний. Собственные шаги он воспринимал как серию коротких отрывистых щелчков, а скрип матрацных пружин – как чей-то сухой кашель под кроватью. Почти то же самое происходило и со словами, произнесенными вслух, – он мог отчетливо расслышать только один-два первых слога. Завершенную форму обретали лишь фразы, звучавшие в сознании.
Но даже постоянно прокручиваемая перед внутренним слухом мысль принадлежала не ему – «Теперь ты знаешь…» Она повторялась настолько часто, что вскоре окончательно потеряла для него всяческий смысл.
В первый день Лозинский практически не пытался осмыслить разговор с его бывшим пациентом, превратившимся в чудовище; в его голове образовался хаос, быстро перешедший в полную апатию.
Приходить в себя хирург начал только следующим утром. Но главной тому причиной послужил не начавший медленно возвращаться слух – впервые за много лет Лозинскому приснился Ай-Болит. Его приход точь-в-точь как в детстве повторял прежние явления.
«Здравствуй, Феликс! – словно старому знакомому подмигнул пухленький розовощекий доктор, совершенно не изменившийся за прошедшие годы. – Ты ведь никогда не забывал о нас, правда? Даже если тебе так казалось. – Было похоже, что Добрый Доктор чем-то очень доволен. – Кстати, как там поживает наш пациент? Ты ведь догадываешься, кого я имею в виду? Мой и… твой – наш. А? Да-да, Герман. Как ты его находишь? Великолепно, не так ли? Ну, ну, Феликс, это лишнее… Может, ты еще до конца не понял, однако ты вовсе никакая не жертва – ты один из его создателей, пускай даже твои функции сводились лишь к бессознательному механическому исполнению. Да! Да! Вся эта глупая болтовня о знании, неумышленной передаче вируса посредством собственной крови и так далее – ЧУШЬ! Ты чист, абсолютно чист. Если не веришь, можешь сам убедиться в этом. Ведь это проще простого! Но…» – Ай-Болит поднял вверх указательный палец.
На какой-то миг Лозинскому показалось, что тщедушная фигурка Ай-Болита затрепетала, как дымный фантом от сквозняка, и из-за маски-миража выглянула истинная сущность Доброго Доктора. Это длилось не более чем долю секунды, но вполне достаточно, чтобы Лозинский пережил глубокое потрясение, – настолько увиденное было чуждо всему человеческому.
«…Но, главное, теперь ты стал одним из нас! Хотел ты того или нет. Это факт, Феликс, доказанный факт».