Облака

Она бы давно бежала, если бы не родные, любимые ей люди - одно понимание того, что таким побегом доставит им новые волнения, останавливало ее...

И вот этот день наступил! Дома устроили праздник, где во главе стола сидела Катя, и все заботились о ней, дарили подарки, старались рассмешить.

И Катя благодарила, Катя улыбалась, но улыбалась из вежливости. Потом, по просьбе гостей, села она за рояль, наполнила гостиную музыкальными волнами, среди которых с особым чувством прозвучало "К Элизе"...

Взгляд ее очей часто затуманивался, и многие отметили, что прибывает она в задумчивости, а самые проницательные сказали бы, что она - влюблена.

Да, Катя была влюблена. Влюблена в того, безымянного для нее юношу, которого лишь мгновенье видела.

Девушка от природы спокойная - и любовь ее была спокойна. Без пламени, без жара день ото дня, несла она в себе это чувство...

В дневнике ее были такие строки:

"...Пыталась отвести его из своего сердца. Нет - поняла, что, если отведу, то буду не искренна со своей совестью. Если одно мгновенье вдохнуло в меня любовь на столькие месяцы, то не это ли любовь, не это ли небесное предначертанье? Ведь бывает так, что общаешься с хорошим человеком и день, и месяц, и год, и ничего, кроме чувств дружеских к нему не испытываешь значит, с таким человеком и суждено остаться друзьями. А тут - от одного только мгновенья - на целые месяцы, а в дальнейшем, может, и на годы так ясно я Его помню. И он останется в моем сердце. Верю, что судьбе будет угодно свести нас еще раз..."

И вот в последний день лета, Катя подошла к памятной скамейке, уселась так же, как и тогда, смотрела на фонтан, и не заметила, как теплые слезы покатились по щекам ее...

Лицо ее - по прежнему светлое, по прежнему теплое, нежное... Вот только печаль разлилась в сферах очей ее, и, выплескиваясь оттуда покойными осенними волнами, придавало и всему лику ее, вид возвышенный - подобный, наполненный внутренними грезами, созерцанием небесного лик можно было встретить разве что на иконах...

Да - еще остались несколько маленьких, искусно зашитых шрамов под правым глазом. И ходила она заметно прихрамывая - ведь раздробленная некогда коленная чашечка, хоть и срослась, никогда уже не станет прежней - и врачи ей категорически запретили бегать.

Вот он - столь памятный тополиный дворик. За лето листва на этих древах отяжелела, погустела и, кой-где, пробивалась уже солнце-златистыми или же бардово-рассветными вкрапленьями. Собираясь в дорогу, кружили в синеватом, спокойном небе дворовые птицы, а старушки, так же, как и за несколько до того, сидели на своей лавочке под тополями, да кумекали, повторяя без конца о последних происшествиях, показавшихся бы постороннему человеку ничтожными, для них же - преисполненными особой значимости - ведь происшествия эти, так или иначе, были связаны с их двором.

Катя поспешила пройти в подъезд, поднялась по лестнице - чердачный люк оказался запертым цепью, но девушка была настроена самым решительным образом. На одной из лестничных площадок нашла она железную скобу, вернулась к люку - поддела скобу под цепь - дернула - цепь, выдрав часть прогнившего люка, вылетела, змеей закачалась в воздухе.

Катя прошлась по чердаку: сухая трава на полу - ее, видно, ворошила милиция, но она вновь улеглась спокойно и благоуханно. По прежнему ниспадали колонны солнечного света, так же кружили в них пылинки. Также сидели, грелись в траве голуби. При приближении Кати, они поворачивали к ней свои головки, разглядывали эту девушку со спокойным лицом, негромко ворковали да возвращались к своим голубиным думам.

– Петя. Машенька.
– позвала Катя и, хоть голос ее был негромок, его можно было бы услышать в любой части чердака.

Она звала их, хоть даже и не надеялась, что они выйдут. Звала, хоть и готова уже была провести сколь понадобиться долгое время в их поисках обойти все чердаки, все подвалы в районе - часы и часы потратить на поиски в трущобах, лишь бы только найти их.

Но они были на чердаке! Раздался звонкий смешок и вот уже бежит, распахнувши свои объятия, смеется Машенька. Девочка больше прежнего исхудала, платьице на ней совсем износилось - однако искусно было заштопано, недаром Петя говорил про свою сестричку, что она, несмотря на возраст, мастерски владеет иглою.

Девочка зазвенела смехом - Катя наклонилась к ней, и вот они обнялись.

Машенька счастливо заплакала:

– Катя. Катенька. Вернулась. А мы тебя так ждали!

Подошел Петя, он, видно, старался скрыть свои эмоции, однако, ему это плохо удавалось. Он смущенно улыбался и, наконец, тоже подошел, встал на колени, взял Катину руку и поцеловал ее. На глаза его выступили слезы, и он негромко, но с чувством, молвил:

– Катя, нам известно все, что вы ради нас пережили. Как бы мы хотели отблагодарить вас, да, ведь, нет такой благодарности! И слов таких нету! Позвольте только еще раз руку вашу поцеловать.
– и он взял Катину руку, осторожно, как святыню поцеловал ее.

Девушка вздрогнула, когда несколько теплых слезинок прокатились по ее пальцам. Она смутилась и почувствовала, что тоже плачет.

– Как же я рада, что вас нашла. Но, Петя, Машенька - ладно, не стоит благодарностей, расскажите лучше, как вы все это время жили. Я то и не ждала вас на этом чердаке найти...

Петя, с обожанием вглядываясь в лицо ее, вот, что поведал:

– В тот день, мы убежали далеко-далеко, на самые городские окраины. Там провели мы несколько дней, ну а потом вернулись сюда. Знаете ли: на этих городских окраинах, все так холодно, неприютно - везде там сталь и бетон. А в этом старом доме, особенно на чердаке, живая душа, тепло есть. Вот мы и вернулись. И с тех пор вот как живем: днем тут сидим, ну а ночью, в поздний час, когда все уже спят мы потихонечку выходим... Тут после милиции, все люки закрыты были, но мы один вскрыли...

– Теперь я еще один сорвала.

– Придется пристраивать цепь так, будто ее никто не трогал. Здесь жильцы такие - увидят, что цепь сорвана - сразу донесут... Так вот, Катя - только ночью мы выходим. Идем по подворотням, сторонясь больших улиц и даже случайных прохожих. Доходим мы до свалок и ищем там еду. Большая часть еды непригодная, сгнившая, но, порой, находим и почти свежую, ей и питаемся... Вы так испугались, Катя, побледнели, но знайте, что для нас такая еда вполне пригодна... Другого нам не хватает. Вы ведь отдали тогда рюкзачок - а в нем книги. Там и сказки были, и стихи, и даже два романа. Так знайте, что все эти книги я прочитал - читал вслух, Маше. А сказки даже по несколько раз были прочитаны. Катя, нам не хватает книжек. Я знаю, что есть очень-очень много хороших книжек, к сожалению на свалке ничего, кроме старых журналов, да газет не найдешь. Так вот - можно ли у вас попросить, чтобы вы принесли еще книг.

Катя обняла одной рукой Петю, другой - плачущую, целующую ее в щеку Машеньку и, сама плача, не сдерживая уж своих слез, говорила:

– Я не только книги вам принесу. Я и еду вам буду носить - забудьте теперь об помойке! Слышите: даже и не вспоминайте больше про эту мерзость. Теперь и отныне каждый день, я возьмусь за ваше воспитание...

Да - Катя сдержала свое обещание. Впрочем - разве ж кто сомневался?

На следующий день начались институтские занятия, однако, Катя почти забросила учебу. И с утра не на лекции она спешила, но легкая и быстрая, никем не замеченная, проходила в подъезд, поднималась на чердак, где ее уже ждали Петя да Машенька.

Отныне не рванье, но вполне приличная, принесенная Катей из дома одежда была на них. На Машеньке: темно-голубое, длинное платье, да еще белые туфельки, которыми она очень гордилась. Для Пети же была темная рубашка, темный свитер, темные брюки и темные ботинки (он как-то сказал Кате, что любит одежду темных тонов).

Один за другим, день за днем, на чердак были принесены стулья, несколько полочек для книг - сами книги, числом не менее ста; маленький раскладной столик, а также каждый день прибывала в достаточном количестве еда.