Область личного счастья. Книга 2

После того долгожданного разговора она все думала, не скажет ли он еще что-нибудь, не улыбнется ли. Нет. Все идет так, как и шло до сих пор.

А когда ждать стало невмоготу, решила:

— Пойду к нему сама и спрошу, как мне жить?

Но это решение пришло не сразу, и нелегко пришло оно, и поэтому она все откладывала, не шла. Она не боялась, что ее выгонят. Знала, что так скорей всего и будет. На что ему такая некрасивая, злая. Чем она может пленить его?

Конечно, выгонит. И не это страшно. Она другого боялась: а что, если он вдруг пожалеет ее? Вот это страшно, если тебя за всю твою любовь, за все мечты только пожалеют. После этого станет невозможно жить на белом свете.

Стараясь всегда поступать так, чтобы ее не жалели, Лина сделалась заносчивой, а это всегда ведет к одиночеству. Даже подруг у нее не было, а из друзей — один Валентин Рогов, но и с ним она виделась не часто.

Он уже работал в бригаде Комогорова и, едва поздоровавшись, сразу же начинал рассказывать о машинах. Рассказывал он с таким воодушевлением, словно сам только сейчас изобрел эти машины и никто еще об этом событии не подозревает.

Он ежедневно открывал что-нибудь новое, и было видно, что таких открытий ему хватит на всю жизнь.

Рассказав Лине о своих открытиях и уже попрощавшись, он, как бы вспомнив что-то, издали спрашивал:

— Ну, а ты как?

— Я? Ничего.

— Работаешь?

— Конечно.

— Это правильно! — выкрикивал он. — А если что не так, ты мне только скажи. Попросту. По-солдатски.

Но пока Лина собиралась ответить, он уже исчезал. А Лина все думала: «Пойду к нему сама».

Но все не могла решиться.

У хозяйкиного брата, веселого злопыхателя, была Жена. Все в деревне звали ее Тюня. На самом деле ее имя было Антонина. Она тоже казалась Лине веселой и отчаянной женщиной. И вместе с тем она была сектанткой и даже какой-то активисткой.

Быстреньким своим шепотом она говорила Лине:

— Грешу мало, мужу верна, богу и подавно: с чего же мне горевать-то?

— А другие, значит, грешат?

— Кто грешен, а кому божьих милостей мало, еще себе счастья просят. А мне ничего не надо, всем довольна.

Отношения с богом у нее были самые лучшие. Она не боялась его, не крестилась поминутно, как другие, и говорила о нем легко, как о хорошем своем знакомом.

Она сумела пробить отчужденность, за которой как за каменной стеной прятала Лина свои чувства, желания и мечты.

Лина как-то спросила Тюню:

— А вот если я себе счастья попрошу. Бог даст?

Тюня, посмеиваясь, начала говорить ласково, как с ребенком, когда хотят уговорить его сделать так, как надо взрослым.

— Обязательно даст. Только ведь счастье-то не в том, что нам хочется, а что господь назначит. Ты вот, Линочка, наружной красотой обижена, ну, наверное, душа у тебя богата. Значит, о теле и не думай. Ты душу спасай. Приходи к нам, на моленья наши. Ничего там плохого нет. Это ничего, что ты комсомолка. У нас все в тайности будет. Ты не бойся. Придешь, посидишь. Не понравится — уйдешь. Только и хлопот…

— Я даже совсем не крещенная никак.

— Хочешь окрестим тайно?

— А если я в бога не верю?

— И не надо. Богу не вера твоя нужна, а праведные дела. В бога и нечистый верит, да что толку. Ты все делай, что совесть велит и что добрые люди подскажут. Вот тогда придет к тебе настоящая вера, и увидишь ты неземное счастье…

Лине казалось, что Тюня неспроста старается, уговаривает ее, но столько ласковой убедительности было в Тюниных словах и так она просто рассказывала о своем покладистом боге, что Лина успокоилась и забыла о своих подозрениях.

— А как узнать, какое дело праведное, а какое неправедное? — спросила она.

— Узнаешь, будет тебе особый знак, — тихонько сказала Тюня и при этом подмигнула так игриво, что Лина смутилась.

— Ах, овечка ты невинная! — засмеялась Тюня и вдруг спросила: —Ты его любишь, что ли?

— Ну, что ты! — возмутилась Лина. — Как это можно?

— Можно. Ты не зевай. Другая не лучше тебя какая-нибудь сыщется.

— Да и не надо мне.

— Ну, как не надо! Рассказывай…

— И ничего я не знаю.

— Где тебе еще знать-то. А он?

— Нужна я ему такая. Все это болтают про меня.

— Знаю, что болтают. Это сперва мы подумали, что ты с ним живешь. А ты вот что — пойди к нему сама.

— Ой, что ты! — испугалась Лина.

— Ну чего ты ворохнулась? Дело-то простое, — продолжала нашептывать Тюня тем же ласковым улыбчатым говорком, каким только что уговаривала совершить дело, угодное богу.

И, наверное, от того, что она говорила это при каждой встрече, и еще от того, что это совпадало с Линиными мыслями, Лина и сама начала думать так же. «Пойду и спрошу, как мне жить дальше».

ДОПРОС

Виталий Осипович тут же забыл все, что говорил Иванищев о личных делах, о Жене (вот чудак!), о Лине. Но на другой день, когда он вошел в свою приемную и увидел Лину, ему сразу припомнился весь разговор и особенно то, что сказал Иванищев о ее глазах.

Действительно — глаза у нее были какие-то необыкновенные, круглые и трагические. А может быть, удивленные. Этого он еще не успел понять.

Заметив на себе пристальный взгляд начальника, Лина вскинула голову. Ее по-деловому сдвинутые брови чуть-чуть поднялись — не то удивленно, не то вопросительно.

Выдержав взгляд ее блестящих глаз, Виталий Осипович медленно прошел в свой кабинет. Она, как всегда, шла за ним по пятам. Снимая плащ, с которого скатывались капли дождя, он снова осторожно посмотрел на своего секретаря.

Обыкновенная девушка, тонкая, стройная, с маленькой головой. Волосы гладко зачесаны и связаны сзади ярко-желтой лентой. Стоит у стола с левой стороны, поставив перед собой зеленую папку. Руки смуглые с короткими ногтями. Кажется, некрасивая и, должно быть, злая. Конечно, злая — вся контора ее боится. Горячие ее глаза прикрыты темными веками, и кажется, что они бросают на щеки неспокойный бронзовый жар.

Покончив с делами, Виталий Осипович ушел из конторы, и за весь день у него не нашлось времени вспомнить о Лине. Но вечером, снова встретив вопросительный взгляд ее блестящих глаз, он спросил:

— Приказ о сокращении штата получен?

— Так точно.

— Хотите продолжать работать у меня?

— Нет, — бесстрастно ответила Лина, удивив и обидев Виталия Осиповича и отказом и этим равнодушием.

— Вот как? Ну хорошо. О причинах не спрашиваю. Они меня не интересуют. Можете идти.

Она повернулась и, четко стуча каблуками начищенных сапожек, вышла.