Обличитель

— Послушайте, Рюмен, вы всюду видите ловушки или оскорбления! — воскликнул я, обеспокоенный размахом, который принимала моя инициатива. — Я же вам сказал, что это не было задумано мною. Что бы сделали вы сами, Рюмен, если бы, придя с визитом соболезнования к мужу секретарши второй категории, оказались свидетелем того, как в дом привезли тело усопшей? И к тому же еще узнали бы, что тело покойной доставили домой не по желанию мужа, а потому что он растерялся, когда его спросили об этом в больнице? Оставили бы вы его одного? Разве вы не предложили бы коллегам и подругам усопшей побыть ночью у ее изголовья? Неужели вы думаете, что я позвонил бы вам и стал жаловаться на то, что заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений не был предупрежден?

— Согласен, возможно, вы не позвонили бы, потому что идете на званый обед! Но все же я говорю вам, что рядовые сотрудники должны быть приглашены к одру умершего сослуживца, даже если речь идет о лице вышестоящем.

— Послушайте, Рюмен! — воскликнул я, теряя терпение. — Делайте что хотите! Если вы находите нужным — идите туда! Я хочу лишь напомнить, что в данном случае распоряжается мадам Арангрюд, а не фирма. Спокойной ночи, Рюмен!

Я бросил трубку и тяжело вздохнул. Дело принимало скверный оборот. Сотрудники запутались в истории со свитком, профсоюзный лидер разозлился, что его обошли в траурной церемонии, а заместитель директора полон желчи. Рюмен меня раздражал. Благодаря редкому нахальству и умению выставлять себя напоказ ему удалось вскарабкаться на вершину профсоюзной иерархии. Рюмен вынюхивал «выигрышные» конфликты, которые могли выставить руководство в невыгодном свете. Он водил за нос журналистов не хуже, чем сам Сен-Раме. Он не мог удержаться от соблазна ввязаться в борьбу авангардистов, например, за улучшение психологической атмосферы на работе, организации досуга и т. д. Многие видели в нем одного из будущих вождей профсоюзного движения. Если он усмотрит в этом мелком случае с бдением у тела усопшего повод для «выигрышного» конфликта, он способен среди ночи устроить торжественное шествие под окнами умершего, шагая во главе своих активистов. Все это встревожило меня, и я решил заручиться поддержкой генерального директора, рассказав ему подробно обо всем, что удивило или взволновало меня за этот долгий день. С тяжелым сердцем, чего я и сам не ожидал, отправился я на авеню Жорж-Мандель, 12.

Этот обед и это бдение надолго врезались мне в память. Я был взволнован, встретив у Сен-Раме двух весьма именитых гостей, которых никак не думал увидеть в тот вечер. Любой из сотрудников главного штаба был бы рад получить приглашение на подобный изысканный прием. Но мне почудилось в этом мрачное предзнаменование. О, мои начальники! Где вы? Спите ли спокойным сном или продолжаете блуждать, богохульствуя, в темных лабиринтах?

VII

Анри Сен-Раме пригласил к обеду международного вице-президента компании Адамса Дж. Мастерфайса, ведающего финансовыми делами в Европе (я знал, что он только что совершил инспекционную поездку в Лондон и Амстердам), Берни Ронсона, представителя Де-Мойна во Франции, госпожу Мастерфайс и меня. Госпожа Сен-Раме и ее дочь Бетти тоже принимали участие в этой дружеской трапезе. Никогда еще я не бывал в избранном обществе специалистов столь высокого ранга. Собственно, эти двое: Мастерфайс и Сен-Раме — обладали властью решать почти все дела компании. Старые сотрудники со смаком обсуждали такого рода обеды, но мало кому из них за долгие годы службы выпадала честь или счастливый случай присутствовать на них и тем ускорить свое продвижение по службе и повысить оклад. Впрочем, подобные оказии могли также обернуться и против них, ибо даже самая незначительная оплошность могла привести к противоположному результату. Я понял: этот проклятый свиток побудил Сен-Раме посоветоваться с Мастерфайсом и, вопреки порядкам, существующим в фирме, вызвать меня к себе. И я понял, что был скорее вызван сюда, нежели приглашен. Эти господа сразу же увели меня в гостиную и попросили изложить события дня, что меня вполне устраивало, так как позволяло остановиться на выгодных для меня подробностях. Они выслушали меня не перебивая. С большим облегчением я почувствовал, что они нисколько не осуждают моего поведения и лишь сосредоточенно обдумывают факты, которые я изложил. Атмосфера была весьма серьезная, порой деловая, даже несколько напряженная, и это меня радовало. Мое служебное положение могло укрепиться, и я мог, пожалуй, рассчитывать на повышение после такого испытания. Эти господа были крайне озабочены ценой рабочей силы на юге Мексики и все же тратили свое драгоценное время, выслушивая заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений, который рассказывал о трещине в подвале здания и о том, как выглядела забинтованная голова умершего сотрудника. К тому же я прекрасно говорил по-английски, и это было должным образом оценено. К концу моего рассказа вошел слуга и объявил: «Мадам приглашает всех к столу». Нам подали салат из плодов авокадо. Закончив свою пространную речь, я умолк, ожидая новых вопросов. Воспользовавшись этой передышкой, я пытался продолжить анализ ситуации. Сен-Раме почти привел меня в восхищение. Утром, расставшись с ним, я решил, что он не придает должного значения злосчастному свитку, и это показное равнодушие обмануло меня. Он же лишь прикинулся равнодушным, чтобы не волновать своего сотрудника. Затем, оставшись один в своем обширном кабинете, он, понимая всю свою ответственность, все обдумал. Он понял двусмысленный характер этого послания и, предугадывая его губительные последствия, решил принять чрезвычайные меры. Сен-Раме осмелился побеспокоить Мастерфайса и попросил его приехать из Лондона. Ну разве это не истинный руководитель? Какая проницательность и ясность ума! О да, мы имели бесценного человека во главе нашей фирмы. После салата из авокадо принесли жареного барашка с зелеными бобами. Мои высокопоставленные сотрапезники не спешили высказать свое мнение. Вдруг Мастерфайс обратился ко мне:

— Как вы думаете, этот текст был составлен и распространен кем-нибудь из ваших сотрудников?

— Честно говоря, мсье, я не осмелился бы это утверждать, — поспешно ответил я.

У меня было несколько секунд, чтобы сделать трудный выбор. Если бы я не придал никакого значения выражению «ваших сотрудников», могло показаться, что я имею в виду подчиненных Сен-Раме, но отнюдь не моих. Была ли это провокация? Считали ли они меня ответственным за беспорядки? Входило ли в их намерение отделить Сен-Раме, главу фирмы, от заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений, который отвечал за все, что происходит на предприятии, и все, что связано с персоналом? Не здесь ли кроется разгадка моего присутствия на обеде? Я не был уверен ни в одной из этих гипотез и почел за лучшее не уточнять смысл поставленного вопроса, тем более что я рисковал вызвать неудовольствие своего собеседника. А вместе с тем я знал, что быстрый ответ, произнесенный твердым голосом и спокойным тоном, понравится этим заатлантическим начальникам, так как, по их мнению, доказывает ясность мысли сотрудника и глубокое знание обсуждаемого вопроса. Ронсон решил изменить тему разговора и перешел к проблеме французских университетов.

— Единственные хорошо подготовленные кадры в этой стране — это те, кто получил образование в Соединенных Штатах, — сказал он. — Вы, мой дорогой Анри, наиболее яркий пример из всех, какие мне известны.

— Даже можно сказать, — добавил Мастерфайс, — что, изучив наши правила, они применяют их лучше нас.

— Как и японцы, — рискнула вставить госпожа Сен-Раме.

— Да, там у нас великолепные специалисты, — согласился Мастерфайс. — В самом начале моей службы в компании я довольно долго прожил в Японии и в одном докладе предсказал, что эти люди вытеснят нашу торговлю. Что вы хотите, они не обязаны, как мы, платить своим служащим непомерно высокое жалованье.

— А вы, мадемуазель Бетти, я полагаю, учитесь в Соединенных Штатах? — спросил Ронсон.

— Да, и, когда я возвращаюсь во Францию и гуляю по Латинскому кварталу, мне кажется, будто меня отбросили на несколько веков назад.

Они засмеялись и продолжали разговаривать, не обращая на меня внимания. На десерт подали мороженое.

— Итак, — проворчал вдруг Мастерфайс, — вы не можете ответить на мой вопрос?

Теперь все стало ясно. Как я был наивен! Какое-то время я думал, что высокопоставленные лица, став в тупик перед непостижимым происшествием, обратились за разъяснениями к сотруднику, ответственному за взаимоотношения между служащими фирмы. Но нет. Они, как видно, успели тайно посовещаться и решили, что необходимо кое-что вытянуть из меня. В конце концов, разве не я первый обратил внимание на свиток? Весьма нелюбезный тон американца навел меня на нелепую догадку: уж не подозревают ли они случайно, что я автор текста? И вместо того, чтобы испугаться, я ощетинился.

— Мсье, — произнес я довольно сухо, — я не могу ответить на ваш вопрос, ибо никто не может на него ответить. Однако раз вы настаиваете, чтобы я непременно высказал свое мнение, то вот что я думаю: либо мы имеем дело с розыгрышем, и в таком случае я полагаю, что это вмешательство извне, например выпад группы ультралевых студентов, которые решили высмеять способности некоторых деятелей нашей эпохи; этим деятелям и в самом деле хотелось бы верить, что Пифагор, Ньютон, Эдисон и Фарадей жили и трудились лишь для того, чтобы мир, воспользовавшийся их гениальными открытиями, мог делать деньги — без них и правда не было бы заводов; либо мы имеем дело с новой формой подрывной деятельности, соответствующей интеллектуальному уровню пролетариата гигантских предприятий, то есть массы служащих и главным образом тех, кто упаковывает и продает; в таком случае я думаю, что автор текста работает у нас и что он человек образованный или претендует на это. По поводу этого второго случая я придерживаюсь мнения, что, если мы не найдем виновного, дело может принять большой размах. И наконец, мсье, смею вас заверить, автор этого текста — не я.

Они уставились на меня, ошеломленные, а потом громко запротестовали. Тактичная госпожа Сен-Раме предложила мне ликеру. Адамс Дж. Мастерфайс, положив сигару, сказал:

— Мне нравится ваша манера отвечать. Если сегодня вечером вы находитесь среди нас, то лишь потому, что мы встревожены этим случаем, зато теперь мы хорошо знаем, что в Париже у нас один из лучших специалистов по проблемам человеческих взаимоотношений. Единственный человек, который превосходит вас, находится в Сан-Франциско, или, как мы говорим, во Фриско, и не уступает вам лишь потому, что у него больший опыт. Но скоро, дорогой мой, вы тоже ему не уступите; правда, Берни?

И он подмигнул. Берни Ронсон слегка тряхнул головой. Сен-Раме помахал мне рукой в знак особого расположения. Итак, мы пришли к гипотезе, которая возникла у меня в начале вечера: я оказался человеком проницательным, это уже признано, и фирма рассчитывает на меня — я должен помочь раскрыть тайну. Однако я был начеку. Они заставили меня зайти слишком далеко, чтобы я рассыпался в благодарностях.

— Как вы думаете вести расследование? — спросил Сен-Раме.

— Поначалу фирма должна вести расследование собственными средствами, тем более что за первым текстом, судя по всему, последует второй.

— Второй свиток? — воскликнул Мастерфайс.

— Вполне возможно, — ответил Сен-Раме, — автор намекает на это.

— У меня свое мнение об этом тексте, — решительно заявил Мастерфайс. — По-моему, это просто шутка.

И тут случилось нечто ужасное. Бетти Сен-Раме, становившаяся на моих глазах все бледней, почувствовала себя совсем плохо. Она задрожала всем телом, выронила стакан и рухнула на ковер. Корчась, она каталась по полу и тяжко стонала. На губах у нее выступила пена. Мы все перепугались. Госпожа Сен-Раме позвонила доктору. Состояние девушки ухудшалось с каждой минутой. Она начала бредить. Я услышал бессвязные слова: «Простите, Данте… рай… демон… сорок пять долларов десять центов… да здравствует Лос-Анджелес… ноль…»

Вскоре приехал врач. Он не разрешил перенести девушку в ее комнату и осмотрел при нас. Закончив осмотр, он сказал:

— Скверное дело, надо отправить ее в больницу. — И, повернувшись к Сен-Раме, добавил: — Я должен сообщить вам нечто очень серьезное. Вы можете поговорить со мной с глазу на глаз?

Сен-Раме заявил:

— Мне нечего скрывать от моих гостей.

Я не знал, куда деваться от смущения.

— Так вот, мсье, ваша дочь — наркоманка, вам это известно?

— Нет, — пробормотал генеральный директор. — А вы в этом уверены, доктор?