Облучение
Шрифт:
Ривьера последовала примеру «старших по званию»:
– Девицы такого поведения становятся для мужчин переходным вымпелом!
На это рассмеялись все, включая Лёку.
– …да в больницу они попадают, в абортное! – поддержала Инна Викторовна, вспомнив, как ей самой казалось, весьма кстати, своё место
работы.
На сей раз никто не улыбнулся, кроме Лёки. Она стала заливисто хохотать. Ни в каком не в «режиме», а так, если бы по её адресу отмочили комплимент. И подумалось запоздало: расчёт на стереотип, нами созданный (неженка, избалованная), – неверен. Она – зомби, и способна выдержать куда большие нагрузки, чем нормальный живой человек. То, что Лёка мне тут показалась мёртвой, потом ещё вспомнится.
– Он же ночует у тебя! – простовато выкрикнула врач Морковникова.
– Тихо-тихо-тихо! –
– За ноги никто не держал, – прогудела аварийным гудком сбившегося с пути паровоза Кукурузова.
Но останавливать было поздно…
– А кто вам сказал, что…ночует? – спросила с тревогой Лёка.
– Сам! Он сам мне сказал! – мчалась экспрессом на красный семафор Инна Викторовна.
– Не может быть, – прошептала Лёка.
– Ещё как может! Говорит: «Пьяный я был, а тут женщина подвернулась, не знавшая земного счастья». Его слова. Хочешь, позовём его самого да спросим?
– О, нет, простите, – ответила Лёка не мягким юным голоском, а жёстким, старческим. – Спасибо. – И неожиданно для всех покинула помещение.
– Пусть генерал свою дочь держит в ежовых рукавицах! – с глупым протестом революционерки пропищала от страха Ривьера.
– Да, заткнись ты, – Дуськова с досады пальцами обеих рук оттянула бретельки бюстгальтера (если эластичные, то хорошо тянутся через трикотажную кофту), да как щелканёт ими себя по плечам!
Ну, тупоголовые! Как же я просила их помнить: Лёка не безродная, нанятая из цивильного мира канцеляристка. Она – важная птичка, ей дoлжно выказывать почтение, и никаких дурацких нотаций! Да, это непривычно, но можно отойти от схемы? Ругать надо. Но не её! И вообще никого конкретно! А, тем более, не упоминать имён и званий! Ругать мужиков! Нещадно, но абстрактно. Это они, изверги, заманив девушку, а иногда и умудрённую опытом женщину в порочные сети всяких «камасутр», вскоре охладевают. Отношения, принимаемые ею за неземные, могут угрожать карьере. А военный никогда не променяет звезду на погоне на «звёздочку», зажегшуюся в «спецчасти». Так было всегда, на этом стоит мир мужчин и женщин, и, в частности, мир созданного для войны батальона, где мужики-офицеры изнывают без войны! Что вы хотите, – военные! И перестать быть таковыми из-за пусть и миленькой девушки, не по их правилам. В общем, не переходя на личности, планировалось составить истинный портрет нашего героя, портрет устрашающий, и тем самым охладить отношения, при этом, как правильно подметила Кукурузова, сделав «добро Леонелле Аполлинарьевне». В результате не придерёшься: той некого будет винить, кроме себя, которой «давно надо было в батальон». Сама же и придёт к мысли покинуть оный. Это бы произошло наверняка, если бы все, включая «понимающую» в психологии врачиху Морковникову, следовали разработанному нами с Кукурузовой сценарию.
Но не удалось над Лёкой проделать кровавую операцию с большой дозой обезболивания, обычно вливаемой по блату. На подобную и сами рассчитываем в больнице, где работает Инна Викторовна. А что вышло? Из коридора донеслись стенания… Все, кроме Кукурузовой, без особой причины неподъёмной, и убитой горем Инны Викторовны, выскочили за дверь. Дуськова вынесла свои «боеголовки». Особистка незаметно выветрилась (боец невидимого фронта) с «беломориной» пылающей. Ривьера выпала с выпученными глазами от полной потери разумного начала. Все кинулась в направлении дамской комнаты, возле которой обнаружили несчастного и злого Морковникова. Хорошо, не попала ему под горячую руку его жена, правильно затаившаяся в «спецчасти» за чёрной дверью из сплошного металла.
– Прошу вас, пойдите же к ней! – попросил он.
Лёку обнаружили над раковиной, куда хлестала из крана вода: попытка умыться. Вид у девушки был невменяемый. Вывели покорную, препроводили на рабочее место. Виновник представления, наверняка, недопонявший случившегося, скрылся у себя в кабинете. А бабьё кинулось умасливать эту куклу, чтоб папеньку на нас не натравила. Дуськова – с лаской материнской (раньше надо было!) Ривьера – с похвалой «красивенькой кофточке». Недостреляная – с заискиванием:
– …мы хотели, как лучше, – и с ехидством по нашему адресу: – Страсти в «спецчасти». – От её «Беломора» не
проветришь, хоть сто фрамуг жахнет с высоты…Лёка никого не видела, говорить не могла. Выкрикнет: «Извините!» и – снова в плач. Наконец, позвонила:
– Неважно себя чувствую…
Вскоре с «капэпэ» доклад: прибыла машина. Покидав в сумочку косметику, сильно напудренная, она прошествовала на выход, сделав вид, что ничего не случилось. А мы в трауре разбрелись: эти – в «казарму», мы – провожать незадачливую «клиентку» до ворот, где солдат на посту безмятежно глядел через стекло домика контрольно-пропускного пункта.
– Ладно, приходи всё равно, – небрежно бросила Инна Викторовна.
Щёки Кукурузовой затрепетали от благодарности за обещанную экзекуцию. Огромное желе её тела прошибла дрожь, будто уже всадили в него без анестезии эту жизнеудаляющую машинку, вытягивающую эмбрион.
Погода продолжала: ветки на липе рвал ветер, бросивший нам в лица всю пыль со двора.
Из дневника:
О, боже! Приходили требовать уворованное. Непоправимый скандал. Как всегда в бытовой ситуации, я оказалась на уровне своей бытовой сущности, то есть, не на высоте: истерику закатила. Видимо, уволюсь. Хотя этим не поправишь.
Любовь – нечто третье, появляющееся у двоих, как дитя и, если не считаться с ним, вырастишь преступника. Сила, изначально созидательная, станет разрушительной. Вот почему любовь можно предать, как человека. Мужчины это делают чаще. Они же, в основном, авторы глобальных разрушений: войн, убийств. Мужчина любящий – великий строитель, воюющий – уничтожитель всего, застреливший своё дитя – любовь.
Моё состояние вплотную у Чёрной двери. Жутко, но придётся переступить порог.9
Она не явилась на службу, а день выдался кипучим. Собеседники менялись в «спецчасти» каждые пять минут. Одни считали: так их, господ советских! Другие пугали: можно считать Морковникова разжалованным или сосланным (Чирчик, а там и Кандагар…) Мужики сетовали: зря бабы. Бабы, наоборот, одобряли смелость неудавшейся попытки. Инна Викторовна тут богиня для всех женщин. Такой профессии как гинеколог, согласитесь, в батальоне нет. О Лёке судили-рядили, путая в запале: «Почему у неё фамилия Воробьёва? У неё же не Воробьёва должна быть фамилия!» Генерала Вохрина все видели, парад принимает. «Представительный, ни за что не подумаешь, что у него такая дочь…» «Кто сказал – дочь? Она же не Вохрина, а Воробьёва!» «Ага! Ненастоящая генеральская дочка, поддельная!» Лакейски восторгались: «Машина-то за ней чёрная прикатила из штаба округа!» Весь день, даже надоело: Кукурузовой, жаль, не было…
Через три дня она на посту: похудевшая от боли. А вот так! Инна Викторовна «не проследила», и обезболивание практически не сделали (ну, как всем). «Расстроилась» врачиха: карьеру мужа считает законченной, жизнь загубленной.
– И я, вытерпев физические мучения, принимала психические атаки, отдуваясь за всех, – страдальческим голосом жаловалась Кукурузова.
Квалифицированное, не то, что с другими сотрудниками, обсуждение (материала много) слегка компенсировало весь этот негатив. Вывод: любая пропесочка не произвела бы на Лёку ни малейшего впечатления. Она бы так и прохохотала (нам и самим было смешно), если бы Инна Викторовна не ляпнула о том, что её муж заложил свою любовницу, признавшись в измене. Видимо, Морковников был единственным в батальоне, а, может быть, и во всём мире единственным объектом, на который Лёка реагировала серьёзно. Ко всем прочим она относилась, как мы решили, с молодёжным легкомыслием. В итоге образ вышел чересчур устрашающим. Неделя кончилась, началась вторая, а нашей сослуживицы всё нет. Морковников на плацу. Но это всегда так после «капитальных мероприятий». Шутим с Толей Звягинцевым:
– Стреляет?
– Ага.
– Долго палить будет?
– Пока патроны не кончатся.
– Там не одна обойма…
Зашла Дуськова: никаких распоряжений Ивану Егоровичу насчёт Морковникова не поступило. Скорей всего, поведение дочурки известно папе-генералу и он решил не наказывать ни в чём не повинного младшего по званию… Переглядываемся, довольные полученным результатом, а Дуськова, вдруг, говорит:
– Болеет она.
Как? Чем? – прямо стресс, а эта клуша (лифчик пятьдесят восьмого размера) спокойненько уточняет: