Обман Инкорпорэйтед (сборник)

В «Современные телевизоры» никто, кроме него, еще не входил. Никаких признаков Олсена – ремонтного мастера, похожего на паука. Ни единого продавца. Ни одна старуха не явилась сдать в починку свой ветхий радиоприемничек. Никаких молодых парочек, мечтающих потрогать дорогие комбинированные телевизоры. Фергессон осторожно пронес чашку кофе над тротуаром и вошел в магазин.

Едва он ступил внутрь, как зазвонил телефон.

– Черт, – беззвучно выругался Фергессон. Чашка в его руке закачалась от противоречивых двигательных рефлексов. Жидкий черный напиток выплеснулся через край, когда Фергессон поспешно поставил ее и схватил трубку.

– «Современные телевизоры».

– Мой приемник уже починили? – спросил пронзительный женский голос.

Слушая вполуха, Фергессон потянулся за карандашом. Женщина шумно дышала, точно зверь, прижимавшийся к Фергессону с телефонной трубкой вместо намордника.

– Как ваша фамилия, мэм? – спросил Фергессон. Его охватила приятная разновидность утреннего отчаяния: ну вот, началось!

– Где-то на прошлой неделе ваш сотрудник вынул все изнутри и пообещал поставить на место в среду, но с тех пор от вас ни слуху ни духу. Я уже начинаю беспокоиться, что у вас там за контора такая?

Фергессон потянулся к журналу вызовов мастера и принялся листать плотные желтые страницы. С улицы в магазин проникал яркий, влажный и чистый солнечный свет. Стуча каблучками, мимо проходили стройные девушки с высокой грудью. По мокрым улицам плавно шелестели машины. Но себя не обманешь: жизнь кипела там, снаружи, а он находился внутри. И на проводе висела ископаемая старуха.

Фергессон нахмурился и осыпал журнал злобной руганью – тумаками омерзения. Его душа угодила в жернова. Он вернулся к реальности: рабочий день начался. На плечи навалилась непосильная ноша: пока его работники нежились в постели или ковырялись в завтраке, Фергессон, владелец магазина, скрепя сердце приступил к постылой работе – занялся поиском старухиного приемника.

Тем же утром, ровно без четверти шесть, на другом конце города Стюарт Хедли проснулся в камере сидер-гроувской тюрьмы от стука по металлической решетке. Хедли лежал на койке, ежась от раздражения, пока шум не стих. Недовольно поглядывая на стену, Хедли застыл в ожидании, надеясь, что стук прекратился. Но не тут-то было: вскоре он раздался снова.

– Хедли, подъем! – заорал коп.

Хедли лежал, свернувшись клубком, поджав колени к груди и обхватив себя руками. Он по-прежнему хмурился, молчаливо надеясь, что пронесет. Но загремели ключи и засовы, дверь шумно сдвинулась, и вошел полицейский, шагнув прямо к койке.

– Вставай, – гаркнул он Хедли прямо в ухо. – Пора тебе убираться отсюда, безмозглый ты сукин сын!

Хедли зашевелился. Мало-помалу он начал с досадой расплетать свое тело. Первыми к полу потянулись ступни. Затем распрямились длинные и ровные ноги. Руки расслабились: кряхтя от боли, Хедли прогнулся и сел прямо. На копа он даже не взглянул и сидел, понурив голову, уставившись в пол, насупив брови, почти зажмурившись. Хедли старался не смотреть на резкий серый свет, лившийся в окно.

– Что за херня? – спросил коп, пытаясь его растормошить.

Хедли не ответил. Он ощупал голову, уши, зубы, челюсть. Жесткая щетина царапала пальцы: надо побриться. Пальто порвалось. Галстук куда-то пропал. Хедли неуклюже порылся под койкой, наконец нашел туфли и вытащил. Под их весом он чуть не упал на колени.

– Хедли, – повторил коп, который высился перед ним, расставив ноги и подбоченившись, – да что с тобой такое?

Хедли обулся и принялся завязывать шнурки. Руки тряслись. Он почти ничего не видел. В животе заурчало, к горлу подступила тошнота. Из-за головной боли брови соединились в тонкую тревожную линию.

– Ценные вещи заберешь в канцелярии, – сказал коп, развернулся и крупным шагом вышел из камеры. С величайшей осторожностью Хедли направился следом.

– Распишись здесь, – сказал сержант, сидевший за столом, пододвинув к Хедли стопку бумаг и толстую авторучку. Третий полицейский ушел куда-то за мешком, где хранилось имущество Хедли. Еще два копа прохлаждались за другим столом, равнодушно за всем этим наблюдая.

В мешке лежали его бумажник, обручальное кольцо, восемьдесят центов серебром, два бумажных доллара, зажигалка, наручные часы, шариковая ручка, экземпляр «Нью-Йоркера» и ключи. Пристально рассматривая каждый предмет, Хедли раскладывал их один за другим по местам… кроме журнала, который выбросил в корзину, стоявшую рядом со столом. Два доллара. Остальные деньги он потратил, потерял, или, возможно, их украли. В общем и целом пропало тридцать четыре доллара. Только сейчас он заметил глубокий порез на тыльной стороне ладони: кто-то залепил его пластырем. Пока Хедли рассматривал рану, сержант подался вперед, ткнул пальцем и спросил:

– Что там у тебя в кармане пальто?

Хедли нащупал и достал большой комок глянцевой бумаги, который он затем развернул и расправил. Это оказалась цветная репродукция картины Пикассо «Семья акробатов с обезьяной». Один край неровный и рваный: видимо, Хедли выдрал страницу из библиотечной книги. Он смутно припомнил, как бродил по публичной библиотеке незадолго до закрытия и как одна за другой гасли лампы.

Потом – долгие блуждания в вечерней темноте. Затем бар. Еще один бар. Наконец, спор. А вслед за ним – драка.

– Из-за чего подрались? – спросил сержант.

– Из-за Джо Маккарти [50] , – промямлил Хедли.

– С какой стати?

– Кто-то назвал его великим человеком.

Дрожащими руками Хедли пригладил свои короткие русые волосы. Жаль, что нет сигарет. Жаль, что он не дома, где можно помыться, побриться и попросить у Эллен чашку дымящегося черного кофе.

– Ты что, красный? – спросил сержант.

– Конечно, – ответил Хедли, – я голосовал за Генри Уоллеса [51] .

50

Маккарти, Джозеф Рэймонд (1908–1957) – американский сенатор-республиканец, по имени которого был назван маккартизм – общественное движение конца 40-х – конца 50-х гг., сопровождавшееся обострением антикоммунистических настроений и политическими репрессиями против инакомыслящих.

51

Уоллес, Генри Эгард (1888–1965) – политический деятель, в 1941–1945 гг. вице-президент США в правительстве Ф. Рузвельта. Смещен президентом Трумэном из-за несогласия с политикой холодной войны.

– На красного ты не похож, – сержант присмотрелся к ссутулившемуся молодому человеку. Даже в помятой и грязной одежде Хедли отличался весьма характерной внешностью. Русые волосы, голубые глаза, умное, слегка отечное лицо. Он был стройным, почти худым и двигался с чуть ли не женственной грацией. – Ты больше похож на голубого, – констатировал сержант. – Ты из этих сан-францисских педиков?

– Я интеллектуал, – глухо сказал Хедли. – Мыслитель. Мечтатель. Можно мне теперь пойти домой?

– Конечно, – ответил сержант. – Все вещи на месте?

Хедли вернул пустой мешок:

– До единой.

– Тогда распишись-ка.

Хедли поставил подпись, минуту подождал с железным терпением и наконец сообразил, что сержант с ним закончил. Хедли развернулся и насилу поплелся к лестнице полицейского участка. Минуту спустя он уже стоял на сером тротуаре, моргал и чесал голову.

Поймал такси за два доллара. Его жилой дом находился в двух шагах, машин на улице почти не было. Хмурое, холодное белое небо. Мимо прошли несколько человек, выдыхая облачка пара. Хедли сгорбился, сцепил руки и задумался.