Обман
Шрифт:
Джулия выглянула в окно.
— Да, луна светит, но и облака тоже есть.
Катерина, улыбаясь, покачала головой.
— Ну да, тебе не понять. Спи, моя девочка, спи.
И блаженно откинулась на спинку сиденья.
ПРИЗРАК МОЛИНАСА
Разбуженная лукавым солнечным лучом, Жюмель поморгала глазами, откинула одеяло и села на краю постели. Потом поднялась, сладострастно потягиваясь.
Мишель, уже давно проснувшийся, сквозь ресницы наблюдал за движениями точеного нагого тела. Только сейчас он отдал себе отчет, насколько любит эту женщину.
— Какая ты красивая, — прошептал Мишель.
Жюмель резко обернулась, будто бы удивившись, хотя на самом деле прекрасно знала, что он ее рассматривает.
— Ты тоже очень красивый, — ответила она с улыбкой.
Мишель оглядел свое тело, уже начавшее подплывать жирком, и подумал о том, что цвет лица тоже изменился с годами и обрел темновато-красный оттенок.
— Все ты врешь, но мне все равно приятно.
— Нет-нет, я не вру! Мне не только тело, мне твой ум тоже желанен.
Это уменьшало силу комплимента, но Мишелю все равно было хорошо. Они оделись и спустились вниз, на первый этаж, где располагалась кухня. В Салоне они владели просторным двухэтажным домом. Комнаты были расположены и обставлены согласно воле бедняги Больма. Жюмель же всеми силами стремилась избавиться от всего, что напоминало о покойном супруге, от его любимого кресла до постельного белья. По ее разумению, все, к чему прикасался старик, несло на себе тоскливый отпечаток. Она не могла дождаться дня, когда сможет переехать в другой дом, и вела поиски жилища.
— Что ты будешь делать сегодня утром? — спросила она мужа, готовя ему бутерброд с сыром.
Они были достаточно богаты, чтобы позволить себе три блюда за столом, тогда как большинство горожан довольствовались одним.
Мишель вздохнул.
— Опять пойду по аптекарям, может, кто возьмет в помощники.
— Но ведь ты не аптекарь, ты врач.
— Да, но Салон — город маленький, и здесь нет госпиталя. Сомневаюсь, чтобы здесь можно было получить собственную практику. Другие медики кое-как перебиваются со скудной клиентурой, но не думаю, что среди них найдется место новичку. Да у меня и денег нет ни на амбулаторию, ни на аптекарскую стойку. Деньги, что мне передала Катерина Медичи, почти закончились. Так что на вывеске мне надо выставить не змею, обвившуюся вокруг жезла, а бродячего пса.
Жюмель налила мужу стакан янтарного молодого вина.
— Тебе все видится в черном цвете. Я могу дать тебе денег: ведь я принесла тебе приличное приданое. Ты сам отказываешься ими пользоваться.
Мишель нахмурился.
— Я не хочу жить в роскоши и выбрал скромное существование, чтобы искупить вину, о которой ты даже не догадываешься. Я не могу брать у тебя, ничего не давая взамен.
— Но ты уже даешь! — Жюмель звонко рассмеялась, — Не знаю, как насчет змеи, но жезл у тебя есть! Он твердый, как металл, только гораздо горячее.
Мишель вдруг ожесточился. Тщательно подбирая слова, он сказал, и в голосе зазвенела угроза:
— Жюмель,
то есть Анна… Я женился на тебе, заставив себя забыть о твоем прошлом, к которому и сам был причастен. Но теперь я хочу, чтобы ты стала честной, богобоязненной женщиной. Пожалуйста, не позволяй себе непристойностей.Жюмель нисколько не унялась, наоборот, только громче рассмеялась.
— Ты хочешь, чтобы я была днем праведницей, а ночью шлюхой. Все вы, мужчины, одинаковы.
— Думай, что говоришь! — Мишель почувствовал, как нарастающий гнев забирается в голову, но постарался взять себя в руки, — Будь довольна, что я разрешаю тебе говорить мне «ты», а не «вы». Но мне нужна жена, а не любовница. Веди себя подобающе, иначе я буду вынужден тебя наказать.
Веселье Жюмель сразу померкло.
— Наказать? Не пойму, как это? Без моего приданого ты был бы нищим. Возблагодарим добрейшего Больма, который сделал меня богатой, — Взгляд и голос ее смягчились, — Ладно, Мишель, хватит препираться. Такие стычки у влюбленных случаются, но ты слишком серьезно все воспринимаешь. Лучше думай о том, что тут есть узкая дверка, всегда открытая для тебя и твоего удовольствия.
И, вновь засияв широкой улыбкой, она потрогала себя между ног.
Мишель почувствовал свое поражение. Когда-то Магдалена разделяла его склонность все драматизировать, и на этой почве разыгралась постигшая их трагедия. В характере Жюмель, напротив, не было ни мрачности, ни угрюмости. И Мишелю пришлось признать себя побежденным.
Он несколько раз сглотнул, чтобы успокоиться.
— Ну хорошо, препирательства и правда ни к чему. Я прошу тебя только быть посдержаннее.
— Я буду сама сдержанность.
— И избегать непристойностей.
— Которые тебе очень нравятся, когда в постели я шепчу их тебе на ушко. Я ведь замечаю, что у тебя твердеет.
На это Мишель не нашелся что ответить. Он нервно отломил кусочек хлеба, сунул его в рот и опустил глаза.
Позже, когда он одевался к выходу, из соседней комнаты донесся веселый голосок Жюмель:
— Ой, погляди-ка! Строишь из себя моралиста, а сам разглядываешь книги с голыми бабами. Вот возьму и выброшу эту похабщину в окно!
Мишель надел свою неразлучную тогу и с любопытством высунулся из комнаты.
— Ты это о чем? Ни в одной из моих книг, кроме разве что Марциала, нет ничего…
Внезапно он замолк, задохнувшись. Жюмель стояла в оконной нише и листала толстую рукопись. Он подскочил к ней и выхватил книгу.
— Этого трогать не смей! — закричал он в бешенстве, — Это не твоего ума дело!
Веселье вмиг слетело с лица Жюмель.
— А мне откуда знать? — вспылила она. — И потом, тебе прекрасно известно, что я не умею читать. Но все эти фигуры голых женщин… Они словно бы мочатся или истекают кровью…
Гнев Мишеля поутих, но только отчасти.
— Это не та книга, что ты думаешь. И тем не менее я запрещаю тебе ее трогать.
Он заметил, как у него изменился голос, и из-за этого еще больше заволновался и постарался смягчить тон.
— Поверь мне, я говорю так для твоей же пользы. Этот текст опасен даже для меня. Требуется немалое усилие, чтобы от него освободиться.
— Чем опасен? Картинками? Невелик грех смотреть на голых баб, да еще так скверно нарисованных. Когда я еще жила в «Ла Зохе», я часто видела такие рисунки…