Обмани смерть
Шрифт:
— Нет, — решительно прервал ее Обмани смерть, — не одна цель, не должна вести к тебе. Запомни. Никаких даже косвенных связей. А с Ириной ты не только знакома, но теперь и работаешь вместе. Если тронуть убийц твоего друга детства, то полиция, зная о связи между твоим приятелем и Ириной, установит что и ты с ним знакома. Тогда вас и в частности тебя начнут проверять по всем эпизодам. Ты должна быть вне подозрений.
Обмани смерть усмехнулся и жестко договорил:
— Друг твоего детства, все равно был обречен. Могу тебе рассказать, как такие дела делают. Все очень просто. Его взяли в момент когда он был под действием наркотиков или его поймали как грабителя, это не важно. Наркоманов очень легко расколоть и заставить подписать, всё что угодно, даже и пытать не надо, бросить в камеру на 48 часов, пусть их ломает, потом предложить кольнуться, и они кого угодно сдадут не задумываясь. Этот Веня скорее всего взял на себя не раскрытые грабежи и дал подписку о сотрудничестве. Протокол, где он дал признательные показания оформили без конкретной даты его составления. Затем его отпустили. Через некоторое время стали шантажировать, гони «бабки» или не только посадим, но и всем сообщим, что ты «стукач», «дятел», «барабанщик». А где взять деньги такому как Веня? У него даже навыков и ловкости вора и то нет, значит только самому стать «толкачем» продавцом наркотиков или грабеж, вот он и грабил. И девушку его также шантажировали или оказывай
— Бизнес, — глухо повторила Даша, и с отвращением, — такой бизнес сродни работе концлагеря где из тел заключенных варили мыло, а из содранной человеческой кожи изготовляли милые галантерейные безделушки.
— Есть разница, — тихо ответил Обмани смерть, — в концлагерях в основном держали военнопленных или жителей завоеванных территорий. У нас, то что я тебе рассказал, проделывают с соотечественниками. И дело не столько в наркоманах, они сами выбрали свою участь, дело в том, что они будут губить своих близких, грабить, бить, убивать обычных беззащитных людей. Не каждый, как ты, сможет дать отпор и защитить свою жизнь. И с ростом наркомании, алкоголизма круг потенциальных жертв становится все шире и шире, в принципе каждый уже жертва. Добавь к этому рост межнациональных конфликтов, уничтожение производственного сектора экономики, тотальную коррупцию. Вот и получается, что мы живем как в камере смертников, только неизвестно когда вызовут на выход исполнители — палачи. И как все смертники мы надеемся на помилование.
— Но это же ведет к деградации и уничтожению населения, — отчаянно крикнула Даша, — это же явный геноцид.
— Не кричи, — поморщился и тихо попросил Обмани смерть, — Знаешь как они рассуждают? У меня был один подзащитный, вполне надежная, любимая и доверенная сволочь местной верхушки. Помнишь гибель взрослых и детей в обвалившейся общаге? Его работа. Так вот он мне говорил: «Все нормально. Это естественный отбор. Слабые дохнут, сильные выживают». Стремительно растущая убыль коренного населения покрывается за счет массового ввоза мигрантов. Еще и попрекают: «Это вы «коренные» рожать и работать на наших условиях не хотите! Алкаши, быдло и бездельники! Ладно, других найдем, это не проблема. Подыхайте, замена готова».
— Глупо, — хмуро заметила Даша, — это глупо. Освоившись, вытеснив и заменив местное население, мигранты вышвырнут, а то и просто вырежут и этих чиновников — бизнесменов и их полицейскую охрану. Они что совсем думать разучились? Это же очевидно!
— Они думают не головой, а брюхом, — спокойно сказал Обмани смерть, — верхушка и среднее командное звено системы сиамских близнецов «власть и бизнес» своё личное будущее с будущим нашей страны не связывают. Их обслуга из чиновников и карательных органов, дальше получения хорошего денежного содержания и права на получение мелких сторонних доходов, мыслить просто не в состоянии, их интерес любыми способами удержатся на своем месте. Я так предполагаю: верхушка планирует удержаться у власти еще десять — двенадцать лет, за это время высосать из страны последние ресурсы, капитализировать их в странах с благоприятным инвестиционным климатом и спокойно уйти. Может парочку своих т. к. сказать руководителей и бросят на растерзание толпы, не жалко, они своё дело уже сделали, они же за них всех и ответят. А мы останемся. Полностью недееспособный аппарат управления, которому население не доверяет и которое ненавидит. Разваленная экономика не способная без уже проданных природных ресурсов обеспечить даже минимум потребностей общества. Миллионы объединенных этнической принадлежностью и религиозными взглядами мигрантов оставшихся без средств к существованию и миллионы разобщенных, обозленных от голода и уже утративших страх перед властью «коренных» народов. Это будет такой социальный «ядерный» взрыв, перед которым все ужасы гражданской войны прошлого века покажутся просто эталоном гуманизма. Вдоль границ страны, сопредельные государства введут «карантин», под «охи» и «ахи» пустых резолюций подождут пока мы друг друга вырежем, потом введут оккупационные войска устанавливать «закон и порядок». И всё, бизнес проект «рашка» можно считать закрытым. Слава Богу, я до этого не доживу.
— Россия это не рашка, — непреклонно, уверенно, жестко сказала Даша и с долей неприязни добавила, — Хватит каркать.
Она в упор смотрела на этого немолодого и еще сильного человека, тело которого уже было поражено метастазами, жалела его и не могла понять. Она не могла понять его и миллионы других таких — же как он, раздавленных ежедневными заботами «о хлебе насущном» которые всё знают, прекрасно понимают что их ждёт, много и бесцельно болтающих, а то и просто, то ноющих — то жалко скулящих и ждущих что кто то за них должен сделать операцию по спасению их собственной жизни, а потом пройти трудный, долгий и мучительно болезненный курс реабилитационного лечения. Даже эту гопницу и наркоманку Ирину, Даша понимала лучше, та нашла в себе силы подняться, работала и лечилась, убирала грязь и нечистоты из больничных палат и грязь из своего организма, плакала мучаясь от наркотической ломки, а потом снова шла работать.
— Не понимаешь меня, да? — слабо и понимающе улыбнулся Даше, Обмани смерть, — но ведь в итоге я все же встал рядом с тобой. Мне просто горько, что это вам выпала такая доля, что это вам придется, сделать, то что не смогли сделать мы.
— А почему? — ожесточенно и не прощая, спросила Даша, — почему вы не смогли защитить, нас, своих детей? Я не вам лично это говорю. Я спрашиваю ваше поколение, почему?
— Мы добровольно стали принимать наркотики успокаивающей лжи, жесточайшего эгоизма, стремления жить «по кайфу» сегодня и сейчас. И пока мы принимали эту отраву, у нас под этим наркотическим обезболиванием ампутировали совесть, порядочность, честь. Мы легко и быстро привыкли жить без них и уже не можем без наркоты обезболивающей лжи. Мы обходимся без совести и не понимаем, что эта смешная глупая ненужная совесть и есть тот иммунитет, без которого не может существовать как человек, так и всё человеческое сообщество. И твоё Даша поколение тоже отравлено ложью, эгоизмом и страхом, это то, что мы оставляем вам в наследство.
— Не все отравлены! — вызывающе бросила Даша.
— Вижу, — кивнул Обмани смерть, — и не только по тебе. Есть еще нормальные люди, только пока их меньшинство. И среди нас такие были, но…
— Разве? И что же с ними стало? — недоверчиво усмехнулась Даша.
— У меня был приятель, — глядя мимо девушки на оклеенную дешевыми обоями стену комнаты, заговорил Обмани смерть, — учились в университете вместе. Сутулый такой, очкарик Вася. Всё ко мне жался, подружиться хотел, я же в университете был «герой орденоносец», десантник, ветеран Афгана. И учился
я неплохо, все предметы мне легко давались, да и преподаватели ко мне снисходительно относились, так что все сессии я только на «отлично» сдавал. Как в женское отделение общаги соберусь гулять, ну бухать там и всё такое… так этот Дохлый (это его кличка была) со мной просится. Пошли, мне не жалко. Однокурсники и все девчонки в общаге над ним подсмеивались, денщиком моим звали. Ну, он мне за водкой или за презервативами постоянно бегал, если у меня денег не было, то на свои покупал. Разок его парни с другого курса и постарше избили. Приходит ко мне, рожа в синяках и ждёт, что я его друг — «кумир» и «герой десантник» пойду всех его обидчиков с «одной левой вырубать». А я взял да и не пошёл. Он обиделся аж до слез и убежал. И больше университет не ходит. Мать его приходит ко мне домой, рассказывает: мальчик не кушает; всё плачет по ночам в подушку; ей ничего не говорит, уж не любовь ли у него несчастная, ты ничего не знаешь? Прихожу к несчастному, разочарованному, дохленькому мальчику и рассказываю как меня «героя десантника» по первому месяцу службы на КМБ — курсе молодого бойца, били, гоняли, как сортиры говенные зубной щеткой чистил. Как дрался, как получал в драках. И одному против троих выходить приходилось, а на следующий день, избитый бежал марш-бросок с полной выкладкой в противогазе, падал, вставал и снова бежал. Жаловаться не кому, плакать бесполезно, просить помощи не у кого, или живи и дерись или подыхай. Подвожу этого хилого мальчика к окну, показываю на турник во дворе, объясняю: «Сможешь за месяц натренироваться и подтянутся пятнадцать раз за один подход, буду учить тебя драться, нет, так тебя всю жизнь бить будут. И ещё ты считал меня другом? А ты мне не друг, ты шестерка — денщик. Хилые как их не называй, только такими и остаются. Понял?» Через месяц он подтягивался семнадцать раз. Через год пятьдесят, больше чем я. Ну и драться научился. Заходит один в университетский сортир на перемене, а пространство в туалете маленькое, места для маневра нет, группой драться, только друг другу мешать. Трое его обидчиков у раскрытого окна курят, он без разговоров одного справа в челюсть — нокаут, тут же второму серию ударов проводит, тот на зассынный пол падает и блюет, третий рыпнулся так он ему ударом ноги голень повредил, а потом обездвиженного забил. И новое прозвище получил «Псих». Эти трое еще двух дружков пригласили и вечером после лекций его встречают. Он, один на пятерых бросился, но не сдури, а с молотком. Орёт: «Убью суки!» Те врассыпную. Кто это видел, ему кричат: «Стой псих!» Дальше он уже без меня рукопашным боем занимался, да и вообще мы друзьями не стали, так, приятели. Он в душе так и не смог мне простить, что я за него тогда не вступился. Когда университет окончили, он в прокуратуру следователем, я в адвокатуру. У меня дела неплохо пошли, а его в декабре девяносто второго выгнали с работы, он дело по убийству и вымогательству закрыть отказался, его под «зад коленом», а дело другой следак закрыл. В конце сентября девяносто третьего мы встретили последний раз. Тогда грабеж страны только начинался и в азарте беспредельного воровства власти совсем охренели: пенсии; зарплаты; пособия месяцами, а то и годами не платили, на улицах открытый бандитизм. В столице дело революцией запахло, он туда собрался и меня с собой зовет: «за справедливость сражаться». Я отказался, семья, ребенок маленький, жена в декрете, пропадут они без меня, да и не верил я уже никому. Смотрит он на меня, и знаешь, взгляд у него такой был, я и сам так на ссыкунов в Афгане смотрел, ничего не сказал и ушёл. В ноябре девяносто третьего к его матери зашел один мужик, и рассказал как Вася при расстреле «Белого дома», когда уже все бежали, остался. Раненых выводил, потом последних отступавших прикрывал, до последнего отстреливался. Убили его. Его мать слегла и просила меня хоть тело его найти. Я поехал столицу и ничего не нашел, где парня похоронили, до сих пор не известно. Пока искал, то встретился с одним из защитников «Белого дома», он показал мне их последнее обращение. Подлинное оно или нет, я не знаю, но храню. Вот оно:«Братья, когда вы прочтете эти строки, нас уже не будет в живых. Наши тела, простреленные, догорят в этих стенах. Мы обращаемся к вам, кому повезло выйти живым из этой кровавой бойни.
Мы любили Россию. Мы хотели, чтобы на этой земле восстановился, наконец, тот порядок, который Богом ей определен. Имя ему — соборность; внутри ее всякий человек имеет равные права и обязанности, и преступать закон не позволено никому, в каком бы высоком чине он ни был.
Конечно, мы были наивными простаками, за свою доверчивость мы наказаны, нас расстреливают и в конце концов предадут. Мы были лишь пешками в чьей-то хорошо продуманной игре. Но дух наш не сломлен. Да, умирать страшно. Однако что-то поддерживает, кто-то невидимый говорит: «Вы кровью очищаете свою душу, и теперь сатана ее не достанет. И, погибнув, вы будете гораздо сильнее живых».
В наши последние минуты мы обращаемся к вам, граждане России. Запомните эти дни. Не отводите взгляда, когда наши обезображенные тела будут, смеясь, демонстрировать по телевидению. Запомните всё и не попадайтесь в те же ловушки, в которые угодили мы.
Простите нас. Мы же прощаем и тех, кто послан нас убить. Они не виноваты… Но не прощаем, проклинаем бесовскую шайку, севшую России на шею.
Не дайте затоптать великую православную веру, не дайте затоптать Россию.
Наши души с вами. Россия непобедима.
— Не дайте затоптать Россию, — дрожа губами, повторила чужие смертные слова Даша и хрипло, страшно, уверенно добавила, — Спите спокойно. Мы не дадим ее затоптать. Ваши души с нами.
— Как видишь, лучшие всегда гибнут первыми, — после тяжелого и краткого молчания чуть слышно сказал Обмани смерть, — а вот мы капитулировали, смирились и остались живы.
Обмани смерть взглянул на девушку с ожесточенным и волевым лицом и резко как вынося приговор себе и таким же как и он, договорил:
— Мы остались живы, и теперь уже исходе лет, слышим как дрожит земля под нашими ногами, видим как нас уже лишенных сил, больных и беспомощных душат ростом цен, грабят на улицах, и в глаза с откровенным хохотом издеваются торжествующие «победители». Расплата за трусость наступила, и винить в этом некого.
Настойчивая трель звонка прервала разговор. Петр Николаевич вышел из комнаты и посмотрел через оптику дверного глазка. Кольцов. Петр открыл дверь.
— Проходи Андрей, — посторонившись, пропустил его в квартиру Петр Николаевич.
В единственной комнате Кольцов и Даша сели за обшарпанный деревянный стол. Обмани смерть поставил у межквартирной стены музыкальный центр, включил воспроизведение. Фоном к разговору зазвучала попсовая назойливо бессмысленная суррогатная подделка под музыку.
— В это время соседи с работы приходят, дети после второй смены из школы возвращаются, а стены тут тонкие, звукоизоляция слабая, не к чему им даже случайные обрывки наших разговоров слышать, — пояснил Обмани смерть, в ответ на вопросительно недоумевающие взгляды.