Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Я задаюсь вопросом: она действительно ничего не знает или врет? Скорее, врет. Потому и демонстрирует гитлеров – а сейчас достает из стенного сейфа что-то… (Скальп, собственноручно снятый Кунце?) Все, только бы убедить меня: человеконенавистник Кунце не мог укрывать и не укрывал никакого Готлиба. Рвение, среди нас двоих изобличающее истинного обманщика. Кстати говоря, неверно, что совсем уж так здесь ничего не менялось после смерти Кунце. При нем на сейфах таких замков не было: кнопочный набор, как в подъездах или на телефонах, взамен упраздненных дисков. Сыграв сама с собою партию в «крестики-нолики» – я еще отметил, что «нолики» выиграли, – Доротея Кунце вынула из сейфа ветхую папку с мраморными прожилками, на тесемочках. Думаю, она уже поняла свою ошибку: если я проходимец, меня следовало немедленно вытолкать взашей, а не пытаться разуверить в том, во что я и сам-то не верю. Логики же никакой.

В этой папке все относящееся к тому дню, когда Клаусу были возданы последние почести. Я могу здесь найти список гостей, тексты произнесенных речей:

что сказал с амвона его преосвященство архиепископ Фазольтский и Фафнерский (по-другому, конечно, зовут, но похоже) [104] , вот выступление бургомистра Крошке, выступление господина Юлиуса Штрайхера, почетного директора нюрнбергского «Штюрмера», где Клаус много печатался, – да-да, вы не думайте, он печатался там [105] … выступление фрау Клан («Всенемецкий союз слепых»). Согласно этому рисунку стояли столы; указатель мест – кто где должен сидеть. Я упомянул Карла Элиасберга? Верно, его имя вычеркнуто. Меню… Можно посмотреть? Да, я могу эту папку всю посмотреть. (Меня взяло любопытство: что же они ели? Ведь человек есть то, что он ест. Markkl"osschensuppe, Schmorbraten [106] .) Как я вижу, никакой Йозеф Готлиб в тот день здесь не находился. Вот телеграмма, которую прислал Йозеф Геббельс (Федот, да не тот), – Геббельса ждали собственной персоной, но что-то ему в последнюю минуту помешало приехать, очевидно, присутствие Штрайхера. Я, вероятно, до конца не представляю себе ни характера, ни взглядов Кунце, ни его места в обществе – раз уж ему, как и Ясперсу, прощали его брак, – ибо понимай я все… Что тогда? Тогда бы я не явился к ней с утверждением, будто здесь укрывали евреев.

Боясь выдать свое невежество – наверное, чудовищное: кто такой Ясперс [107] ? – я уже не спрашиваю, почему Кунце надо было прощать его брак. Но Геббельс – она продолжает – приезжал сюда в другой раз, в первых числах марта сорок третьего года… А-а, так вот по какому случаю был приобретен этот портрет – странно: казалось бы, Кунце не нуждался в демонстрации своей лояльности, да еще такими чиновничьими средствами. Или все же нуждался?

После этого она меня быстро отсюда уводит. Словно испугалась: что я еще замечу такого. Я уж вовсю стрелял глазами, уходя. Но с портретом я, видно, угодил в самую точку – хотя с моей стороны это вышло без всякого умысла, просто портрет был здесь неуместен и датирован сорок третьим годом.

Я не могу спросить у Доротеи Кунце напрямик, почему она меня обманывает. Ведь я уже старался, объяснял ей, что первой ей же самой выгодно эту тайну разгласить… По прошествии тридцати пяти лет на поверхность всплывает невероятная история (даже если ей лично она почему-то там неприятна – мало ли, друзей разочарует). Это же новое вино в старые мехи – под старыми мехами подразумевается, конечно… ладно, замнем для ясности. Вышло же, что я хочу ее купить. Значит, нужны факты в ответ на ее «факты из мраморной папки». Мне было документально доказано, что никакого еврейского дедушки среди «арийских» бонз, торжественно и по ранжиру оплакавших антисемитского журналиста Клауса Кунце, не было. Понятно, что не было. Он где-то в собачьей конуре сидел, но к семейному чаю, погрызть сахарку, вышел.

Все это мне напоминало вот что: по местной программе раз в неделю шла детективная серия «Коломбо». Там каждый раз повторялось одно и то же: одноглазый, в засаленном плаще, с дурными манерами сыщик (Питер Фальк – наверное, мой соплеменник) пиявкой впивается в напыщенного богача или «знаменитость», которые отбиваются от него с наигранно-брезгливым раздражением, покуда шаг за шагом он не прижимает их, в действительности коварных и расчетливых убийц, к стенке. Такое разоблачение Доротее Кунце не грозило, но в остальном у нас наметился психологически сходный поединок, где я постепенно брал верх, не понимая, над кем, над чем, – настырный приставучий плебей… Но брал же!

В лифте. Интересно, отдохнуть на этом диванчике, запахнувшись пледом, кому-нибудь уже удавалось? (Плебей становится развязней. Она не отвечает.) Дело в том, что – возвращаюсь к теме – о чудесном и совершенно необъяснимом для меня перемещении из ямы под Харьковом в оркестровую яму в Ротмунде моего деда Йозефа Готлиба имеются некоторые свидетельства, игнорировать которые я не могу. Первое…

Я рассказываю – в безличной форме, – как «был обнаружен» в ротмундских нотах автограф с рисунком, идентичный автографам деда, датированный сорок третьим годом. Подтвердить это сообщение оказалось невозможно, автограф – исчез! Нет, вполне прозаически, под чьей-то резинкой, какого-то оркестрового санитара. Как есть в Германии тетеньки, которые с утра до вечера чистят свои квартиры – с такой неимоверной энергией, что сами всю жизнь пахнут п'oтом, – так же в немецких оркестрах есть дяденьки, которые с неменьшим остервенением что-то постоянно стирают в нотах. Я продолжал розыски и вскоре познакомился с флейтистом, доживающим свой век в сельской местности. Этот потомок Пана мне подтвердил, что да, правда, в конце войны у них, то есть в Ротмунде, время от времени играл один русский немец, « в последний момент спасенный нашими из-под расстрела» (как видите, негатив известной фотографии). Он носил мою фамилию. У меня был с собой снимок деда – чтобы показать флейтисту… Я смотрю на нее. Как на шар, застывший над лузой. Следующим ударом я загоню его – это понимает и шар. Петра невозмутима, не поднимает от чашки глаз, какой вкусный чай… Но Глазенапп – так звали флейтиста – был слеп.

Но и это не все. Есть письмо Кунце, я его

читал. Какое письмо? Неизвестное письмо Готлиба Кунце? Я не знаю, известно оно или нет. Оно хранится в частной коллекции, у некоего Боссэ.

Факт существования неизвестного (ей) письма Готлиба Кунце приводит фрау Кунце в сильное волнение. Каково же его содержание? На письме дата – у меня хорошая память на числа – двадцать первого первого сорок второго. В нем Готлиб Кунце благодарит этого мерзавца, Карла Элиасберга, – вы его не помните совсем? Поверьте, мерзавец – проштрафившихся музыкантов гнал на фронт… благодарит его за выражение соболезнования, пишет о своем душевном состоянии, о своем внуке Инго, о жене, которая, не будь Йозефа Готлиба рядом… Там так и стоит – «Йозефа Готлиба»? К сожалению, не совсем, только инициал. Ну, так это ничем не подкрепленная догадка. Нет, только в том случае, если фрау Кунце сможет расшифровать этот инициал по-другому. А почему, собственно, она должна расшифровывать? Да потому, что она здесь жила, она не может не знать человека, который пользовался таким влиянием на Веру Кунце, таким исключительным влиянием – согласно письму. Про которого написано, что гибель Клауса он переживает как гибель собственного сына. Если я не прав, фрау Кунце, кто же этот загадочный Й., работавший под началом Элиасберга, – ответьте, назовите, вы здесь жили.

Она должна видеть это письмо, заглазно она ничего сказать не может – а вдруг это фальшивка, фальшивок тьма. Ее правда, сам недавно видел одну. Так где хранится письмо? С моих слов она записывает телефон Боссэ.

Ее чашка пуста, моя тоже, чайник тоже – она не сомневается, что я еще дам о себе знать, учитывая напор, который я сегодня выказал. Возможно, ей действительно удастся что-то вспомнить, о чем она совершенно запамятовала сейчас, а пока… «А пока» она ничего сказать не может, «а пока – прощайте» – так следует понимать «а пока…». Вопрос сугубо светский, на прощание: я остановился прямо здесь, в Бад-Шлюссельфельде? Нет, я сейчас еду в Циггорн. В Циггорн? Машиной? Нет, поездом. Мне повезло (считает Доротея Кунце – «Зара Леандер»). Ее невестка как раз сейчас едет в Циггорн. В самом деле? По выражению лица Петры ясно, что это чистой воды импровизация. Ну да, ты же сказала, что собираешься быть дома еще сегодня, – или мне послышалось? У меня на глазах самым беспардонным образом свекровь выставляла из дома невестку, и та безропотно повиновалась (может быть, даже радуясь в душе такому повороту событий). Я интересуюсь: а что Тобиас – остается у бабушки? Конечно, каникулы, он будет здесь до конца недели, а потом отец его заберет – в Бад-Шлюссельфельде замечательный воздух. А Тобиасу она скажет, что мама уже уехала, он вряд ли будет сильно страдать.

Зачем ей это понадобилось, так хищно использовать подвернувшийся под руку случай? Обычно человека спроваживают, если кого-то ждут. Значит, предстоял незапланированный визит – Доротее Кунце не терпелось рассказать про меня кому-то?

Снова «фольксваген» с развеселой бумажной сосиской на стекле – неожиданно послужившей мне отмычкой: «Вольный имперский город Цвейдорферхольц». Миллионы машин бегают по Германии с аналогичными наклейками: придурковатыми, серьезными, лирическими – на все вкусы. Петре наклеивать игривую сосиску было даже как-то и не к лицу – ей бы подошло что-нибудь свободолюбивое, по-испански: Куба си – янки но! Впрочем, сосиску мог приклеить за нее и кто-то другой – сын? муж?

Едва мы оказались прижаты друг к другу в капсуле «фольксвагена», как она спросила: заметил ли я, что ее только что бесцеремонно прогнали? Я лицемерно удивился: как, разве она не собиралась уезжать? Нет, но и слава Богу, ей невыносима эта обстановка. Только ради Тобиаса она сюда приезжает, воздух здесь, это правда, сказочный. (Ерунда – воздух, властная бабушка так хочет; и потом, как уже подмечено было, наперекор себе самой все же гордилась, чей Тобиас правнук.) Чем же она это может объяснить такую странную выходку со стороны свекрови? Ну как чем, а что, я сам не заметил, в каком она была состоянии – совершенно потеряла самообладание. Еще до упоминания об этом скрипаче-еврее – моем деде – падает в обморок, приняв меня за грабителя. Я вставляю: приняв меня за привидение. Нет уж, привидением Доротею Кунце не проймешь! Ну, хорошо, а вот, зная ее, что она считает, все эти ее «нет» – это было вранье? Вранье… паническое вранье! Или не знаю что, но она свою свекровь не узнавала: вдруг повела меня в кабинет Кунце (выясняется, что кабинет Кунце – место заповедное, туда входа нет).

И отчего же это все? – спрашиваю я Петру. Ничего нового она мне сказать не может: она меня уже предупреждала, что в этом доме за такую историю мне спасибо не скажут. Правда это или неправда, было это или не было – этого не должно было быть. И матушка Доротея в лепешку разобьется, чтобы доказать, что все это вздор, – ее обожаемый Готлиб Кунце, как истинный немец, на такое отступничество не был способен.

В лепешку чуть не разбились мы, когда прямо на нас из какого-то закоулка выпрыгнул «ягуар» и исчез в том направлении, откуда мы только что приехали. Во всяком случае, о степени риска, которому подверглись наши жизни, свидетельствовало далеко не изящное «шайсе! [108] » Петры (за рулем унификация пола полная). Дальнейших нелестных эпитетов по своему адресу владелец «ягуара» избежал потому лишь, что был вдруг опознан: это же… это же Доротеин «бой-френд», теперь понятно, почему ее, Петру, понадобилось выпихнуть. Спешит – она, наверное, ему позвонила… А что, у нее было в жизни много друзей-мужчин – судя по тому, как она себя держит и как выглядит, – да?

Поделиться с друзьями: