Обнаженная натура

Родионов вскочил с постели и пошатнулся. Голова его пошла кругом, кровь ударила в виски. Он снова опустился на диван, отдышался, вытер ладонью выступивший на лбу пот. Ему показалось, что ладонь его липкая и грязная, что он вообще испачкан с головы до ног. Нужно было немедленно очищаться, смывать, сдирать с себя всю эту коросту водой, мочалкой, наждачкой, обломком кирпича, но ни минуты больше нельзя оставаться в таком жутком виде.

Он подобрал разбросанную по полу одежду, джинсы, рубаху, носки и отправился в ванную. Дом спал глубоким сном, тусклый свет падал оттуда, где коридор поворачивал налево. Страшно было, а ну как выглянет из-за угла старуха в белом саване… Стало быть, и инфантильность тоже, признал Пашка, забыв уже, с какими мыслями нужно это связать…

Пока набиралась вода, развел в тазу Стрепетовой стиральный порошок и яростно набросился на свою невинную бедную одежду. Стал терзать ее, как маньяк жертву, душить и комкать, топить и вытаскивать из пены, выкручивать и растягивать. Расправившись с одеждой, кинулся сам в воду, но тут же выброшен был оттуда взыгравшим как шампанское кипятком. Приплясывая и чертыхаясь, направил на свои дымящиеся бока струю ледяного душа… Вот, думал он теперь, опять я совершил глупость, не пощупал воду. Вероятно, я не только осознанно, но и бессознательно стремлюсь ко всякого рода неприятностям. Значит, вдобавок ко всему, еще и мазохист. Он швырнул серебристую холодную змею в воду.

Развесил по батареям выстиранную одежду, пощупал воду и осторожно опустился в ванну. Целый час плескался, мылился, несколько раз чистил зубы, вставал под холодный душ, снова нырял в горячую воду, пока наконец последние остатки черного хмеля не всосались вместе с мыльной водой в жадную воронку стока. Что-то отрыгнулось в чавкнувшей напоследок дыре, небольшой прилив поднялся оттуда и снова всосался без остатка.

Родионов босиком вернулся к себе, поправил по пути покосившийся аквариум. За окнами светало. Стоя посреди комнаты, прислушался. Душа еще ныла, как вывихнутая челюсть, но она была уже вправлена на место. Подали голос часы из комнаты полковника. Не давая себе расслабиться, Пашка снова пошел в ванную, набрал полный тазик воды, прихватил тряпки, щетку. И еще один час, торопясь, цепляясь локтями, вытирал пыль со всего, что попадалось на глаза. Лежа на животе и просунув под диван руку с мокрой тряпкой, добирался до самых заповедных углов, вызволил попутно карманные часы, с которыми давно распрощался, кошелек с советской еще двадцатипятирублевкой и странной мелочью в отдельном кармашке — пятаки, гривенники и даже одна копейка. Вертел эту маленькую копейку и долго не мог ухватить мыслью, что же это такое, что это за старинный грош?.. Опять послышался бой часов, и Родионов, покидав тряпки в тазик, вынес все это, вылил, сполоснул. Еще раз сунулся под душ, растерся полотенцем. Все.

Теперь уже, ступая вольно и свободно, на полную ногу, прошел в комнату, надел спортивные брюки, белую свежую футболку. Причесался перед зеркалом, смочил ладонь одеколоном и растер по лицу, по шее, по плечам.

В распахнутое окно лилось солнце, в комнату вплывал холодный запах сирени, смешивался с запахом одеколона, бодрил душу. Комната сияла корабельной чистотой. Жизнь начиналась сначала.

Но оставалось еще одно дело. Родионов взял кастрюлю и кружку, вышел из комнаты и принялся вычерпывать мутную и вонючую воду из аквариума. Жаба жабой, но и ей тоже нужен уют. Выносил воду, выливал, возвращался и снова наполнял кастрюлю. Собрав всю силу духа и зажмурив глаза, наощупь выловил со дна дрыгающуюся жабу и бросил ее в кастрюлю с водой, унес в комнату. Затем, пыхтя и отдуваясь, откинув назад корпус, понес он опустевший замызганный аквариум в ванную. Аквариум был тяжел и неудобен, сквозь мутные его стекла с трудом можно было разглядеть дорогу. Толкнув железным углом дверь, он вошел вовнутрь и опустил сооружение на край ванны. Теперь можно было передохнуть и отдышаться. Одной рукою придерживая аквариум, другой он дотянулся до пластмассовой затычки и запечатал отверстие на дне ванны, чтобы вместе с грязной водою не утекли камушки грунта. Наклонил аквариум и вывалил на дно скопившийся ил, который шумной лавиной хлынул и тут же растекся ровным слоем, пачкая стенки и дно. Болотная тухловатая вонь шибанула в нос, и Пашка поторопился включить горячую воду. Направил в бурую гущу мощную струю дождя. Грязь вспенилась и закипела. Запах болота, смешавшись с горячим паром, стал еще нестерпимее. Родионов делал свое ассенизаторское дело, отвернув лицо в сторону и наморщив нос. Когда ванна заполнилась наполовину, отключил воду, сунул руки в бурую пену и энергично стал баламутить грунт, перетирая его в пальцах. Вынул горсть камешков и замер…

В открытой его ладони засверкали разноцветные граненые стекляшки — бирюзовые, изумрудные, рубиновые. Блеск их не был еще чистым, он пробивался сквозь налипшую муть, но каждый камушек горел живыми внутренними искрами. Словно обжегшись, швырнул он разноцветные угольки обратно в воду, отпрянул и огляделся. Слух его неимоверно обострился, он расслышал чьи-то далекие шаркающие шаги, трепет тополиной листвы, приглушенный разговор в соседнем дворе, дальний звон трамвая…

И тогда он бросился к дверям, торопливо накинул крючок.

Сердце его билось взволнованно и тревожно.

Родионову никогда не приходилось видеть драгоценных камней, вернее, видеть-то он их видел, как и всякий человек, побывавший хоть однажды в ювелирном магазине, но смотрел он на них всегда незаинтересованно, мельком, скользящим рассеянным взглядом. Вряд ли смог бы он на глазок отличить бриллиант от хрусталя… И все-таки теперь он почему-то ни мгновения не сомневался — эти камни были самые что ни на есть настоящие!

Ему стало страшно, но и сам страх этот был чем-то приятен, отрадно тревожил сердце еще неопределившимися, но как бы уже воплотившимися в реальность мечтами.

И вдруг стали высвечиваться новым светом многие неясные события, произошедшие с ним в последнее время, собираться воедино, выстраиваться в некую единую систему. И давний звонок на даче у Ирины, и появление Ольги, и грозные предостережения о том, что вокруг него что-то сгущается…

Прошелестели в коридоре чьи-то утренние шаги.

Родионов принялся энергично орудовать руками, промывать драгоценные камни и складывать их на расстеленную футболку. Связал два плотных узелка, отнес в комнату. Один сунул под диван, другой в ящик письменного стола… Затем очистил стекла аквариума, вытащил его в коридор, установил на прежнем месте, наполнил водой и выпустил туда жабу. Направился в свою комнату…

— Доброе утро, Павел, — услышал он за спиной голос полковника.

— А, Кузьма Захарьевич! — смущенно улыбнулся он. — Доброе утро! Входите…

— Ого! — одобрительно крякнул полковник, оценивая образцовый порядок, царивший в комнате. — Начинаем новую жизнь? Я, Павел, не хотел бы читать вам нравоучения, но…

— Но! — перебил Родионов, приняв внезапное решение. — Тут, Кузьма Захарьевич, такие дела! Такие, доложу я вам дела, просто голова кругом… Я, Кузьма Захарьевич, кажется, нашел клад! Вернее, не кажется, а в самом деле… Я теперь многое понял, хотя и не до конца… Вот что…

— Ну и где же ваш клад? — серьезно спросил полковник, оглядывая комнату.

Пашка сунул руку под диван и вытащил мокрый узел. Бросил его на стол. Клацнуло увесисто, полнозвучно…

— Заприте дверь, — приказал Кузьма Захарьевич.

Пашка запер дверь, подошел к столу и развязал футболку. Комната озарилась, как волшебный грот…

— М-да, — задумчиво сказал полковник, перебирая разноцветные стекла. — Стало быть, в аквариуме…

— Так точно! — доложил Павел. — Я давно чуял… Как прохожу мимо, так тяга какая-то, — соврал он, сам уже веря в эту «тягу». — Интуиция, знаете…

— У меня, между прочим, тоже возникала мысль, — по-прежнему задумчиво проговорил Кузьма Захарьевич. — Давно хотелось мне запустить туда руку… Но знаете, две вещи смущали. Во-первых, слишком просто для клада, а во-вторых, вы не поверите, но жаба эта отвращала… Неужели на эту жабу и был у старухи дьявольский расчет?

— Я тоже жабы побаивался, — признался Родионов. — Подойдешь бывало, поглядишь… Нет, думаешь, потом как-нибудь, не сейчас… А ночью встал, чувство вины… Преодолел себя, и вот вам, пожалуйста…

— Надеюсь, вы не собираетесь нести это… сдавать государству…

— Еще бы! Козленкам этим… Абрамовичам…

— Правильно, — сказал полковник. — Дело следует хорошенько обмозговать…

— Кузьма Захарьевич! — голос Родионова стал почти умоляющим. — Может, вы… Я человек ненадежный. Пусть это у вас пока похранится. А потом — пополам…

— Ну пополам, не пополам… — смутился полковник.

— Пополам! — твердо решил Родионов.