Обольщение Евы Фольк

Пока полиция наводила порядок, Андреас, вытянув шею, взглянул на Еву, однако ему было четко видно, что она смотрит не на него, и даже не на Бибера, которому в этот момент оказывал помощь доктор Кребель. Она не обращала внимания даже на отца, который, наконец-то, появился в поле зрения. Ева не сводила глаз с того, о ком она тревожилась больше всего: с Вольфа.

* * *

В последующие недели новость о мятеже Вайнхаузена усугубила и без того мрачные настроения, витавшие над Рейнландом, подобно сгустившемуся над рекой туману. Неподчинение закону для немцев было чем-то сродни колдовству для священника. Они всегда испытывали не менее сильную антипатию к беспорядку, чем американцы — к тирании. Жителей сельской местности, безусловно, тревожили газетные статьи о всплесках фанатического насилия в городах Германии, но то, что подобное произошло в тихой деревушке на Мозеле, стало ярким свидетельством нависшей над страной опасности. Еще более пугающей была новость о нападении коммунистов в месте, подобном Вайнхаузену. Неужели западный либерализм действительно настолько подорвал устои немецкого народа? Если да, то не станет ли страна в таком случае легкой добычей для сталинских орд? Преподаватели в училище Евы опасались, что так оно и будет…

После окончания занятий Ева неохотно побрела по Марктштрассе к закусочной Вермана, где ее ждал отец. Они должны были вместе пообедать. Путь до закусочной занимал около пятнадцати минут, но Еве хотелось максимально растянуть его. Она все еще не простила отцу. По крайней мере, — не до конца. Конечно, Ева пыталась простить, ведь знала, что должна сделать это, но у нее по отношению к отцу появилось совершенно новое чувство: неуважение. В переломный момент он всегда проявлял трусость. Он так ни разу и не осмелился встать на защиту дочери, а возле дома Бибера появился в самый последний момент, когда драка уже закончилась.

Пользуясь возможностью выбора, Ева предпочла увидеться с отцом в закусочной Вермана — лишь бы не ехать домой и не встречаться с вечно брюзжащей мамой. Девочка поняла, что больше не испытывает по отношению к своим родителям никаких теплых чувств. Впрочем, Ева вообще с трудом вспоминала, что такое теплые чувства к кому бы то ни было. Теперь, когда мимолетная слава восстания в Вайнхаузене улеглась, жителей деревни уже ничто не объединяло, кроме желания выжить, и Ева опять оказалась в изоляции, преследуемая позором.

Поежившись под своим зонтиком, она закашлялась. Вымокший под дождем город был пропитан сажей. В воздухе витал тяжелый запах угольного дыма. В конце улицы Ева увидела длинную очередь нищих, которые уныло ожидали раздачи бесплатного хлеба работниками местной миссии. Среднего класса в городе практически не было. Каждый относился или к маленькой касте очень богатых, или к подавляющему большинству крайне бедных. Судя по тому, что попрошайки начали клянчить у нее деньги, Ева выглядела несколько состоятельнее других. Впрочем, снобы-бизнесмены, всегда проходили мимо нее, как мимо пустого места, из чего Ева могла сделать вывод, что она, судя по всему, — один из немногочисленных представителей средней прослойки.

— Ева! Я здесь! — преподобный Фольк, перепрыгнув через лужу, протиснулся через запрудившую тротуар серую толпу.

— Привет, — буркнула Ева.

Пауль с тоской вспомнил те времена, когда дочь радостно приветствовала его при встрече.

— Идем, съедим по супу, — предложил он.

Войдя вслед за отцом в теплую закусочную, Ева села за деревянный стол.

— Нам нужно поторопиться, чтобы не опоздать на четырехчасовой паром, — сказал Пауль, пододвигая для себя стул.

Ева только молча кивнула.

— Ты приедешь завтра на похороны? — спросил ее отец.

— Они будут в десять?

— Да. На Клемпнера больно смотреть. Я провел у них два дня, и уже просто не знаю, как еще можно утешить Ричарда. Он не просто скорбит — он вне себя.

— Думаю, ты тоже был бы вне себя, если бы Даниэль умер от недостатка лекарств, — резко сказала Ева, сверкая глазами. — Французы накопили горы медикаментов, но для немецких детей у них нет даже элементарного. Политики же, глядя на это, только беспомощно заламывают руки, как последние болваны.

— Ричард и его товарищи по CA в ярости… — сказал Пауль, потупившись в свою тарелку. — Все вокруг изнурены и злы… Включая тебя…

Паромная переправа через Рейн была организована в устье Мозеля прямо напротив величественной, построенной из бурого песчаника крепости Эренбрайтштайн. Вблизи дальнего дока паром описывал широкую дугу вокруг пирса, специально устроенного для полоскания белья. Ева сочувственно посмотрела на группу трясущихся от холода женщин, которые, согнувшись над пологими настилами, стирали в реке одежду.

Добравшись до восточного берега Рейна, Пауль и Ева подъехали на автобусе до центра Эренбрайтштайна. Как и вся Германия, городок за последние десять лет пришел в упадок. Вдоль вымощенных серыми камнями улиц тянулись угрюмые ряды обшарпанных домов. Еще большей унылости этой картине добавляли голые деревья, ветви которых, сливаясь с вечерним октябрьским небом, навевали чувства тоски и безысходности. На залитой дождем мостовой плясали размытые красные пятна от габаритных фонарей проезжающих по улице машин.

Ева быстро шла вслед за отцом через когда-то оживленный торговый район города. Те немногие магазины, которые еше держались на плаву, закрывались рано. Заглядывая через витрины на их почти пустые полки, Ева удивлялась, что они вообще работают.

— Смотри, — Пауль указал на расположенный дальше по улице ярко освещенный универмаг. — Один все-таки работает. Заглянем?

— Еврейский универмаг! — презрительно фыркнула Ева. — Все универмаги — еврейские, и из-за них разоряются небольшие немецкие магазины.

Пауль печально вздохнул.

— Послушай, Ева. Во-первых, магазин не может быть еврейским или немецким. Это просто — магазин, у которого хозяин — еврей или немец. А во-вторых, какая разница? В Писании сказано, что между иудеем и эллином нет различия.

— Там говорится, что различия нет только во Христе, а это — совсем другое дело, — парировала Ева.

— Ты поняла, что я имею в виду, — раздраженно ответил пастор. — Ненависть — это грех.

— Я не ненавижу евреев. Просто они мне не нравятся.

— Раньше ты такого никогда не говорила…

— Но тебе же не нравятся французы.

Они вошли в универмаг, полки которого были наполнены разнообразными товарами. Подобно колониальным магазинам прошлого, здесь предлагались даже экзотические товары, наподобие бананов, тростникового сахара, ананасов и фламандского кружева. Пройдя по рядам, Пауль остановился у полок с вином. Вдруг, что-то увидев, он наклонился и достал из ящика зеленую бутылку, и тут же быстро поставил ее на место.

— Что там? — спросила Ева, заметив на лице отца какое-то странное, испуганное выражение.