Оборотни и вампиры

являлись в телесном облике и действовали в различных местах сходным образом. Едва их опускали в землю, как они вставали из гроба и принимались сеять смятение и ужас среди живых. Они перегрызали у жертвы яремную вену и сдавливали горло, чтобы не дать ей закричать, «с такой силой, что кровь брызгала у нее изо рта, из ноздрей, из ушей...» («Меркюр Галан», 1693). Иногда они убивали человека ради того, чтобы съесть его печень (донесение Пашли (Pashley) с острова Канди и рассказ Р.П. Лаба(та) - Labat). Поразив одних, убив других, упившись алой кровью, они, наконец, возвращались к своим собратьям, могильным червям.

Даже наиболее здравомыслящие люди были задеты: Рериус (Rehrius), Ранфт (Ranft), Шаак (Shaack) и Барнет (Burnet), обращавшиеся к сходным фольклорным источникам, утверждали непреходящий характер феномена. «Как! В нашем восемнадцатом веке существовали вампиры!» - восклицал Вольтер в своем «Философском словаре», замечая при этом, что вампиры напоминают ему древних мучеников: чем больше их сжигают, тем больше их становится.

Отец Франсуа Ришар был готов присоединиться к этому мнению, с той лишь разницей, что он твердо верил в существование вампиров. В своем труде, увидевшем свет в 1657 году и посвященном водворению иезуитов на островах греческого архипелага, он доходит до того, что говорит: «Я узнал от одной достойной веры особы (sic), что на острове Амурго эти ложно воскресшие до такой степени обнаглели, что иной раз их встречали среди бела дня на каком-нибудь поле, где они, собравшись впятером или вшестером, притворялись, будто едят сырые бобы. Когда я слушал эти рассказы, мне часто хотелось, чтобы хоть один из наших французских атеистов, которые, стараясь выглядеть вольнодумцами, ничему не желают верить, потрудился приехать в эти края и поверить не ушам своим, но глазам и увидеть с совершенной ясностью, как сильно они заблуждаются, убеждая себя, будто, когда человек умирает, все умирает вместе с ним». (Цитируется по: Тони Февр (Faivre). «Вампиры»).

Ветер безумия, проносившийся над Европой, уносил с собой высокомерные умы философов и показывал, каким образом при определенных обстоятельствах могут быть нарушены законы и принципы строгого рационализма. Питтон де Тур-нефор, который был свидетелем зарождения эпидемии вампиризма и в начале 1701 года находился на греческом острове Миконосе, пишет: «У всех было расстроено воображение. Люди самого высокого ума были, казалось, задеты не меньше прочих: это была настоящая психическая болезнь, не менее опасная, чем мания или бешенство. Мы видели, как целые семьи покидали свои дома и со всех концов города тащили свои убогие ложа на площадь, чтобы провести там ночь. Все жаловались, и каждый рассказывал о новой нанесенной ему обиде. С наступлением ночи отовсюду слышались стенания; наиболее здравомыслящие уходили в деревни» («Путешествие на Восток», том I).

Из уст в уста передавались фантастические рассказы. Многие думали, что противоядием может послужить заговоренное тесто, где смешивали — так делали в России - муку с кровью, вытекавшей из тела вампира. «И этот хлеб, когда его ели»

– если верить «Меркюр Талант» (1693), - защищал их от «притеснений Призрака,

который больше не возвращался». Другие предпочитали, как было принято в Польше, смочить платок в крови из трупа и поить ею всех родственников, «чтобы не испытывать никаких страданий» (Дом Кальмет, том II).

Повсюду видели вампиров. Во время судебного процесса, который состоялся в Вене в 1732 году, в семнадцати из сорока извлеченных из могил тел обнаружили явные признаки вампиризма, после чего их, разумеется, проткнули насквозь, обезглавили и сожгли. Лучшие умы были заражены самыми смехотворными предрассудками. Дом Кальмет, который отрицал реальность вампиризма, заявляя, что ни один здравомыслящий, серьезный и непредубежденный человек «не может утверждать, будто видел, касался, расспрашивал, чувствовал и хладнокровно (sic) изучал эти привидения...», иногда начинает задавать вопросы, достойные демонологов времен Ренессанса. Все же он приходит к выводу, что больное воображение и навязчивая идея способны сами по себе вызвать у впечатлительного человека такое расстройство здоровья, которое повлечет за собой его смерть, либо мгновенную, либо через очень непродолжительное время.

Наследственность, распространение бредовых идей из одной деревни в другую, а также, как заметил Калмейль, «род пищи в тех местностях, где хлеб состоял частично из размолотой коры, и полнейшее невежество, заставляющее смешивать метеоризм трупа в начальной стадии разложения со вздутием у живого человека, способствовали... продлению мук вампиризма в северных странах» («О безумии», т. II). Люди, которые после посещения вампира начинали худеть, бледнеть и чахнуть, могли, помимо всего, страдать легочными заболеваниями (на чем настаивает главный придворный врач Марии-Терезии) или испытывать трудности с пищеварением, способные вызывать кошмары или усиливать меланхолическое состояние.

Когда заразительный страх прошел, эпидемия вампиризма, похоже, довольно быстро пошла на убыль. Но вскоре после того Революция показала, насколько живучим оставалось в народе садистское влечение к крови и смерти: «Если молоко

– пища стариков, то кровь - пища детей свободы, которые отдыхают на ложе из трупов». Надо ли напоминать об эксгумациях в Сен-Дени, гнусном убийстве принцессы де Ламбаль, стакане крови мадемуазель де Сомбрей? В свете этих чудовищных событий герои де Сада обретают реальные черты. Мински, апеннинский людоед, поглощающий рагу из человечины; леди Кпер-виль и Дюран, использующие кости для удовлетворения своей необузданной похоти; Корделли, в тишине часовни содомизирующий свою мертвую дочь, — все они в большей или меньшей степени существовали в действительности. Точно так же, как многие персонажи романов или сказок Льюиса, Бореля, Нодье, Гюго и Мериме, которым не раз случалось найти источник вдохновения в клинических описаниях Бисетра и Сальпетриер. Ибо вампиризм - не только плод фантазии, прихоти и веры в возвращение усопших, которые приходят насыщаться кровью живых, он в равной степени относится к наиболее извращенным формам любви.

НРАВЫ И ОБЫЧАИ ВАМПИРОВ.

Способно ли приведенное выше и довольно-таки замысловатое изложение создать у читателя точное представление о внешнем облике и привычках вампиров?

Сможет ли он, оказавшись с вампиром лицом к лицу, сразу отличить его от прочих людей, призраков и демонов? Мы отчасти сомневаемся в этом, поскольку вампиричес-кое состояние подразумевает эту тройственную природу. В самом деле, вампир, родственный волку-оборотню, принадлежит к адской братии; он с удовольствием играет в привидение, но обладает вместе с тем и органической субстанцией, которую должен поддерживать и питать. «Этот живой мертвец, — пишет Монтегю Сам-мерс, — обладает телом, которое является его собственным телом. Он ни мертв, ни жив, но живет в смерти. Он - аномалия; андрогин в мире призраков; пария среди чудовищ».

Вампир, каким его обычно представляют себе, — сумрачный красавец, благородный и романтичный, которого жестокая судьба вынуждает частично поедать ближнего. Граф Драку-ла - образец вампира - с высоты башни своего замка, окруженного серыми тучами, бросает презрительный взгляд на испуганный народ, который служит ему пищей. Какое высокомерие! Какая горделивая осанка! И какой величественный вид придает ему широкий черный плащ, окутывающий его изящное тело! Сколько женщин мечтали о долгом поцелуе этих благородных уст, о страстном укусе столь безупречного рыцаря! Таким появляется на экране киновампир, принадлежащий к высшей и утонченной породе. Это «аристократический», праздный и гордый вампир, который больше забавляется, пугая своих юных жертв, чем заботится о питании своей телесной оболочки. Однако поспешим успокоить читателя, если он приготовился ощутить зловещую дрожь: настоящий вампир не имеет ничего общего с этим самозванцем, с этим приказчиком модной лавки! Вид его, напротив, омерзителен: наяву он тощий и волосатый, а когда насосется, становится таким жирным, что едва не лопается от сытости. Свежая кровь сочится у него изо рта, носа и ушей (Просперо Ламбертини). Его тело, сообщает нам Саммерс, рассмотревший все, даже наиболее спорные разновидности вампиров, всегда остается ледяным; дряблая кожа хранит мертвенно-бледный и фосфоресцирующий оттенок; но губы у него красные и чувственные, и между ними сверкают выпирающие острые клыки. Ногти, загнутые, словно когти хищной птицы, грязны и сочатся кровью; его чудовищно зловонное дыхание распространяет запах тления, гниющей плоти. Наконец, волосы у него красные, как у Тифона, Каина и Иуды Искариота.

Это приятное описание подходит не только европейским вампирам, но всем видам вампиров. У китайских и малайзийских вампиров, которые нападают на женщин и убивают новорожденных, страшные когти, налитые кровью глаза и вспухшие губы. Бирманский и японский вампиры пожирают души, тогда как индийский Ветала довольствуется тем, что посещает места кремации и высматривает тело, которым он мог бы завладеть. Тибетские «пожиратели мертвых» и «хозяева кладбищ» являют нам кровавые глаза и зеленоватые губы. У ашанти кровососы по ночам испускают фосфоресцирующий свет; они скитаются по лесам, совсем как их сородичи в древней Мексике, которые находятся под покровительством бога Тескатлипоки и при случае принимают облик волка.

Вампир чрезвычайно ловок и наделен сверхчеловеческой силой, что позволяет ему приподнять могильную плиту, кроме того, он видит в темноте и носится со скоростью ветра. В некоторых случаях - например, в ночь накануне праздника Святого Андрея у молдаван - его могут заставить носить на голове собственный

могильный камень (ср.«Монитёр Юниверсель» от 7 апреля 1868 года). Иногда он зовет в пустынном месте, а Леон Алаччи утверждает, что он может издать лишь один такой зов. Жители греческих островов и турки таким образом узнают, с кем имеют дело: если зов повторяется, значит, это голос друга, если же он умолкает, им остается только бежать от бруколака. Звук голоса вампира заставит оледенеть от ужаса и самых храбрых.