Оборотни и вампиры

«Я выкопал из могилы, — заявил он, — труп маленькой девочки, который вы обнаружили у меня дома. На следующий день после ее погребения, 12 сентября 1901 года, около полуночи я открыл гроб, который был закрыт на два деревянных колышка, затем, достав оттуда труп, снова закрыл гроб и забросал его землей, как было. Придя домой, я положил труп на солому в той комнате, где вы его нашли. Я совершал с ним безнравственные действия. Я часто ложился рядом с этим трупом и всякий раз удовлетворял свои желания... Я все время действовал без чьей-либо помощи, и моему отцу ничего не известно о том, чем я занимался. Для того чтобы проникнуть на кладбище, я перелез через стену, которая огораживает его с севера, и тем же способом оттуда выбрался.

Через некоторое время после этого я услышал, что одна девушка, на которую я засматривался, тяжело больна. Это известие меня обрадовало, и я решил овладеть ею, когда она умрет. Мне пришлось ждать несколько дней, и я был охвачен сильным нетерпением. Днем и ночью эта девушка являлась мне живой, и у меня от этого происходила эрекция.

Когда я узнал о ее смерти, то собрался выкопать ее в первую же ночь после похорон. К восьми часам вечера я пошел на кладбище, не обращая никакого внимания на людей, которых встречал по дороге. Выкапывая труп, я не торопился. Как только он оказался на поверхности, я стал целовать и трогать его; я заметил, что внизу живота не было волос и что груди были маленькие. Я насладился трупом как мог, потом решил отнести его к себе домой. Я совершенно не опасался, что меня могут увидеть.

Было около полуночи, когда я ушел с кладбища, неся тело на левой руке, а правой рукой прижимая его к своему лицу. По дороге я целовал свою ношу и говорил ей: «Я несу тебя домой, тебе будет там хорошо, я не стану тебя обижать». К счастью, мне никто не встретился. Придя домой, я улегся рядом с трупом, приговаривая: «Красавица моя, я тебя люблю». Я хорошо выспался. Проснувшись утром, я снова ею овладел, а перед тем как уйти, сказал: «Я ухожу на работу, а потом вернусь к тебе, если захочешь поесть, только скажи». Я не услышал никакого ответа и подумал, что, значит, она не голодна. Еще я прибавил: «Если хочешь пить, я тебе принесу».

Днем, во время работы, я много думал об этой девушке. В полдень я пришел ее навестить и спросить, не скучно ли ей. Вечером я снова с ней лег.

До самого ареста я все ночи проводил с ней, и каждую ночь много раз с ней совокуплялся. За это время не умерла больше ни одна девушка, а то бы я снова принес домой труп. Я уложил бы его рядом с тем и ласкал бы обеих. Я не забывал и отрезанную голову и время от времени подходил к ней и целовал».

Такой замечательный случай дал Жану Балю повод сочинить печальную песню, слова которой были опубликованы Анри Паскалем:

De ses mains il grattait la terre,

Et s'aidait parfois de ses dents Pour arracher le blanc suaire

Afin d'avoir c'qu'avait d'dans Tirons le rideau Le rest'n'est pas beau!

Et voila que les pauvres mures, Voyant les tombeaux ravages, Repandaient des larmes amures. En disant: «Vous serez vengees!»

Violer des vivants C'est deja mechant!

Mais alors violer des cadavres, C'est plus epouventable encor; Aussi tous les Francais se navrent, Les Francais respeotent la mort

Руками он скреб землю/Иногда помогая себе зубами,/ Чтобы сорвать саван/ И получить то, что внутри./ Задернем занавес/ Остальное неприглядно!/ И вот несчастные матери,/ Видя разоренные могилы,/ Проливают горькие слезы,/ Говоря: «Вы будете отмщены!»/ Насиловать живых/ Само по себе гадко!/ Но тогда насиловать трупы/ Еще того хуже; И потому все французы огорчаются,/ Французы имеют уважение к смерти!/] (Перевод подстрочный. — Прим. пер)

НЕКРОСАДИЗМ.

Перейдя к некросадизму мы переходим на новую ступень зла, к другой степени кощунства. На этот раз речь идет уже не о болезненной страсти, порожденной чрезмерной робостью, сексуальной неудовлетворенностью или манией фетишизма, но об извращении, кульминацией для которого является расчленение трупов. Сексуальными отношениями здесь тоже не пренебрегают, однако они отодвинуты на второй план по сравнению с садизмом. Это главенствующее стремление к разрушению, в каких-то аспектах инфантильное, но способное заставить того, кто им одержим, презреть любые опасности, превосходно определено сержантом Бертраном:

«Что касается навязчивой эротической идеи, я утверждаю, что она не предшествовала разрушительным побуждениям... Собственно говоря, несомненно, что разрушительные побуждения всегда были во мне сильнее эротических влечений. Думаю, что в то время я никогда не рискнул бы выкапывать труп с единственной целью его изнасиловать, не будь у меня намерения разрезать его на куски... Я разрезал трупы на части не только для того, чтобы скрыть совершенное надругательство, как утверждали некоторые: стремление расчленять тела было во мне несравненно более сильным, чем желание их насиловать» (Записки Маршаля де Кальви /Marchal de Calvi). Это непреодолимое желание отличается от алкоголизма и психоза - по крайней мере, в своей постоянной форме. Жиль де Ре, Сакра-ментекас и Ваше, которые убивали ради удовольствия вырвать внутренности; Бертран, который проверял половые органы перед тем, как их изувечить, не могут сойти за помешанных или слабоумных. У последнего, расчленявшего уже мертвые тела, не было ни бреда, ни бессвязности в мыслях, и доктор Люнье был прав, говоря применительно к нему о «нравственном уродстве», неотделимом от навязчивой идеи, свободной от всякой ответственности.

«Начиная с семи- или восьмилетнего возраста, — рассказывает Бертран, — у меня заметили своего рода помешательство, но оно не толкало меня ни на какие бесчинства; я довольствовался тем, что гулял в самых темных уголках леса или проводил иногда целые дни в глубочайшей печали.

И только 23 или 25 февраля 1847 года мною овладело какое-то бешенство и заставило совершить те поступки, из-за которых я и арестован. Вот как это со мной случилось: однажды я отправился гулять за городом с одним из моих приятелей, мы шли мимо кладбища и из любопытства туда забрели. Накануне там похоронили какого-то человека; могильщик, застигнутый дождем, не до конца забросал яму землей, да к тому же еще оставил рядом свои инструменты. При виде их меня посетили черные мысли; у меня как будто сильно заболела голова; сердце бешено заколотилось, я больше не владел собой и нашел какой-то предлог, чтобы вернуться в город. Избавившись от своего товарища, я снова отправился на кладбище, схватил лопату и стал копать. Я уже вытащил мертвое тело наверх и принялся наносить ему удары лопатой, что была у меня в руках, с яростью, которую я и сейчас не могу себе объяснить, когда в ворота кладбища вошел рабочий. Я сразу встал, но уже никого не увидел. Тот человек пошел сообщить обо всем властям. Тогда я поспешил выбраться из ямы и, полностью покрыв тело землей, убежал, перепрыгнув через кладбищенскую ограду...

Со дня последнего преступления прошло четыре месяца. Все это время я был спокоен; мы вернулись в Париж; я считал, что мое помешательство прошло, и тут мои друзья предложили мне пойти с ними на кладбище Пер-Лашез.

Мне понравились темные аллеи кладбища, и я решил погулять там ночью. Я в самом деле пришел туда в десять часов вечера. Перебравшись через стену, я гулял примерно полчаса, обуреваемый самыми черными мыслями; потом я, без всяких инструментов, стал выкапывать мертвеца; я с легкостью разорвал его в клочья, потом ушел в невменяемом состоянии. Это случилось в июне месяце...

Начались события 1848 года. С тех пор мой полк только и делал, что переходил с места на место, и в Париж мы вернулись лишь в июне. Сам я был откомандирован у одной деревни в окрестностях Амьена и оказался в Париже только 17 июля.

После нескольких дней отдыха болезнь одолела меня снова и сильнее прежнего. Мы были в лагере Иври; ночью часовые стояли близко один к другому, им был отдан строгий приказ, но ничто не могло меня остановить. Я сбегал из лагеря каждую ночь и ходил на Мон-парнасское кладбище, где предавался величайшим бесчинствам.