Оборотни Индии
Шрифт:
Наступила ночь, и меня, наконец, оставили в покое. Крысы, ящерицы, скорпионы заменили мне объятия моей жены. Как ни старался, я не мог сомкнуть глаз — сон не шел ко мне. В страшной душевной муке я провел всю ночь, а когда наступило утро, опять пришли люди — взрослые, дети, старики и женщины, чтобы еще раз взглянуть на меня — на тхага Амира Али! — и еще раз выплеснуть на меня грязь своих ничтожных душ. Несколько раз я пытался говорить с ними и попросил дать мне хоть немного воды, но это вызвало у зрителей лишь новый приступ жестокого веселья.
Опять ночь сменила день. Я умирал от жажды и отчаяния, решив, что раджа решил покончить со мной самым бесчеловечным образом, обрекая меня на мучительную смерть от жажды. Бессильно лежа на полу, я со стонами просил
Забрезжил рассвет. Мимо моей ямы ходили какие-то люди — я просил их дать мне воды, изнемогая от жажды, но никто из них не ответил мне. Наконец один из них подошел к яме — я знал его, он был одним из моих слуг и не видел от меня ничего, кроме хорошего. Пожалев меня, он принес мне кувшин с водой и бросил в яму кусок засохшей лепешки. Он сказал, что раджа под страхом смерти запретил давать мне воду и еду, но, вняв моим мольбам, пообещал прийти еще раз вечером.
Он пришел, как обещал, прокравшись мимо спящего стражника, и дал мне воды, несколько лепешек и кувшин молока.
— Поешь! — сказал он. — Я подожду и потом расскажу тебе обо всем, о чем ты спросишь.
Быстро покончив с едой, я спросил этого доброго человека, что ему известно о судьбе моей жены и дочери.
— Новости ужасны! — сказал он. — Твоя жена мертва!
— А моя дочь? — вскричал я.
— Она в доме одного доброго муллы, который дал приют твоей жене и дочери, когда их выгнали из дому. Он же и похоронил, как подобает, твою Азиму.
— Так их выгнали из дому?
— Да, Амир Али! Раджа прислал солдат, они ограбили твой дом до нитки и выкинули твою семью на улицу, оставив женщинам лишь ту одежду, которая была на них. Впрочем, твоей жене было все равно, ибо, узнав о твоем отце и о тебе, она потеряла сознание и умерла, так и не придя в себя.
— Хватит! Оставь меня вместе с моим горем! — взмолился я.
Через три долгих месяца, которые показались мне годами, раджа велел привести меня к нему во дворец.
— Амир Али! — сказал раджа. — Я доверял тебе, я думал, что ты честный, уважаемый человек, но жестоко ошибся. Ты обманул не только меня, но и тысячи людей, которые никогда не подозревали, что ты, Амир Али, тхаг-убийца. Все же, поскольку я сохраняю в своем сердце еще немного приязни к тебе и поскольку смерть твоего отца Исмаила отчасти искупила и твой грех, я не хочу твоей смерти. Я выпущу тебя на волю, но чтобы люди всегда помнили, кто ты такой, я велю заклеймить тебя.
Стражники сбили меня с ног и прижали к полу, а палач, раскалив докрасна клеймо, приложил его к моему лбу и держал его до тех пор, пока не прожег мне кожу и мясо почти до самой кости, оставив отпечаток, который мне предстояло носить с позором до самой гробовой доски.
— Убрать его отсюда прочь! Выгнать его за пределы нашего княжества! — воскликнул раджа и сказал мне: — Я даю тебе возможность снова стать честным человеком, но учти, Амир Али, что если ты вздумаешь показаться в Джалоне или еще где-нибудь в моем княжестве, то ничто не спасет тебя от казни.
Раджа встал и ушел, а меня посадили на коня и вывезли за пределы княжества, дав на дорогу две рупии. Я остался один на один с огромным, жестоким миром. Повязав тюрбаном голову и лоб так, чтобы не было видно клейма, я направился к ближайшей деревне. Там я разменял одну из двух рупий, что были у меня, и зашел в ближайшую харчевню, где впервые за много дней поел как человек. Там же я и переночевал. Проснувшись на следующее утро бодрым и свежим, я вновь ощутил себя самим собой — Амиром Али, джемадаром. Легкий утренний ветерок дул мне навстречу, когда я вышел на дорогу бодрой поступью и с легким сердцем. То, что произошло со мной и с моими родными, было ужасно, однако на то, видать, была воля Аллаха, и мне, правоверному, не пристало долго мучить и терзать свою душу.
Я был и останусь тхагом, решил я, и в ту же минуту услышал рев осла, который донесся справа от
дороги. «Слава Бховани! — воскликнул я в восторге. — Да, моя госпожа, я готов вновь повиноваться тебе и благодарю за ниспосланный мне благоприятный знак! Я посмел пренебречь твоими предупреждениями и предзнаменованиями, и ты наказала меня, но отныне Амир Али станет повиноваться каждому твоему знаку! Дай мне знать, прощен ли я?! Пошли мне и другой знак!»К моей немалой радости, Бховани не замедлила с ответом на мой призыв, и почти немедленно слева от дороги раздался крик совы. Я был прощен и мог вновь вернуться к своему благородному занятию.
Чувствуя себя на седьмом небе от счастья, я смело устремился вперед, мечтая только об одном — поскорее встретить какого-нибудь прохожего и поступить с ним, как подобает, даже если он окажется легендарным богатырем Рустамом. К тому же у меня остались лишь одна рупия и несколько пайс, моя одежда была не более чем рубище, и мне надо было поскорее разжиться деньгами и приодеться, если я хотел вновь стать предводителем тхагов.
Я шел очень долго, но так и не встретил одинокого путника. Наступил жаркий полдень, и, измученный палящими лучами солнца, я устроился на отдых в тени дерева, что росло у придорожного колодца. Отдохнув и совершив намаз, я решил остаться на месте и подождать, пока сюда придет кто-нибудь, достойный моего внимания. Разморенный солнцем и усталостью, я невольно уснул и проснулся от того, что кто-то стал теребить меня за плечо. Я открыл глаза и увидел рядом с собой человека средних лет, который приветствовал меня, как подобает доброму мусульманину: «Салям алейкум!». Я вежливо ответил ему тем же и предложил присесть на траву рядом со мной. Приглашение не пришлось повторять дважды — путник, как и я, был утомлен долгим путешествием. Он устроился рядом со мной и достал из дорожного мешка несколько лепешек и огурцов. Заметив мой голодный взгляд, он предложил мне разделить с ним нехитрую трапезу. Покончив с едой, мы, как это водится среди путников, поговорили немного, и я между прочим предупредил его, что в той стороне, куда он собирался идти дальше, ближайший колодец попадется ему очень не скоро. Он поблагодарил меня за это предупреждение, сказав, что раз так, то он совершит омовение здесь, и спросил, не постерегу ли я его одежду, пока он будет мыться. Я охотно согласился, сказав, что спешить мне особенно некуда.
Дождавшись, когда путник, вернувшись, стал одеваться и просунул руки в рукава своей рубашки, я напал на него и через мгновение он упал бездыханным к моим ногам. Я бросил его тело в колодец, а одежду аккуратно положил рядом — мол, умывался человек да нечаянно упал в колодец и утонул. Никто никогда не догадается, что он убит, решил я и, прихватив его пояс с деньгами, поспешил в путь, но на всякий случай сошел с этой дороги и отправился далее по узкой тропинке через поле, засеянное сахарным тростником и табаком.
Старые знакомые
На следующий день я прибыл в город Калпи, стоявший на берегу реки Джамны, и провел там несколько дней в тщетных поисках своих товарищей — тхагов. Сидя как-то утром в караван-сарае, я случайно услышал разговор нескольких путников, которые собирались отправиться в город Банда. «Какой же я дурак! — с досадой подумал я. — Как же мне раньше не пришло в голову отправиться туда? Ведь там всегда было полным-полно тхагов, которые, я уверен, не забыли обо мне». Я без особого труда уговорил этих путников взять меня с собой.
Мое предположение оказалось верным. Прибыв в Банда, я очень скоро встретил своего старинного знакомого Гурмута, который был человеком джемадара Ганеши. Он не сразу узнал меня, что не удивительно, ибо все считали меня погибшим в застенках раджи Джалоне. Он признал меня только тогда, когда я подал особый знак, принятый среди тхагов для опознания друг друга, сказав как бы невзначай: «О, брат мой, Али!». Естественно, я спросил его о Ганеше и, к немалой радости, узнал, что дела его из рук вон плохи: из-за своего злобного нрава он рассорился с товарищами и, покинутый ими, бродил где-то в окрестностях Нагпура.