Обратимость

Вон там, в дальнем углу под камнем, я спрятал записку. Как она попадет к Соколову? Кто достанет ее, прочтет имя предателя и поспешит в отряд? К Антону Петровичу Соколову - командиру разведки, или к Деду...

Постой, о какой записке я думаю? О каких друзьях, которых надо спасти даже ценой собственной жизни? Неужели я уже заснул? Но почему так болит все тело, особенно сломанное ребро? Это мордастый полицай двинул меня, уже поваленного и связанного, кованым сапогом.

Э нет, так не пойдет! Очнись, дурень, открой поскорей глаза во всю ширь, пока сон не навалился!

Шаги... За мной... Черное колечко волос приклеилось к широкому вогнутому лбу...

Что, Витька, вспотел? все-таки страшно? Кажется, я понимаю, "мушкетер", как ты дошел до жизни такой. Проглотил бы я сейчас свой болтливый язык за то, что назвал тебя когда-то "нашим Ломоносовым". Да, я тоже виноват, я тоже внес лепту в хор, славящий тебя, капитана футбольной команды и заводилу, одного из первых учеников. Ты так привык к своей славе, что воспринимал как должное неумеренные похвалы, преклонение девчонок, надежды учителей. У тебя были кое-какие способности, но работать по- настоящему ты так и не научился. И надежды рушились одна за другой. Проиграла соседям наша футбольная команда, ты провалился на вступительных экзаменах. Тебя стали обгонять ребята, на которых ты привык смотреть сверху вниз. Вспоминаю, как ты однажды отозвался о Пете, когда узнал, что его приняли на заочный в институт. Тогда я не придал значения твоей злости. А ты, наверное, постепенно начал ненавидеть нас всех - свидетелей твоих несбывшихся надежд...

Поворачиваю голову и смотрю в упор - это все, что я сейчас могу, - и вижу, как твое правое веко начинает подергиваться, будто у курицы, - ты всегда не выносил моего взгляда.

– Предатель, - говорю я.
– Наши с гобой рассчитаются. Доносится приглушенное: - Так ты же не скажешь.
– Узнают!
– хриплю я, сплевывая комки кровавой слюны.
– Каждый из вас, гады, получит свое!

Но думаю я уже не о них, а о тех, с кем шел на задание. Я уверен, что они выполнят его, не зря же Семен успел свалить офицера и нырнуть в лесную гущавину.

– Бросайте его в балку!
– Сначала пристрелим! Через минуту меня не станет. Слышишь, Антон Соколов, рассчитайся с предателем! Найди его, выкопай из-под земли и рассчитайся! Прощайте, друзья. Я ничего не сказал. Вспомните когда- нибудь обо мне. Пусть это будет так, как нам рассказывала на уроке Маргарита Ивановна, пусть разыщут эту балку. Прощайте, мама, сестра и вы, Маргарита Ивановна. Вы учили нас жить как люди - не становиться скотом ни за что, ни перед кем...

Черный глаз изрыгает пламя. Рушится небо. Сквозь последнюю боль, гасящую сознание, - последняя мысль, последнее удивление: "Почему не слышно выстрела?.."

"...Найти Антона Соколова! Сообщить: Виктор Рожок - предатель! Скорее! Погибнут хлопцы!" - Я, тяжело подымаясь, помогая себе руками, мотаю головой, стряхиваю остатки сна. Мне это почти удается. Почти - потому что мысль "Найти Антона Соколова, сообщить о предателе" - остается в сознании как глубокая заноза. Она звучит сквозь все мои размышления. На всякий случай ищу в углу записку - ее нет...

Ветки хлещут меня по лицу, окончательно возвращают к действительности. Куда бегу? Давно нет войны, партизан. Может быть, и командира разведки Соколова, и предателя Рожка давно нет в живых, и мой сон... Но сон ли это? Только ли сон?

"Мистика!
– говорит во мне Скептик.
– В детстве начитался чего-то щекочущего нервы, наслушался россказней бабки Матрены о всяких чудесах, потом увлекся модными теорийками о взаимопроникающих потоках времени - вот оно все в голове перемешалось да и сказалось в лесной глуши. Стыдитесь, "молодой человек, а еще физик", как сказал бы знакомый вам аспирант!"

"Двойное повторение сна с подробностями - не пустячок", - возражает Упрямец.

"Ах, оставьте, не смешите! Перегрели голову на солнце, в мозгу образовались застойные очаги. Обратитесь к специалисту, называемому психиатром, - он истолкует ваш сон. А если сами не сумеете вовремя остановиться, он поместит вас куда следует".

"И все же надо проверить, - твердит Упрямец.
– Сейчас единственный и простейший способ проверки - выяснить, существовали ли на самом деле Соколов и Виктор Рожок. Местность ты знаешь. Волчья балка совсем близко. Поселок там один. Вспомни, что рассказывали о партизанском отряде, действовавшем там во время войны. Кажется, и некоторые имена называли... Значит, как это ни удивительно и несмотря ни на что, ты бежишь в правильном направлении. Продолжай!"

"Ладно, так и быть!" - согласился с этим доводом Скептик, уже загадав наперед, уже хорошо зная, что ни о Соколове, ни о Рожке никто из бывших партизан в поселке не вспомнит...

II

– Соколов? Да, был такой у партизан. Командир разведчиков. О нем в областном краеведческом музее есть материалы. Но он умер пять лет назад. А вас кто направил ко мне?

Светло-карие, будто рыжие, глаза глядят на меня исподлобья.

– Библиотекарь Анна Павловна. Она сказала, что вы были в партизанах.

– Она так сказала?
– переспрашивает он и поводит седой маленькой головой слева направо и снизу вверх, по-прежнему глядя на меня исподлобья. На морщинистой шее мелькает рубец. Что-то знакомое чудится мне в том, как он поводит шеей. Может быть, я его видел во сне?

– Так вы были в партизанском отряде?
– Допустим, был, - нехотя говорит седой.
– Что нужно вам? Он устало нагибает голову и смотрит куда-то вниз, на носки своих туфель.

– Мне необходимо уточнить один факт. В отряде был такой... Виктор Рожок...

Он весь напрягается, пальцы непроизвольно расстегивают и застегивают пуговицу на спецовке. Затем кладет тряпку на капот машины и оглядывается двор пуст, мы с ним - одни. Теперь мне лучше видны его светло-карие, с желтоватыми белками рыжие глаза. Странное выражение мелькает в них. А возможно, оно мне чудится. Я продолжаю:

– Так вот, у меня имеются сведения, что Рожок - предатель.

На несколько минут тишина становится взрывчатой, как порох.

– Это правда, - отвечает он с глухим придыханием. Его правое веко подергивается, как у курицы, мутные капли пота выступают на широком вогнутом лбу.

– О нем знают? Что с ним сделали?

Его взгляд на миг касается моего лица и испуганно, будто ожегшись, отскакивает. Я уже знаю, кто передо мной, прежде чем он успевает это сказать:

– Я тот самый... Виктор Остапович Рожок. Ну и что?
– Вы живы?
– Как видите. Веко подергивается все сильней, губы дрожат и извиваются, как два дождевых червя.

– Вы... молодой человек... Не знаю, кто вы такой, и знать не хочу. Что вам известно о войне, о партизанах, о том, как гестаповцы умели допрашивать? Мне тогда было меньше, чем вам, - всего девятнадцать лет. Я свое получил и от них, и от наших. Отсидел пятнадцать лет. Пятнадцать лет в лагерях строгого режима. Имеете представление? Работал как проклятый. Еще и сейчас продолжается инерция. Пробовал искупить вину. Вербовался в самые трудные, в самые глухие места. Себя не жалел. А потом являетесь вы. Удивляетесь: "Вы живы?" Да я, может, был бы рад сто раз умереть. А земля пока носит. Носит...