Обратной дороги нет (cборник)
Шрифт:
Работа совершалась с величайшей осторожностью, поэтому продвигалась медленно. До вражеских траншей было не больше ста метров; первый еле слышный стук мог погубить подготовку и вообще всю затею.
Щели устроили так, чтобы из них можно было наблюдать сидя. На день должны были остаться в этих щелях Макагонов, Коноплев и я. Мы в подготовке укрытий не участвовали, набирались сил на предстоящий день.
Когда работа стала подходить к концу, за нами прислали связного. Мы, конечно, не спали. Дело готовилось весьма рискованное, до сна ли тут!
Мы приползли к укрытиям,
Страшна была даже не смерть, страшнее самой смерти было попасть живыми в руки гитлеровцев. Разведчики здорово им насолили. За одни бессонные ночи и нервотрепку в течение последней недели нас на куски изрежут.
А может, гитлеровцы заметили возню около кустов и сейчас, до наступления рассвета, пожалуют сюда проверить, что здесь творилось. Может, они разгадали наши намерения. Или, может быть, нас увидят днем. Может быть, они собираются перейти в наступление, не зря же у них происходила перегруппировка… В общем, много набиралось всяких «может быть», и все — не в нашу пользу.
Но при всем том был, конечно, еще один вариант, благополучный: мы просидим день, изучим режим противника и сможем действовать наверняка.
Приближался рассвет. Мне виден был клочок неба. Сначала оно казалось черным, как земля, которая нас окружала, потом стало серым, потом — синим и, когда взошло солнце, — нежно-голубым.
Я осторожно поднял перископ. Эта небольшая трубка с глазком на одном конце и окуляром внизу была придумана специально для нас, она так и называлась — перископ разведчика. Хорошая вещь, позволяет наблюдать, не высовываясь, из-за угла, из кустов, в общем, из-за любого укрытия. Вот из ямы мне будет очень удобно наблюдать через этот прибор. Но как только я поднял перископ, тут же дернул его назад, вниз. Сердце у меня громко застучало, рука схватилась за автомат. Во весь окуляр перископа глянула одутловатая рожа гитлеровца, рыжая щетина торчала на рыхлых щеках. Уж очень близко, вот-вот заглянет в мою яму!
Стекла перископа, как им и полагалось, приблизили фашиста вплотную, в действительности он находился метрах в шестидесяти. Я ругнул себя за несообразительность и опять выставил перископ. Фашист стоял на том же месте, небритый, сонный, равнодушный. Рядом с ним на площадке был пулемет, правее и левее в траншее — другие гитлеровцы. Они разговаривали между собой, не глядя в сторону нейтральной зоны. Ночь прошла. Теперь они чувствовали себя в безопасности.
Я буквально впился в перископ и следил за чужой траншейной жизнью с таким интересом, с каким в детстве смотрел приключенческие фильмы.
Гитлеровцы зевали, прохаживались, лица у них были усталые.
Немного привыкнув к этому соседству, я осмотрелся внимательнее. Впереди наших кустов через все поле тянулось проволочное заграждение. За ржавой проволокой, вдоль нее, вилась траншея, бруствер был обложен дерном. От траншеи ответвлялось в лощину несколько ходов сообщения.
По лощине ходили в полный рост. Около двери в блиндаж умывались двое. Один поливал другому из чайника. Лощина поворачивала за высотку, и я не видел, что там дальше.К восьми часам движение в обороне почти прекратилось, все ушли в блиндажи спать. Напротив меня остался только рыжий у пулемета. Он почти не смотрел в сторону наших траншей, бесцельно слонялся взад-вперед, о чем-то размышлял. Справа и слева от него на значительном расстоянии маячили такие же одинокие фигуры. Тактически это объяснялось просто: на участке взвода оставлены три наблюдателя — по одному от каждого отделения. Наши предположения полностью подтвердились: бдительности, которую проявляли гитлеровцы в ночное время, днем как не бывало.
Часа через два рыжего сменил худой белобрысый. Этот оказался более деятельным. Он поглядывал в сторону наших, иногда брался за пулемет, тщательно прицеливался, выжидал и вдруг давал очередь в того, кого подкараулил.
В течение дня я познакомился со всеми обитателями блиндажа. В нем размещалось отделение, солдаты стояли на посту поочередно. Мне так хорошо запомнились их лица, что я, пожалуй, и сейчас узнал бы любого из них, если б встретил. Особенно запомнился рыжий, он за день так и не побрился.
Часам к двенадцати обстановка была ясна, оборона изучена до мельчайших деталей. А впереди еще весь день. Я передумал обо всем. Поел. Поворочался насколько было возможно. Сидеть в одном положении оказалось нелегко, руки и ноги затекли, спину ломило. Очень хотелось курить; горло иногда перехватывал кашель, приходилось натягивать телогрейку на голову, чтоб заглушить его.
Как только начало смеркаться, в траншею вышли все обитатели блиндажа. Я усмехнулся, когда они встали передо мной. Получалось, как на концерте— выступали по одному, а на прощание все высыпали.
Фашисты готовились к ночи. Они укрепляли оружие на деревянных подставках, чтобы в темноте вести прицельный огонь. С некоторых подставок стреляли засветло — видно, по рикошетам проверяли, где ложатся пули.
Стемнело. На душе стало спокойнее. В темноте мы что рыба в воде.
Я не стал ждать, когда придут разведчики, разобрал «крышу» над головой и пополз к Макагонову. Он бесшумно выскользнул из своей норы и последовал за мной, затем мы забрали Коноплева и отправились восвояси.
Я поступил так умышленно, чтобы встретить своих на подходе, подальше от высотки; малейшая оплошность разведчиков могла испортить дело.
Мы повстречались на середине нейтральной зоны. Я обнаружил их, когда сошлись метров на двадцать. «Неплохо работают», — подумал я, любуясь, как стелются они по земле, словно тени. У меня глаз наметанный, я привык различать предметы и улавливать самое скрытное движение во мраке.
Наш самостоятельный выход не предусматривался по плану. Разведчики могли принять нас за врагов. Чтобы не случилось беды, я вполголоса окликнул:
— Саша! Пролеткин!
Это было надежнее всякого пароля. Тени замерли и затем метнулись к нам. Друзья окружили нас, зашелестели радостным шепотом: