рыбе в Волге не коснуться рыбы на Луне,в серебре зеленом не совпасть их чешуе, губы губоюЕфросинье не найти рукою не нащупать, не прижатьвот лягушка смотрит на Луну далеким взглядомвот идет посол, одетый в мешковину утра.Уходила дочь его над крышами стопой как твердой лодкойи собака лаяла со всех сторон и собирался ветервот идет она вверху – нога не чует ногу и глаза еесмотрят на лягушку и себя, на Ефросинью и кричатмолча, – как убитый на войне земной солдатвсе плывет без воздуха к Луне оторванным челом,будто б колокол в Кремле ногою из себя же вышел,перелившись в звук, что человеку ничего не скажетно становится себе далеким дном как лодка и Лунаи острее
лезвия рубанка кровь ее по склону побежалашариками прыгала и бусами меж самолетов, дирижаблей, серафимоввзяла из секретера пистолет и слово теплое ему шепнулаи пуля к ней летела и кричала закрывая синие глазаи чей-то поцелуй за ней пошел словно верблюд двугорбый и роднойи плакал в номере посол чужой отцовской головойа дети в мяч играли и бросали телефоны до Лунывизжа как куклы и трамвай меж них бежал до Костромы
Гераклит
как ты тяжек и бел, Гераклит, как пернат!если ширить грудь, то отсверкивает там бассейнодин для греков и варваров с быстрой в углубабочкой. Артемида порой в нем торс омывает,зренье всех спрятав между лопаток, сомкнувих как третье веко. И мир сгорает в умном Огне.Гераклит сидит на крашеной плоской скамейкесмотрит на воду в лицах и линзах живых,кашляет сворачивается в улитку дышит дешевым виномкричит: мама я больше не могу мама,я больше не могу слезы текут по щетине,пластмассовый тренерский свисток на загорелой грудиИ все же,мы рисуем тяжкие крылья, уплотняем взглядомих хищные формы, это мы лебеди, мыэто наши ступни размозженные в красную плоскость Зевсом,и в ветре из боли и слезна ногах ничтожных не беговых пропащихмы выстоим, мы рванемся
Зверь
за мной ты ходишь, зверь небесный,то невесом, то в гром ты разойдешься, в короби туфелька твоя белей невестыи голоса твои поют из хорапастью играешь меж сломанных автомобилей,в ней медом шарманка поет, Самсон корчует колоннуне знаю где мертвой водой тебе брызнули в голосгде колокол вставили в грудь чтобы гулом качалсяза мной он ходит то лисой то волком,вот так, как я хожу – собой в ногах тонусобой не быть хочу – другим, другимгде ходят звери все в колоннахи друг на друга смотрятмеж сломанных машин, что синие лесая из небес пришел, как Лермонтов, как Илиягде ангелы не песнь — кровь дальнозоркую в объятьях держатс твоей душой свое смешавши телои целлулоидное теломое разбито здесь на соты и ячейкиих голосом из звезд и спутанных волоси зверь идет словно вода из лейкисловно в блокадный Ленинград обознавстречу я расту, как огненный цветокО если бы я только мог…я так хочу дышать! В зеленые садыбелым мячом бросаться и ловитьв их льдяных сквозняках и лаять и рычатьи пить стакан из высотыи слово тайное звезде морей кричатьи смотрит мне в глаза веселый и свирепыйзверь, что лицо скрывает как магнити, узнанный, он в ночь кричити плачет в нем Илья, и львиный, и смиренный.и с ним летит мой зверь, как будто горстьраскрыли с бусинами – щелкают и скачут,я тоже зверь, я не могу иначе,я небу человек, простор и кость!я человеку – гость, я только начат!Могилы и сады – одна свирельлицо одно у ласточки и волкаодна пчела летит в одну сиреньодним ушком расслышит стог иголкаи в солнечных часах один качнется день
«звук раскачать переменных не хватит рук…»
звук раскачать переменных не хватит руккузнечик щипаст и цепок и поезд далекснегирь летит как снежок от в кровь разбитого ртаи мужицкий Христос— небом в общее небо лег
Агамемнон
летит синица вверх корнямичтоб в небо новое врастии стать земле отвеса глубжеи птицей темною в горстия глину брал чтоб в яму кинутьи стала пригоршня в крылахночами кычет и щебечети ключ из-под земли
клюеткто невидимкой Агамемнонузатылок бритый целовалкто звезды зеленью соломеннойзажег над городом чумнымкак будто бы играя с линзоюсобой играл и в шар и в ночьи дочь цветет напрасным именемлучом попутным зажженаа птичка возносилась ямойкуда сорвался поцелуйи в окна верхние влетелаи тело принесла в огнея ночью жить пытаюсь линзойи бродит огненный жучоксмолу постелит лодкой рухнети слово в позвонке зажжети вот тогда я весь вмещаюсьи в точке огненной стоюне раскрываясь врозь рукамии внятен гул загробных птица бык идет и землю валитпластом меня перевернети на рогах сидит кузнечиккак сердца темного скворец
Минотавр
он в центре сферы из летучих формкосясь на них кровавым глазомон каждой был из них, покуда чей-то разумих не отторг, как местность – хлороформ,так ангелов Мигель стоит среди собакдраконов и коней тяжелой карусели —осколков мрамора, что прочь не отлетелии сферой кружится живой и тяжкий прахон – роя царь спиной полет их чуетрукою мускулистой вход им роетраспухшим глазом синий воздух пьета хор пчелою мраморной поетвозвратные они – суть форма для литья,теперь разбитая, живая как семьясветил и ангелов, отливших Моисея,как прежде Землю и материки,сосну и ночь и омут у рекичтоб разойтисьно разойдясь как стены Колизеядымясь лучом от взятых в фокус оконхранят над сценой форму общим окомзаполненную человеком иль конеми телу не распасться в нем —так вещи хрупкие с округи мировойархангелы хранятдудя на них в трубу как колесочто движет солнце, Данте и светила
(читается подряд или отдельно)
и нам не знать чем мы владеем безраздельносреди себя зверь-минотавр стоити сам вокруг себя собой парити я себя из ничего сложуи я вокруг себя собой кружуи в циркуле мой плач без рук и ног летито скольким жизнь моя могла бы стать!и стала сколькими глазами и звездойи тел моих возвышенная ратьоленем утренним идет на водопойи пьяной бабой ляжет умиратьи вкось метнется бабочкой живой
Приам у Ахилла
мне черепаха белая опаснаползет она как сердце через телоу рвущегося в финиш бегунатак гусеница совмещает выстрелв лесу и бабочку над лесомохотник дробью робкой вызрели как курок упав расстался с весоми дева на плечах несла Игнатия 11я деву целовал и мучил как огоньдистанцию в себя вложил как деву коньизлишек претворив в изъятиеуходит медленное небобезмерностью слепой несомои слово старца невесомои ахиллес тяжел от гневаземля из раны состоялаиз плача состоял уродеци в ахиллесе смерть стоялаглубокая словно колодецне тронь меня ушко иголкирасширенное больше вдохани колесо неси по телупросторной как рубаха кровинет птицы разбрелися перьяи не собрать обратно выдохи не кончается эпохагде старец среди слез молчит
11
«Богоносцем же он наименован потому, что имел имя Спасителя в своем сердце и непрестанно ему молился» (Из жития Игнатия Богоносца).
Дрозд вылетает из дрозда
прабабке – цыганской моей крови
ни мышца, ни звезда – пространство междулевая подмышка за быком правая в Марианскойвпадине а в Москве сокол белую юбку бьет