Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Обратный билет
Шрифт:

Медленно тащится по дороге подвода, за ней шагают приезжие, в черных костюмах, в черных шляпах, по тридцатиградусной жаре.

В конце тополевой аллеи подвода сворачивает на шоссе, которое вливается в главную улицу деревни. В это время проводник, поставив локти на стол, приканчивает первую кружку.

Одиннадцать ящиков привезли, говорит он, слегка приглушая голос.

Одиннадцать? — повторяет корчмарь. Хм… Для товара — мало, для багажа — многовато.

Говорю вам: одиннадцать. И беречь их надо было, как пасхальные яйца.

Кроме проводника и корчмаря, в пивном зале сидят еще семеро. После слов проводника у пятерых останавливается взгляд, на лбу появляются озабоченные морщины. Надо бы побежать домой, предупредить семью, мол, пахнет жареным. Ведь если приехали эти, то, может, появятся и другие. А когда их будет больше,

рано или поздно потребуют назад все, что сами отдали на хранение или что поменяло хозяев без их участия.

Однако из семерых поднимается из-за столика лишь один, и то делает вид, будто ему все равно пора. Это бывший механик, инвалид: летом сорок третьего, во время жатвы, ему правую руку оторвало на молотилке. Он-то, правда, ничего не брал из опустевших домов, но, как другие многодетные, подал заявление, чтобы ему выделили бесхозное жилье, и ему, учитывая увечность, разваливающуюся лачугу, пятерых детей и сына, павшего смертью храбрых на Восточном фронте, один из бесхозных домов таки выделили.

Инвалид с застывшим лицом платит за пиво и молча уходит. Нет в жизни справедливости, думает он. Если вернутся прежние хозяева, придется с позором убираться из своего дома. Хотя он к ним сроду ничего не имел; разве что завидовал, что умеют деньги копить, что тяжелой работы меньше делают, что детям их будущее обеспечено. Он бы сам и пальцем не пошевелил, чтобы чужое добро присвоить; но уж коли судьба так распорядилась, что дома их остались пустыми, он без всяких угрызений совести вселился в чистенькое, побеленное жилье.

Оставшиеся в корчме догадываются, почему калека ушел домой. У них в душе тоже шевелятся всякие опасения.

Во всяком случае, хорошо бы узнать, кто приехал и кого еще ждать, думают они. Мысли у них сейчас вполне деловые.

Одного, старого, зовут Германн Шамуель, а как второго зовут, неизвестно, с готовностью объясняет проводник. Он понимает их трудное положение и рад помочь.

Люди в корчме с облегчением переглядываются: имя вроде незнакомое. Но радоваться пока рано.

Может, эти в соседней деревне жили? Тогда чего их сюда принесло?

Стало быть, всего двое? — спрашивает корчмарь. И остальные опять чувствуют некоторое облегчение: не им пришлось задавать этот важный вопрос.

Ну да, двое; железнодорожник вытирает пивную пену с усов.

А сказали, зачем приехали-то?

В самом деле, ничего не говорили?

Говорить ничего не говорили, со значением, чувствуя, что теперь он в центре внимания, отвечает проводник. Но вот то, что они привезли, гладит он себя по лбу, это кое-что уже говорит.

А что… что они привезли?

Парфюмерию. Крупной партией.

Парфюмерию?

Крупной партией?

Ага, парфюмерию. Ну там, пудру, одеколон, все такое. Для баб, в общем, всякий товар.

Стало быть, у господина головы денек будет горячий, задумчиво говорит корчмарь, вытирая тряпкой прилавок. Сочувствия у него на лице не видно: в голосе слышится скорее некоторое злорадство.

Ему никто не отвечает. Все они тут — люди маленькие; есть и один-два инвалида, кроме ушедшего механика, — эти, правда, инвалиды войны. В общем если они что и думают по этому поводу, то со своим мнением высовываться не станут. Да и не очень-то у них есть мнение. Запутано тут все, лучше об этом не говорить, еще лучше — не думать, а самое лучшее — вообще ничего не знать… Но про себя они понимают: если у них неприятности могут быть из-за всякого там барахла, то все это — пустяк по сравнению с парфюмерной лавкой, которая раньше принадлежала Тёрёку, а теперь в ней хозяйничает Арпад Шемьен…

Пока в корчме, склонившись над кружками, люди молча прикидывают, что может случиться, странная процессия медленно двигается по главной улице. На козлах — возчик с зятем, на подводе — ящики штабелем. За подводой шагают двое приезжих; женщинам, которые смотрят на них тревожными глазами из окон домов, стоящих вдоль улицы, эти двое кажутся привидениями. Приезжие тоже идут молча; если кто-нибудь мог бы сейчас окинуть деревню одним взглядом, видя и слыша все, даже самые тихие звуки, он был бы поражен: призрачное шествие двигается в полном безмолвии и неподвижности. Даже в полях работа сейчас стоит: жнецы, съев принесенную с собой еду, молча лежат в тени дубов, окаймляющих поле; в давящем зное и разговаривать неохота.

Подвода проезжает мимо корчмы. Посетители все как один собираются у окна, у дверей,

провожая взглядом приезжих. Прямо вороны черные, шепчет кто-то, облизывая пересохшие губы.

Эти всегда сами на себя беду накликают, говорит проводник; он и дальше пытается остаться в центре внимания, словно то обстоятельство, что он ехал с пришельцами в одном поезде, наделяет его каким-то особым знанием касательно их предыдущей жизни, а заодно и будущей. Ему хочется соответствовать ожиданиям; но, высказав то, что пришло в голову, он торопливо косится на слушателей: нет ли в их глазах осуждения?

Ну вернулись и вернулись, пожимает плечами корчмарь. Ему-то беспокоиться нечего. Он у этих бедолаг ничего не взял. Более того, за хорошие деньги купил у одного из них и корчму, и разрешение на торговлю спиртным, разрешение, которое прапрадед прежнего владельца приобрел еще в середине прошлого века.

Посетители в основном угрюмо молчат. Не так все это просто, размышляют они, думая о мебели, постельном белье, одежде, коврах, которые летом прошлого года по дешевке купили на распродаже, устроенной на рыночной площади. У них мелькает мысль: каково будут чувствовать себя прежние владельцы, если, вернувшись в село, увидят свое нажитое добро у чужих?.. Людям стыдно, но в то же время их злит это чувство, они яростно протестуют против него. Чего тут стыдиться-то? — спрашивают они себя, и злость их обращается против тех двоих, чье появление как бы служит зловещим предзнаменованием, предвещая возвращение остальных, о ком они, наслушавшись всякого, думали, что им уже никогда не вернуться.

Подвода же двигается вперед. Копыта лошаденки глухо и монотонно стучат по асфальту, взбивая маленькие облачка пыли. Возчик с зятем рады были бы куда-нибудь деться с козел. Они чувствуют на себе угрюмые, недоброжелательные взгляды, устремленные на них из дверей корчмы… Еще бы им их не чувствовать: не сиди они тут, на чертовой этой подводе, они сами бы так же смотрели на приезжих.

Михай Шуба, понурив голову, помахивает кнутом, не глядя ни влево, ни вправо. Особенно — вправо; он старается спрятаться за зятем, чтобы не надо было здороваться с односельчанами. Пока процессия движется мимо, все молчат. Молчат и люди в дверях корчмы, застыв подобно статуям. Лишь когда подвода достигает следующего угла, они меняют позы, вертят головой, даже делают шаг вперед — чтобы видеть, что произойдет, когда подвода приблизится к парфюмерной лавке. Все чувствуют: этот момент определит, как будут развиваться события, как потечет их дальнейшая жизнь.

А в парфюмерной лавке, за опущенными жалюзи, сидят, избегая смотреть друг на друга, голова и его сын. За те минуты, что они провели вдвоем в полутемной лавке, для них обоих стало очевидным: отношения их отныне будут иными. Пускай Арпад снова откроет лавку — он все равно теперь знает, что отец его хоть и всесилен, но не лишен слабостей, что он тоже испытывает сомнения, а главная его слабость как раз в том, что сомнения эти он пытается спрятать, замаскировать под силой. Сыну ясно теперь: чтобы стать взрослым, он должен покинуть это село, бросить все, что досталось ему без всяких усилий, избавиться от всего, что, как он сейчас ощущает, не дает ему свободно дышать. Первым делом он должен пойти в соседнюю деревню, и постучаться у подворья Хорусов, и сказать Эстер: вот смотри, я пришел к тебе, потому что не могу по-другому, хочешь, уйдем вместе куда глаза глядят? И тут уж не так важно, что ответит ему Эстер: ведь если он способен выполнить, что задумал, о чем мечтал, чего хотел, если смел мечтать, дать волю фантазии, если смог и в реальности сыграть роль в том фильме, который столько раз прокручивал в своем воображении, — значит, он достиг того, что человек должен и может достичь в своей жизни. Если он способен на это, встретившись с Эстер, значит, способен будет и при встрече с любой другой… если Эстер скажет ему «нет». Никто и никогда не обещал ему, что жизнь будет сплошным праздником, но теперь он уже знает: ее все-таки можно вынести, потому что все на свете можно свести к тривиальной схеме вечного круговорота смерти и возрождения. И, приняв все то, что ему запрещали, от чего ограждали, от чего предостерегали, чему все вокруг противились, он как раз и сумеет добиться к себе уважения, и даже отец с матерью, если даже сто раз от него отрекутся, все-таки будут его уважать. За то, что, несмотря на все их старания и несмотря на все поучения, которые как бы этим стараниям противоречили, он станет взрослым.

Поделиться с друзьями: