Обратный отсчёт

— Ночью надо, — сказала Надюшка, на коленях которой возлежал разомлевший от коньяка Захаров.

— Ночью — это было в прошлом веке! — заржал Стрижов, могучей дланью поднимая Захарова. — Надо смелее идти вперёд, как завещал великий Ленин! Пей, Захаров, пей! Это — самый значительный день в нашей жизни, не считая дня вступления в КПСС!

Захаров отхлебнул кофе, обильно сдобренный коньяком и лимоном. Соображалось туго. Стол был задвинут в угол. В кресле, свернувшись калачиком, спала голенькая Леночка. Её трусики висели на люстре. Аллочка ползала по полу, соблазнительно оттопырив задок. Она добросовестно рисовала мелом причудливые знаки, сверяясь с рисунком в книге.

— Много ещё? — капризно сказал Стрижов, топчась у компьютера.

— Да всё уже! Практически… — ответила Аллочка, продолжая выводить замысловатые фигуры.

— Боже, какой разгром! — простонал Захаров, косясь на Леночку.

А неплохая, однако, у девочки фигурка. И характер такой… отзывчивый. Ай, да Стрижов, старый хрен! Что же он-то, Захаров, клювом щёлкал? Надо, надо было ему как-нибудь к ней подъехать…

— Ничего, приберёмся, — нежно пропела Надюшка, протягивая Захарову запотевший бокал с холодным соком. — Я помогу. Поколдуем, Ленку выгоним вместе с Стрижовым, и всё приберём…

Раскрасневшаяся Аллочка подняла голову, — остренький носик её был слегка запачкан мелом, — тряхнула головой и мстительно сказала:

— Я потом пол вымою… я вечером тоже останусь здесь и вымою… вы не волнуйтесь!

Захаров расплылся в улыбке. Мечты начинали сбываться.

* * *

Они сидели на коленях в разных углах комнаты. Захарову досталось место у кресла. Он мог видеть розовую щёку, по-детски прикрытую локоточком спящей Леночки. Крутое бедро стремительно переходило в нежную талию, сводя с ума совершенством и точностью линии. Математическое уравнение этой линии было таким же изящным, как и она сама.

— За руки берутся и садятся в кружок только в кино, — тихо сказала Аллочка.

На лбу её дрожали крупные капли пота. Вот одна из них скользнула вниз и, вспыхнув на мгновение лучиком солнечного света, упала на модную вышивку воротничка:

— Все видят друг друга?

— Лучше всего мне видна Леночкина очаровательная попка… и её грязные пяточки, — пробормотал внезапно притихший Стрижов.

Никто не улыбнулся.

Захаров посмотрел на Надюшку, чувствуя, как покрывается гусиной кожей. Его голова странным образом расширялась… оставаясь на месте. Зрение обострилось — он мог видеть микроскопический кусочек «моркови чу» на подоле юбочки… крохотные поры вспотевшего носика, биение пульса на загорелой шее, дрожание ресниц закрытых глаз, комочки туши на них…

Что-то происходило, — определённым образом что-то властно присутствовало здесь, в комнате, наполненной розовым светом заходящегося солнца, отражённого от высотного дома напротив.

— Мне солнце бьёт прямо в глаза, — севшим, совершенно не своим голосом медленно произнесла Надюшка… и слезинки воровато выскользнули из-под ресниц.

Захаров тряхнул головой. Алла, не отрывая глаз от лежащего перед нею листка, монотонно бормотала какую-то абракадабру. Захарову захотелось вскочить и закричать — в конце-концов, в каждой шутке всегда должен быть момент, когда все всё уже поняли и можно не продолжать! Ноги не слушались его. К спине прилипла рубашка, комната перед ним расплывалась, неотвратимо подкатывала тошнота. Что-то он видел с ужасающей чёткостью, а что-то смазывалось, практически исчезая в мороке. Он видел оскаленные в крике зубы Стрижова и совершенно чётко различал на правом глазном зубе незаметную обычно линию перехода живой эмали в мёртвый пластик дорогой пломбы…

И у этой линии тоже есть своё уравнение… можно взять интеграл…

Воскресшие из мёртвых динамики ёрничали и кривлялись:

— …Михаил Веллер, писатель и философ считает, что в 2025 году евро-атлантическая белая цивилизация будет стремительно приближаться к своему закату и распаду. На смену ей в Европу придет варварство, которое будет носить оттенки восточный и юго-восточный. Национальные, расовые, религиозные противоречия обострятся до предела. Коренные народы окажутся на грани исчезновения», — пишет философ!

Этот маленький домик из оргстекла… это же всё-таки домик, да!?

Таракан, задыхаясь, бегал по нему, поминутно шарахаясь от неясных теней, шевелящихся в мутных полупрозрачных стенах. Он хватал ртом сухой, отравленный воздух, пропахший растворителем и канифолью. Иногда он останавливался, держась рукой за исцарапанную стену и, согнувшись, пытался отдышаться. Несколько раз его вырвало. Сказывались курение, лета и выпивка…

Проклятые датчики, ни обойти, ни перепрыгнуть которые было невозможно, пронзали тело болезненными спазмами. Однажды, поскользнувшись, он сильно ударился головой об острый угол и на миг потерял сознание. Очнувшись, он понял, что обмочил брюки…

Выхода не было.

— Да что же это такое, — взмолился он, перевернувшись на спину и глядя в загаженный канифолью и экскрементами потолок, — что происходит?

Внезапно, совершенно неожиданно, как-то даже исподтишка… во всяком случае, так показалось застонавшему таракану, в глаза ему ударил ярчайший свет. Обухом, оглоблей, кувалдой — чем-то твёрдым и жестоким, как сама жизнь.

Вот он — алгоритм!

Вот!

ДА ВОТ ЖЕ ОН! Приплясывает на кончике языка, дразнит и ускользает!

Записать! Срочно записать, пока не ушло!

Таракан вскочил на ноги. Мокрые вонючие брюки его уже не беспокоили. Господи, да он просто ничего не замечал! Всё растворилось в божественном экстазе сияющих в голове строк. Ряды бесконечно прекрасных математических символов, словно по волшебству выстраивались в геометрически правильную решётку. Где-то в одном из выводов всё упрощалось до дивной краткой формулы, потрясающей своей лаконичностью… обманчиво простой, но таившей в себе неоткрытые математические миры…

Всё это нужно было срочно записывать. Но записывать, — хотя бы выцарапывать! — на бугристой глади оргстекла было нечем. Таракан Захаров заорал, как безумный, лихорадочно оглядываясь. Что же делать, Господи, что же делать? Ключи, ключи! Если бы в кармане летних брюк у него по-прежнему были ключи!!! Оскальзываясь ногами в мокрых носках, он завертелся на месте, тяжело упал на карачки и завыл.

Поздно вечером Захаров и Стрижов в одних трусах сидели на кухне и пили водку. Шла она тяжело и не приносила никакой радости, только тяжелели головы и заплетались языки. Впрочем, сидели они молча. Стрижов иногда нюхал руки, брезгливо морщился и машинально вытирал их полотенцем, криво висящем на коленях.

Дамочки давно ушли. Поддерживая друг друга, они молча вывалились из квартиры и нестройно застучали каблуками-шпильками вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Аллочка несла в руках полиэтиленовый пакет для мусора, в котором скомканными тряпками кисло нижнее бельё всех троих. У подъезда равнодушно желтело такси.

— Дерьмо… — медленно пробурчал Стрижов. — Всё в дерьме. Всё, что я хотел, так это заниматься любимым делом…

— Ах, оставь ты это, пожалуйста — пробормотал Захаров и положил голову на руки.