Образцовая смерть

— Хватит трепаться.

— А?.. Что?..

— Я сказала: не заговаривай мне зубы. С завтрашнего дня я сама буду вести дела с Ферранди.

— Но дорогая мамуля… что стряслось?..

— Стряслось то, мерзавец, что я все знаю.

— Все?..

— О романе с Джейн Спенсер… Вот… Теперь понял?..

Все — говорю тебе.

— Но… с этим покончено еще два года назад… я не знал…

— Какая разница!.. Ты мне лгал, обманывал, ты…

— Всего лишь мелкая интрижка…

— Молчать!.. Я не хочу больше ничего слышать.

В общем, ты понимаешь — между нами все кончено!

— Нет, мамуля, это невозможно!

— Перестань ныть.

— Я прошу у тебя прощения, от всего сердца, я…

— Упрашивать бесполезно. Два раза я не повторяю.

— Но дай мне хотя бы объяснить, как это произошло, тогда ты, возможно, поймешь… И простишь… умоляю тебя, мамуля, умоляю…

Сеймур плакал навзрыд, сопли капали на галстук с вышивкой, даже на трубку, и он вытирался тыльной стороной ладони, искал носовой платок, задыхаясь от слов и слез.

— Мамуля, дай мне сказать…

— Это я тебе кое-что скажу, а ты хорошенько слушай: у меня ты больше не живешь. Заберешь свой чемодан в баре у Джимми. Ты ничего не должен мне, а я — тебе. Ты у меня больше не работаешь, и вход в магазин для тебя запрещен. Все понятно?.. Повтори.

— …Чемодан в баре у Джимми… ничего не должен… Больше у тебя не работаю, и вход в магазин для меня запрещен…

— Единственное, о чем я еще попрошу: верни каталог «Доменико». Передашь его Джимми.

Она повесила трубку.

Смерть второй мамочки. Хиросима.

Прямая дорога бежала через всю Пенсильванию. Ничего не видно было вокруг — лишь длинная тусклая лента в ночи. Сеймур ехал быстро. Он отказался от ужина и сна. Второй и третий раз звонил Эмили, но она не соизволила снять трубку, и теперь он мчался к ней объясниться, чтобы она наконец выслушала его и поняла, что все может остаться, как прежде.

Как прежде — значит, всего-навсего три года назад, ведь роман с Джейн был коротким. Теперь Сеймуру казалось, будто он смотрит фильм, — лучшего сравнения не подберешь, — который крутят в желтом свете трех больших порций виски, выпитых одна за другой.

В тот день, когда миссис Спенсер покупала туфли, все продавщицы были заняты, и Сеймур обслуживал ее сам, сидя на низком табурете и нежно глядя на длинную ногу со сдержанным матовым блеском и худой коленной чашечкой — ногу с сильно выгнутой подошвой и большим пальцем, который как раз порвал нейлон, подобно мышке, прогрызшей ход. Успокоительная банальность тридцатипятилетней вдовы-католички, ирландского происхождения, с двумя детьми, миловидным лицом и каштановыми волосами, в дамском костюме из «Мэйсиз». У нее был приятный голос, но главное — она явилась в один из тех дней, когда в душе Сеймура подспудно зрела слабая попытка реванша. А почему бы и нет?.. Эта худая коленная чашечка ассоциировалась с ударом и страстностью, на которую сам он никогда не был способен, но сулила при этом жестокость — возможно, похоронную магию костей, хотя Сеймур и не мог выразить ее каким-либо понятием: косвенный образ всякого падения, гибели, уничтожения в земле, словом, возвращения, возврата.

Сдержанно — ведь Сеймур всегда был сдержан — пригласил он ее на свидание. Она с удивлением согласилась, хотя сначала пришла в шок, но затем успокоилась, узнав, что Сеймур не женат на Эмили. Грех утратил свою тяжесть и даже обрел некую функцию правосудия, карающего Эмили — разведенную грешницу.

Словом, то был легкий экстаз от воображаемых скелетных извращений — встреча столь же банальная, как дамский костюм, сладость без горечи, аромата и соли. Джейн переносила обычные материнские чувства на детей, а Эмили, окруженная ореолом из мириад эмбрионов, возносилась в сияющий зенит вечных Матерей. Джейн пользовалась спиралью, но ходила исповедоваться. Однажды связь прервется — Сеймур оступится. К примеру, католичество. Или дети. Или дорогая крошечная квартира с устарелым телевизором, которую немного облагораживал декоративный секретер с инкрустированными выдвижными ящиками. Хотя Сеймур ценил некоторые превратности судьбы, препоны никогда его не ободряли. Необходимость выкраивать время, дети Джейн, которых нужно было отталкивать или же развлекать, портрет покойника на комоде — все это внушало ему тягостное чувство. Роман длился шесть месяцев, увядая с каждой встречей, превращаясь в рутину и не становясь ни узаконенным делом, ни королевским режимом, как у мамули. Эмили предлагала строгость, смягченную сюрпризами, а Джейн блуждала с Сеймуром по бледно-серой ничейной земле. Не в силах украсить воображение других, она все же умела расцвечивать свое собственное тусклыми красками, заимствованными из святцев. Джейн воображала святых хорошими знакомыми какого-то супер-Рокфеллера — чрезвычайно влиятельными придворными, чьей поддержкой следовало заручиться. Возможно, Сеймур окажется не так уж им неприятен.

Оба сидели на кухне, как вдруг Джейн положила овощ, который как раз чистила:

— Я уже думала, они не наступят… Представь, какая история!.. Наконец-то, вчера начались, с трехдневным опозданием. Обычно у меня никогда не бывает задержек, никогда…

— Вот видишь… Зря боялась.

— Слава Богу.

В тишине тикал будильник. Она вновь принялась чистить овощ, а Сеймур курил, глядя на волосы Джейн — каштановые волны, прямой пробор цвета кости, голубая пластмассовая скобка.

— Стерилет — это ведь надежное средство?.. А… если бы это когда-нибудь все же произошло, что бы ты сделал?..

Он потушил окурок в пепельнице, снял очки и начал их протирать:

— Ну… есть «Центр Маргарет Сейнджер». [15]

— Что?!.. Кошмар!.. Никогда не проси меня об этом!

Никогда!

— Чего же ты хочешь?.. Я не вижу другого выхода. К тому же случай, к счастью, не представился, так зачем портить себе кровь?

— Ты ведь холост?

— Ну и что?

— Ну и что?.. А то, что в случае беременности мужчины «заглаживают вину», как выражались наши дедушки и бабушки… Ты этого не знал?..

15

Организация, занимающаяся тестами на беременность и абортами. — Прим. автора.

— Знал, но никогда не думал о женитьбе.

Он чуть не добавил: «Во всяком случае — на ипотеке семейного бремени… Во всяком случае, на тебе… И потом, я никогда не расстанусь с мамулей! Никогда!»

— Но у тебя же есть сожительница! Это все равно что быть женатым… хотя, конечно, ты ничем не связан…

— Я запрещаю тебе говорить в таком тоне!

Он встал, опрокинув стул. Впервые в жизни Сеймур вспылил и стыдился этого.

— Я говорю, как хочу… Мне все ясно.

— Мне тоже все ясно… Мне ясно, что ты ищешь себе мужа, вот что мне ясно!

— Идиотизм!.. Если бы я вышла замуж, родители Чарльза перестали бы мне помогать и платили бы только за детей. А с тобой я бы наверняка потеряла на курсе при обмене. Ясно ему!..

— Тогда пусть твой добрый отец-иезуит возьмет тебя под свое крылышко, чтобы ты наконец перестала жить во грехе!..

— Замолчи! Я запрещаю тебе говорить о моей религии!

— Ты ничего не можешь мне запретить — ничего!

— Ах так, тогда убирайся!.. Вон отсюда!.. Проваливай!..

— Я не глухой, не надо повторять по два раза.

Развернувшись, он на ходу схватил плащ и вышел. Сеймур снова взял себя в руки и не хлопнул дверью, успокоился и ощутил, наконец, свободу, ведь с Эмили его связывала не цепь, а пуповина — утешающее тепло. Сеймур был счастлив: он доказал себе все, что хотел, но потерпел поражение. Теперь он считал это приметой вновь обретенного детства. У него не было никаких угрызений совести: иные божества просто невозможно оскорбить.

И вот все изменилось в одночасье. Он переоценил свои силы, и божество нещадно разбушевалось. Сожаление о растраченной жизни сжимало горло и переворачивало нутро. «Я загубил свою жизнь просто так. Зазря! Рискнул всем ради тени. Загубил свою жизнь, загубил…» Внезапно его охватил страх будущего, голода и даже нужды. В сорок пять лет он не найдет себе работу. Все рушилось в один миг. Сеймур больше не видел приборной доски. Перед ним, как безумная, убегала мертвенно-бледная дорога, убегала вспять, а он гнался за светом собственных фар.