Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Большинство буржуазных историков конца XIX — начала XX в., рассматривая историю России, противопоставляли ее истории стран Западной Европы. Сравнительно редко делались попытки установить здесь какие-то общие моменты.

Сравнительно-историческим методом изучения прошлого пользовался Н. П. Павлов-Сильванский. Он выступил с тезисом о том, что, как и в странах Западной Европы, на Руси в определенный период ее исторического развития (с конца XII в. по 60-е годы XVI в.) господствовал феодализм [207] . Эта мысль не была абсолютно новой для русской дворянско-буржуазной историографии. Еще в XVIII в. С. Е. Десницкий и И. Н. Болтин сопоставляли феодальные порядки на Руси и в западноевропейских средневековых странах. Но русские буржуазные историки XIX в. в своей массе не восприняли идею о том, что и Русь прошла период феодализма, и поэтому работы Н. П. Павлова-Сильванского имели положительное значение, ибо на основе большого материала опровергали господствовавшие в то время в буржуазной литературе представления о «самобытности» русской истории, о противоположности исторического развития России развитию стран Западной Европы.

207

Н. П. Павлов-Сильванский, Феодальные отношения в удельной Руси, СПб., 1901; его же, Феодализм в древней Руси, СПб., 1907 (изд. 2, М.-Пг., 1923); его же, Феодализм в удельной Руси, СПб., 1910 («Сочинения», т. III).

При всем научном значении работ Н. П. Павлова-Сильванского, содержащих ряд новых верных наблюдений, в теоретическом отношении они являются показателем кризиса буржуазной исторической мысли. Выводы Н. П. Павлова-Сильванского строятся на сравнении « отдельныхучреждений русского удельного строя с основными учреждениями феодализма», на сопоставлении « отдельныхюридических институтов» (община — марка, боярщина — сеньерия, боярская служба — вассалитет, поместье — коммендация, закладничество — патронат и т. д.). В ряде случаев это сопоставление получается весьма убедительным, свидетельствуя о большей или меньшей близости явлений, имевших место в разных странах в феодальную эпоху. Иногда же эта близость вызывает весьма серьезные сомнения, ибо доказывается она сравнением разновременных источников, отражающих разные стадии исторического развития. И во всех случаях остается недоказанным общий тезис Н. П. Павлова-Сильванского о том, что древнерусские учреждения «по существу своему, по своей природе представляют собой учреждения тожественныесоответствующим учреждениям феодальной эпохи» [208] . Объясняется это и неверной постановкой самой задачи исследования — доказать тождество «порядков» в разных странах (когда речь может идти об общих и частных закономерностях исторического развития), и методологией и методикой исследовательской работы, сводящейся к выявлению внешних признаков, вырванных из общего исторического процесса «институтов» (в то время как важно изучение всей системы феодальных отношений).

208

Н. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в древней Руси, изд. 2, стр. 50–51. (Курсив мой. — Л. Ч.).

Феодализм Н. П. Павлов-Сильванский рассматривает как явление политическое. Правда, он говорит «о крупной земельной собственности» как «основе феодального порядка». Но институты, «связанные с крупным землевладением», Н. П. Павлов-Сильванский отличает от «режима феодального» и называет их «сеньериальным», или «домениальным», режимом. Что же касается понятия «феодализм», то Н. П. Павлов-Сильванский, следуя Гизо и Фюстель-де-Куланжу, определяет его как политический строй, характеризующийся тремя признаками: 1) раздроблением территории на домены-сеньерии, 2) объединением их вассальной иерархией, 3) условностью землевладения. Представление о феодальном строе как о совокупности лишь ряда, главным образом правовых, явлений приводило к тому, что Н. П. Павлов-Сильванский различал «феодализм политический и феодализм социальный» [209] .

209

Н. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в древней Руси, изд. 2, стр. 58–60, 89, 155.

Но надо сказать, что в целом ряде случаев в своих конкретных изысканиях Н. П. Павлов-Сильванский приходил к выводам, которые при всей общей теоретической неправильности его концепции представляли научный интерес. Таковы, например, его выводы о «древности волостной общины», о сохранении крестьянской общины и в период развития феодального землевладения, об ограниченности права крестьянского перехода еще до издания Судебника 1497 г., об иммунитете [210] и т. д.

210

Там же, стр. 74, 198, 203, 228.

Образование единого государства на Руси Н. П. Павлов-Сильванский рассматривает в духе своей общей концепции о «трех периодах русского исторического развития», причем в первый период (до XII в.) «основным учреждением является община, или мир», во второй (XIII — середина XVI в.) «основное значение имеет крупное землевладение, княжеская и боярская вотчина, или боярщина — сеньерия», в третий в качестве «основного учреждения» выступает «сословное государство» [211] . Это представление об историческом процессе как смене учреждений характерно для мировоззрения Н. П. Павлова-Сильванского, интересовавшегося не производственными отношениями, а правовыми явлениями в отрыве от базиса. При этом он считает, что «с объединением территорий в XV–XVI веках правительственная власть впервые получает истинно-государственный характер» [212] . Сословная монархия появляется на Руси с падением «феодального порядка» (процесс, начавшийся при Иване III и завершившийся при Иване IV) [213] . Перед нами — концепция русского исторического процесса, отражающая политическую идеологию кадетской партии (к которой принадлежал Н. П. Павлов-Сильванский), искавшей в прошлом историю конституционной монархии.

211

Там же, стр. 181, 183.

212

Там же, стр. 175.

213

Н. П. Павлов-Сильванский, Феодализм в древней Руси, изд. 2, стр. 155.

Специальное исследование о возникновении в конце XV в. единого Русского государства принадлежит А. Е. Преснякову. Он поставил перед собой задачу, по его собственным словам, «восстановить, по возможности, права источника и факта в представлении об одном из важнейших явлений русской истории — образовании Великорусского государства», так как в ряде трудов на эту тему данные первоисточников использовались лишь в качестве «иллюстраций готовой, не из них выведенной схемы» [214] . Сама по себе эта задача была вполне законной, и правильное ее решение могло помочь уяснению и углублению многих темных и спорных сторон поднятой А. Е. Пресняковым проблемы. Надо сказать, что Преснякову удалось по сравнению со своими предшественниками иными глазами взглянуть на источники по данной проблеме, применить к ним новые приемы изучения. Так, автор совершенно справедливо отмечает, что «княжие духовные и договорные грамоты раскрывают подлинный свой смысл только при условии изучения каждой в связи с создавшими ее отношениями, а взятые вне исторической обстановки, использованные, притом, для ответа на вопросы, каких они в виду не имели, они ведут к ложным выводам, какие им навязаны традиционной историографической схемой» [215] . Верно указывает А. Е. Пресняков и на опасность некритического отношения к другому виду исторических источников — летописным сводам. «При безразличном пользовании разными их типами и редакциями, без учета создавших эти типы и редакции тенденций и книжнических точек зрения» они «не дают всего, что могут дать, и, что существеннее, позволяют предпочесть позднюю и нарочитую переделку текста подлинному, первоначальному историческому свидетельству» [216] .

214

А. Е. Пресняков, Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII–XV столетий, Пг., 1918, стр. V (введение).

215

Там же.

216

Там же, стр. V–VI.

Умело расслаивая летописные своды на их составные части (с учетом новых работ по русскому летописанию А. А. Шахматова), строя свои наблюдения на сопоставлении различных вариантов летописных известий с данными духовных и договорных грамот князей и других памятников, А. Е. Пресняков в ряде случаев по-новому изложил политическую историю Руси в XIII–XV столетиях. Он детально вскрывал и иногда своеобразно и интересно интерпретировал сложные перипетии междукняжеских отношений, рассматриваемых им на широком фоне международной жизни того времени. Важно, что поле зрения А. Е. Преснякова не ограничено княжеством Московским, а захватывает княжества Тверское, Суздальско-Нижегородское, Рязанское, Северо-Западную Русь. А. Е. Преснякову удалось в значительной мере показать несостоятельность укоренившегося в предшествующей ему историографии «представления о традиционной магистрали русской истории, идущей из Киева через Владимир в Москву» [217] , т. е. о том, что русская история, начавшись на киевском Юге, прерывается там, а затем переносится на Северо-Восток, во Владимиро-Суздальскую и Московскую земли.

217

А. Е. Пресняков, Образование Великорусского государства, стр. VII.

И тем не менее методологически монография А. Е. Преснякова свидетельствует об упадке буржуазной исторической науки. Его апелляция к источнику, к факту по существу свелась не к «испытанию правильности традиционных историко-социологических схем и концепций», а к борьбе против «господства теоретических построений» [218] вообще. Критикуя выводы более ранней буржуазной историографии по вопросу о Русском государстве XIV–XV вв. с позиций буржуазной же методологии, Пресняков не смог противопоставить им нового целостного творческого построения. И беда была не в том, что он посвятил свою книгу «только внешней истории образования Великорусского государства — ее междукняжеских отношений и развития великокняжеской политики» [219] . Ограничение темы всегда законно, а в данном случае оно позволило А. Е. Преснякову достигнуть ряда положительных конкретных результатов в освещении ее отдельных сторон. Отрицательно сказалось на выводах А. Е. Преснякова другое — то, что он оторвал процесс образования Великорусского государства от общественного развития, даже в том буржуазном понимании истории «общественных классов», которое было предложено В. О. Ключевским, сведя этот процесс к «собиранию власти» [220] московскими великими князьями. Это не значит, конечно, что А. Е. Пресняков не касается совсем общественных отношений в рассматриваемое им время. Нет, он говорит и о позициях ростовского боярства, и о «вспышках народного восстания» в Северо-Восточной Руси против «ордынского господства» в конце XIII в., и о восстании в Твери в 1327 г. [221] и т. д. Но все это для А. Е. Преснякова лишь исторический фон, помогающий лучше осветить то, что он считает главным, — эволюцию великокняжеской власти. Ее «агония» после татаро-монгольского нашествия [222] , «возрождение» в годы Ивана Калиты [223] , дальнейший подъем при его преемниках, «кризис» во время «жестокой смуты» (феодальной войны) при Василии Темном и, наконец, «синтез вотчинного властвования и политической силы великокняжеской власти в московском едином самодержавии» [224] — такова схема образования Великорусского государства, предложенная А. Е. Пресняковым.

218

Там же, стр. 26.

219

Там же, стр. VI.

220

Там же, стр. 458.

221

Там же, стр. 45, 109, 137.

222

Там же, стр. 49.

223

Там же, стр. 159.

224

А. Е. Пресняков, Образование Великорусского государства, стр. 377.

А. Е. Пресняков упрекал «юридическую школу» буржуазной историографии в «социологическом догматизме», явившемся результатом «прямолинейного понимания идеи «органического» развития» и приведшем к «изучению эволюции форм и начал политического строя вне связи с общими условиями политической жизни» [225] . Самого А. Е. Преснякова нельзя упрекнуть в излишнем социологизировании. Его изложение конкретно. Но когда он переходит от анализа к синтезу, то у него получается схема, лишенная не только классового содержания, но даже той идеи «органического развития», которую выдвинула предшествующая буржуазная историография.

225

Там же., стр. VII.

Попытку вскрыть экономические условия создания на Руси единого государства сделал С. В. Бахрушин, в 1909 г. опубликовавший небольшую, но интересную статью «Княжеское хозяйство XV и первой половины XVI в.». Автор на богатом конкретном материале рисует различные отрасли хозяйства великих и удельных князей в период политической раздробленности, а затем подходит к проблеме о причинах ее ликвидации. Эти причины он видит в смене в XV в. натурального хозяйства денежным, что привело к «кризису» ряда землевладельцев, которые не смогли приспособиться «к ощущавшейся потребности в деньгах». «С выгодой для себя вышел из. кризиса самый крупный землевладелец, великий князь московский». Он сосредоточил «в своих руках все торговые пути» и присвоил себе «ордынский выход, который давал ему очень значительные суммы». Благодаря «хозяйственной неприспособленности удельных князей» они вынуждены были брать в долг деньги у великого московского князя и экономически попали к нему «совершенно в руки» [226] . Задолженность удельных князей позволила великому князю московскому свободно распоряжаться их уделами, которые он присваивал.

226

С. В. Бахрушин, Научные труды, т. II, М., 1954, стр. 44.

С. В. Бахрушин сделал ряд верных наблюдений (например, о задолженности некоторых землевладельцев в XV–XVI вв.), широко вошедших в научный оборот и использованных затем советскими исследователями. Но общая его схема значительно упрощала вопрос об экономических предпосылках процесса государственной централизации.

Сравнивая наиболее крупные труды по вопросу о создании Русского централизованного государства, появившиеся в период кризиса буржуазной исторической мысли (Н. П. Павлова-Сильванского, А. Е. Преснякова), с работами С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, относящимися ко времени расцвета буржуазной науки, можно сделать следующие выводы. Во-первых, Н. П. Павлову-Сильванскому и А. Е. Преснякову удалось нарисовать в ряде случаев более разносторонне, ярко и верно фактическую, конкретную картину ликвидации на Руси политической раздробленности, так как был привлечен более богатый материал русских и (в целях сравнения) западноевропейских средневековых документов, источниковедчески более тонко интерпретируемых. Во-вторых, некоторые выводы, к которым уже пришла ранее наука (например, о роли внешней опасности как фактора, способствовавшего политическому объединению Руси, о параллелизме тех или иных явлений феодального политического строя на Руси и в западноевропейских средневековых странах и т. д.), получили теперь более глубокое, разностороннее и убедительное обоснование. В-третьих, были подвергнуты критике некоторые традиционные исторические схемы, в своей основе восходящие еще к феодальной историографии (например, о перенесении арены общерусского исторического процесса из Южной в Северо-Восточную Русь и др.). И при всех этих положительных итогах развития буржуазной исторической науки, которые определились на рубеже XIX и XX вв., тогда же ярко выявилось основное: она уже исчерпывала возможности дальнейшего идейного роста и постепенно заходила в тупик. Идейный рост исторической мысли мог совершаться лишь на базе того мировоззрения, носителем которого был восходящий класс — пролетариат, на базе марксистско-ленинской методологии. Великая Октябрьская социалистическая революция произвела коренное, принципиальное размежевание в среде дореволюционных историков. Некоторые из них, как лидер империалистической буржуазии Милюков, заняв антинародные позиции, порвали свою связь с Родиной и перешли в лагерь эмиграции. А. Е. Пресняков, С. В. Бахрушин и другие лучшие представители дореволюционной интеллигенции посвятили свои силы и знания советской науке.