Обреченный мост

А с судьбой его недавней «правой руки», лейтенанта Ройтенберга, было и того яснее: придётся отдать «руку на отсечение», под трибунал к чёртовой матери!

Наскучив ходить по пятам за профессором и его новоявленными «упаковщиками», Рот поднялся на второй этаж высматривать себе что-нибудь из старинных линогравюр, не представлявших ценности для музеев Дойчланда, а вот, если себе в кабинет на Фридрихштрассе… Вот в камеру себе теперь и повесит. Хотя, скорее, на стенку окопа передовой.

Эрих оглянулся. Рассеянная толпа «Hiwi», которых последний год-два начали наконец допускать к военной службе с оружием в руках, а не только отхожие ведра из окопов выносить, работала из рук вон плохо. Угрюмая эта отара рыскала по окружающим руинам, жилым только частично, и по грудам кирпичного боя, совершенно очевидно, что в поисках укрытия от жгучего степного ветра, а не каких-то там беглецов. То-то и приходится солдатам то и дело подгонять их едва не прикладами — рвения ни малейшего.

«Да и толку — тоже, — снова поморщился Эрих. — Хоть это и прямейший путь в сторону кишащих партизанами катакомб»…

Так ведь и непрямых — сколько хочешь. Катакомбы эти неизвестно где начинаются и неизвестно где кончаются, их и в первую оккупацию до конца прочесать не смогли, только время тишины показало — вымерли, если кто и остался из защитников. Нет. Дурная затея. Только для очистки совести…

«Шайсе!» — Оберстлейтнант вздрогнул от хлопка по плечу.

Не надеясь попасть в поле зрения его единственного глаза — второй-то всё под кожаным кругляшом дожидается вердикта берлинских окулистов, — его неделикатно таким образом окликнул один из «столоначальников» полевой комендатуры, мобилизованных «на мероприятие».

— Как насчет этого?.. — ткнул он чёрной перчаткой в по-советски эклектичное здание, так называемый «Дом инженеров». Вон, даже шестерня гипсовая на фронтоне, точно как в Рейхе.

Секунду подумав, Эрих отмахнулся:

— Чуть ли не единственный тут порядочный дом с кочегаркой, он напичкан нашими офицерами, как консервная банка сардинами. Дальше, — махнул он рукой в сторону довоенного клуба им. Коккинаки с колоннадой колхозного величия.

В оставшемся позади «Доме ИТР», завязывая тесемочки нательной сорочки, капитан Новик покосился на плетёную корзину, полную глаженого белья и заложенную чистой холстиной.

— Слушай… — нахмурился он, соображая что-то. — Вы им только подштанники стираете или верхнее тоже?

— И мундиры тоже, — нахмурила в ответ угольные бровки Наталья, видимо, полагая подобное занятие не просто зазорным, но и преступным.

Однако Александра занимало другое.

— А в не стиранном пока, есть что-нибудь для нас с лейтенантом? А то надо же к твоему «надёжному товарищу» в чём-то идти…

Керчь, пос. Колонка, ул. Радио, 7

Форма и содержание

Екатерина Соболева, жизнерадостная девушка с довоенным взглядом кухонной рабочей, не верящей и не желающей верить, что кухня — это навсегда, и с преждевременными отложениями на бедрах, утверждающими обратное, открыла дверь на условный стук.

И жизнерадостность покинула её.

Да так надолго, что Наталья даже забеспокоилась — не подумывает ли её подруга героически принять уксусу или другого какого яду, как только фашисты отвернутся и перестанут пытать её расспросами. Тем более напрасными, что она — комсомолка, а кроме того, немецкий учила через пень-колоду.

И впрямь, Катя оказалась «товарищ» донельзя надёжный, непробиваемо. То, что «немцы», приведённые к ней в квартиру под самой крышей предательницей Сомовой, говорят с ней по-русски, дошло до Катеньки минут через пять после того, как Войткевич вошёл к ней в форме немецкого гауптштурмфюрера СС-Ваффен.

Вошёл и, улыбаясь дружелюбно, брякнул с порога:

— Гутен таг!

Шутка его едва не стоила провала операции, потому что пятилась от фашиста Катя до самого мансардного окна, явно надеясь в него выскочить на булыжники двора.

Керчь, ул. Р. Люксембург. «Дом ИТР»

«Привет от Хачариди…»

По возвращении со службы зондерфюрер Рибейрос обнаружил, что в квартире, как он понял, ждали коллеги его нового знакомца Боске, но уж явно не земляки.

Бесцеремонно побросав прямо на половицы зимние штормовки и маскировочные анораки в угловатом, осеннем ещё, камуфляже, на его стульях расселись заурядные СС-штурманы. Один похож то ли на румына, то ли на еврея, в общем, какой-то понтийско-семитский тип. Ещё и хам! — уничтожал штабную пайку зондерфюрера, орудуя плоским штыком в банке французского гусиного паштета. Другой — явный «фон» какой-то, больно морда швабско-аристократическая. Рассматривает на просвет бутылку бордо с длинным горлышком.

Казалось, появление хозяина их не только не смутило, но они его как-то и не особенно заметили. Впрочем, нет…

— А что, дон Рибейрос? — щуря один глаз и выискивая что-то на дне банки, спросил смугловатый. — Как по вашим наблюдениям, в подразделении, где служит Боске, солдаты стрижены под «зеро», как гитлерюгенд, или всяко бывает?

— Да у них там вошь в казарме, — машинально ответил Хуан, всё ещё соображая, как ему реагировать на незваных гостей.

— Ага! — почему-то обрадовался «понтийский семит». — Я же тебе говорил! — И погладил себя по освежённой только что густой щетине на голове.

Только теперь зондерфюрер заметил, что подле зеркала валяется прямо на полу его никелированная машинка для стрижки и чёрный прах волос.

— Да кто вы такие, чёрт вас возьми! — возмутился наконец Рибейрос, бросая на кожаный диван пакеты. — Что за окопное свинство?

— Он не любит фронтовиков?! — с неожиданной пылкостью подскочил на ореховом стуле «понтийский семит» и с размаху так всадил штык в банку, что лезвие со скрежетом её пропороло.

Зондерфюрер, вслед за пакетами, рухнул на диван, просадив скрипучие пружины. Невообразимость происходящего превосходила его бухгалтерское воображение.

— Я… я… — почувствовал Хуан острую необходимость извиниться, даже попросить прощение, поклясться всеми святыми и, если понадобится, самим фюрером. К счастью…

— А вы там, у себя в штабе по какой части? — отрезвил его деловитый вопрос ценителя французских вин.

Спросил он так благожелательно и контрастно в сравнении с любителем французских паштетов, что Рибейрос незамедлительно проникся к нему расположением.

— Я по финансовой, бухгалтерия, господа…

— Что ж вам, штабному, и телефона не поставили? — «фон» прихватив стул за гнутую спинку, приставил его к дивану и дружелюбно протянул Хуану его же бордо.

— Деньги любят тишину, как говорят домушники в Одессе, — сказал что-то на русском «понтийский семит», подтверждая самую ужасную и, положа руку на сердце, самую первую догадку зондерфюрера.

Как только увидел Хуан любимую свою английскую машинку на полу, так даже знакомые донельзя «шмайссеры», висевшие на спинках стульев, показались русскими дисковыми пистолетами-пулеметами…

— А телефон внизу есть, в подъезде, — зачем-то сдал зондерфюрер Рибейрос самую главную тайну Вермахта. Ведь особенно и не спрашивали? Но раз уж отдал палец — закатывай рукав по локоть. — Так что любой может позвонить, здесь же офицеров много…