Обретение Родины

Но самый главный вопрос не в этом, Балинт. Надо наконец понять и твердо запомнить, что с изгнанием немцев для венгерского народа не заканчивается, а лишь начинается обретение родины. В изгнании немцев со своей земли венгерский народ участвовать в полную силу не смог. Зато теперь ему надлежит из своей на протяжении четырех веков влачившей колониальное или полуколониальное существование страны сделать страну свободную, а из обращенных в рабство венгров — свободных людей. И осуществлять это надо собственными силами. Такова, Балинт, задача!

Сегодня все в Венгрии говорят о разделе земли. Ликвидация феодального землевладения — действительно наиболее срочная задача. Ее подготовляет, организует и осуществляет ваша коммунистическая партия. Однако и вы и я, оба отдаем себе отчет, что работа по обретению родины этим далеко еще не завершается. Земельная реформа аграрного вопроса в целом не решает; проведение ее сопряжено с большими трудностями. А вам предстоит разрешить целый ряд и еще более трудных задач. Но вы с этим справитесь! Ведь у вас есть прекрасный рабочий класс, с его великим, замечательным революционным прошлым… есть закаленная в огне партия… превосходные революционные традиции и богатая страна. Один венгерский инженер уже успел подсчитать, что, если взять хотя бы только венгерскую нефть, она, безусловно, в состоянии обеспечить достаточную материальную базу для восстановления страны. Один такой инженер — уже настоящий клад!

Топчиев устало опустился на стул. Утомила его вовсе не сама беседа. Просто во все, что бы он ни делал, генерал всегда вкладывал свои силы и душу, забывая, что уже не молод и по месяцам недосыпает. Сейчас он сердечно тревожился за венгерский народ. Быстро выпив одну за другой две чашки чаю, он снова встал.

— Видели вы нашу тяжелую артиллерию на марше? Представляю, как, должно быть, екнуло у вас сердце… за судьбу Будапешта. Не надо тревожиться, Балинт! Мы не станем расстреливать венгерскую столицу. А ведь Гитлер хочет именно этого. Мы послали в Будапешт парламентеров — немцы их убили. В том числе и одного венгерского парня, капитана Штейнмеца… Нацистам желательно, чтобы мы это выместили на венграх. Крепитесь, Балинт! Мы же с вами солдаты. Я понимаю ваши чувства, но все-таки… Нельзя сейчас размагничиваться. Вот так… Я знаю Советский Союз, знаю нашу партию и потому уверен: наша тяжелая артиллерия Будапешт обстреливать не будет. Вы спросите, по какой причине стягиваем мы ее в таком случае под городские стены? А вот для чего. Чтобы пощадить один какой-либо город, одну страну, нужна не только большая моральная сила и великая политическая мудрость, но прежде всего решающее военное превосходство. Великодушным может быть только по-настоящему сильный…

Ну а теперь, Балинт, меня ждут дела. Больше вас не задерживаю. Вечером, возможно, еще встретимся. Но не наверняка. Поэтому уже сейчас пожелаю счастливого Нового года для венгерского народа.

Откозыряв по форме, Балинт направился к выходу. Но генерал окликнул его снова:

— Нет ли у вас какой-нибудь просьбы, товарищ Балинт? Желания личного порядка?

— Есть такое, товарищ генерал армии! Мне бы очень хотелось принять участие в освобождении Будапешта. С оружием в руках.

— Но вы же редактируете газету! Притом очень ответственную.

— Габор Пожони, который работает в настоящее время в редакции «Венгерской газеты», честное слово, во много раз лучший редактор, чем я, товарищ генерал армии. Он больше знает, умнее и работоспособнее. Очень, очень вас прошу…

Генерал улыбнулся. В эту минуту он был действительно совсем молодым.

— Сам такой вопрос я решить не могу. Вы принимали участие в обороне Москвы? Понятно, что вам хочется сражаться и за освобождение Будапешта. Но как я уже сказал, тут решаю не я. Поговорю с товарищем генерал-майором… А он вам потом сообщит.

* * *

На встрече Нового года, устроенной командованием фронта в каком-то спортивном зале, интендантское управление проявило себя отменно: на длинных столах, накрытых белыми и цветными скатертями, теснилось бесчисленное количество закусок и вин. Однако настроение не было всецело праздничным. Гости то приходили, то уходили. Порой на несколько минут в зале собиралось до сотни или больше офицеров, а уже через четверть часа их оставалось всего двадцать пять — тридцать.

Фронтовик ни в коей мере не враг выпивки, но сегодня здесь не нашлось бы ни одного человека, который хватил бы лишнего. Все участники явились сюда кто после службы, кто перед тем, как к ней приступить. Мысли заглядывавших на минутку в этот украшенный знаменами и еловыми ветками зал витали совсем в других местах. Если люди и пили, то ровно столько, сколько требуется по личному фронтовому опыту каждому, чтобы поддержать работоспособность. Даже хозяева праздника, офицеры интендантского управления, заходили в зал на считанные минуты… Ведь они стояли в преддверии серьезного экзамена: им надлежало через бесконечно растянутые коммуникации обеспечить сражавшиеся под Будапештом войска всем, в чем те нуждались.

За несколько минут до полуночи в зал заглянул на короткое время генерал-майор. Он подозвал к себе Балинта.

— Как я слышал, товарищ майор, вы изъявили желание поехать в Будапешт. Приходите ко мне утром в шесть часов за документами. Жаль, что вы не сказали об этом днем. В девять часов вечера отсюда пошла машина на Цеглед с офицерами политотдела, вы могли бы уехать вместе с ними. Итак, завтра утром вы отправитесь в Цеглед и явитесь там к полковнику Смирнову, руководителю нашего политуправления при передовой группе. Возможно, Смирнова на месте вы уже не застанете, тогда следуйте за ним на машине дальше, в Юллё или Кишпешт — в Цегледе точно узнаете, где его искать. Желаю удачи, товарищ майор! Надеюсь увидеть вас целым и невредимым в уже освобожденном Будапеште.

— Так и будет, товарищ генерал!

В полночь для собравшихся в зале генерал армии провозгласил тост за советский народ и Красную Армию, за все борющиеся во имя свободы народы и за всех честных трудовых людей.

Зазвенели бокалы.

Балинт выпил залпом стакан водки.

Через несколько минут он уже вышел на улицу. Когда он вставал с места, за соседним столом поднялись еще двое гостей. Кто они, сквозь густой табачный дым или от большого волнения лысый майор не разобрал. А это были Дюла Пастор и Йожеф Драваи.

Они направились следом за Балинтом.

— С Новым годом! Желаем сил и здоровья, товарищ майор!

— С Новым годом, с новым счастьем, ребята!

Стояла прекрасная, тихая, ясная ночь. Снег перестал идти еще с вечера, ветер тоже угомонился, только обрывки облаков кое-где слегка заволакивали небо, и сквозь них просвечивала луна. Было такое впечатление, что на крыши зданий, укутанные плотным, чистым снегом, льют серебристый, бледный и холодный свет сами облака. Оберегавшие безопасность города ночные истребители кружили высоко над облаками. Приглушенный рокот их моторов казался не громче мушиного жужжанья.

Трое мадьяр долго шагали молча по одной из немых улиц маленького венгерского городка, служившего сейчас местом расположения штаба советских соединений, сражавшихся за освобождение венгерского народа. Под обутыми в тяжелые сапоги ногами поскрипывал снег.

— Сколько времени вы пробудете в Ясапати? — спросил Балинт.

— На рассвете вылетаем обратно в Мукачево. А через пару дней возвратимся оттуда в Дебрецен вместе с восемнадцатью тысячами бойцов. Тюльпанов и Давыденко, Мартон Ковач и капитан Дьенеи уже формируют батальоны… По моей просьбе генерал-майор обещал прикомандировать к нам и товарища Анну Моцар. Она будет нам в помощь.

Услыхав слова «восемнадцать тысяч», Балинт был уже не в состоянии сосредоточить внимание на речи Пастора. В ушах еще звучал его спокойный, басовитый голос, но перед глазами стояло совсем другое: десять, сто тысяч, миллион мадьяр. Наконец-то свободных мадьяр!

Лысый майор вздохнул. Облегченно, всей грудью.

— Вот она, действительность: венгров посылали, гнали для уничтожения свободы, а теперь они возвращаются на родину строить эту свободу для себя.

— Возвращается покуда всего восемнадцать тысяч гонведов, — продолжал Пастор. — Но в ближайшее время их вернется в два-три раза больше. Ведь в них сейчас большая нужда. Нас ждет огромная работа.