Обручение на чертовом мосту

– Угомонился? – хохотнул управляющий. – Все равно будет, как я сказал.

– Будет! – с рыданием выкрикнул Емеля. – Гнида тоже вошью беспременно будет!

– Ах ты… – Булыга с яростью припечатал его пинком пониже спины. Емеля распластался на траве и более не шевелился.

Адольф Иваныч торжествующе огляделся – и вдруг красный рот его приоткрылся.

– А эт-то еще что? – просвистел он, ткнув куда-то указующим перстом, и Ирена увидела гору корзин и баулов, сваленных под крыльцом.

Да ведь это ее с Игнатием вещи! Их багаж!

Адольф Иваныч кивнул – Булыга тотчас приволок огромную картонку, перевязанную зеленой лентой, открыл.

Ирена тихо ахнула, когда голубая, пенистая волна кружев хлынула на зеленую траву лужайки. Ой, это платье, единственное из купленных «приятельницей» Игнатия, которое пришлось ей по вкусу. Однако оно было с огромным кринолином, а потому Ирене не представилось случая надеть его.

– Одёжа! – радостно сообщил Булыга, хватая платье. – Гляньте-ка, обручи в его вздеты!

Он вертел платье так и этак, пытаясь добраться до хитроумно вшитого кринолина. Тонкий, воздушный муслин на глазах вянул в короткопалых грубых лапищах.

Адольф Иваныч утробно хрюкнул и резко выставил вперед руку:

– Топор. Топор мне, ну!

Топор явился будто по волшебству. Адольф Иваныч кивнул Булыге – посторонись, мол! – и со всего маху рубанул лезвием по кринолину.

Раздался жалобный треск. Полетели воздушные голубые клочки; пышное облако, громоздившееся на траве, жалобно просело.

Рубанув еще раз – для надежности, – Адольф Иваныч посмотрел на Ирену. Он поигрывал топориком, а она не могла оторвать глаз от блестящего лезвия, к которому пристал крошечный голубой лоскуток.

Вдруг нечем стало дышать. Толстое лицо и огромные губы Адольфа Иваныча надвинулись, а потом он сделался маленьким-маленьким, и его закружило в черном вихре, который пронесся перед взором Ирены, занавешивая тьмою все кругом. Она схватилась за горло и вскрикнула так отчаянно, словно у нее разрывалось сердце.

Этот крик отнял последние силы. Ноги подкосились, потом что-то сильно ударило ей в спину и голову. Черное небо навалилось сверху – и все померкло.

Глава X МАСКАРАД

Ирена потянулась и открыла глаза. Странно – что это сделалось с потолком ее опочивальни? Почему он сложен из бревен, не оштукатурен, не по€белен, не расписан? Где хорошенькие веселые амурчики, которыми отец приказал разрисовать потолок, когда подросшей Ирене отвели эту просторную комнату вместо маленькой детской?

Ах да! Она ведь не дома! Она ведь сбежала с Игнатием! И этот потолок, наверное, принадлежит тем нумерам близ съезжей станции, где они ночуют и откуда завтра отправятся в Лаврентьево, чтобы…

Лаврентьево! Игнатий!

– Гля, раззявила буркалы! – раздался рядом женский голос, исполненный такой злобы, что Ирене стало зябко.

Привстав, повернулась. Разом два открытия ее поразили: во-первых, на нее с истинной ненавистью смотрела дородная девица в простом крестьянском наряде и с самыми рыжими на свете волосами, какие только приходилось видеть Ирене, – ну просто-таки оранжевого, морковного, словно нарочно выкрашенного цвета; а во-вторых, Ирена обнаружила, что и сама она одета совершенно так, как эта девушка: в рубаху из небеленого полотна и сарафан, только у девушки он был из синей китайки, а у Ирены из какой-то грубой ткани цвета… раньше она назвала бы этот цвет маренго-клер, но в применении к сарафану это звучало глупо, и приходилось признать, что он был просто-напросто мутно-серого цвета.

– Почему я так одета? – растерянно обратилась она к рыжей девушке.

– А как тебе еще одеваться? – грубо спросила та. – В шелка да бархаты с железными обручами?

Ирена мигом вспомнила, что произошло накануне. Нет, не все, ибо вспоминать все было слишком страшно. Поэтому она не пустила свою память дальше «железных обручей» и их зверского уничтожения. Этого было вполне довольно, чтобы дрожью задрожать и начать судорожно всхлипывать. Значит, когда она рухнула без памяти, ее переодели. Чьи-то чужие, отвратительные руки – может быть, мужские, может быть, самого Адольфа Иваныча или Булыги! – стаскивали с нее платье, сорочку, корсет, ботиночки, чулки и панталоны.

Да, и панталоны. Этого предмета туалета, непременного для всякой приличной женщины, на Ирене не оказалось. Ну да, ведь крестьянки панталон не носят, а на Ирене был именно костюм крестьянки.

Костюм! Она словно на маскарад пришла. Да, раньше Ирена так любила маскарады, любила рядиться в самые невероятные образы, неистощима была ее фантазия – придумывать наряды самые невероятные, – но сейчас хочется одного: как можно скорей сбросить этот костюм и переодеться в свое. И бежать, бежать отсюда!

Отсюда? А где она?

Ирена огляделась.

Просторное помещение с бревенчатыми стенами и таким же потолком. Какие-то охвостья торчат из пазов: охвостья, похожие на волосы. Ужас! Волосами, что ли, конопатили стены, чтоб не дуло?.. Из глубин памяти всплыло слово «пакля». Стены конопатят паклей. Значит, это не волосы человеческие, а эта самая пакля. С души немножко отлегло.

Несмотря на то что помещение было обширное, в нем царила теснота. В углу лежала кучею лучина, стоял и высокий светец. Часть комнаты занимали кросна для тканья, тут же установлен был ручной жернов, два или три грубо сколоченных стола, заваленные скомканным полотном – похоже, недошитыми рубахами; там и сям виднелись ушаты, ведра, сундуки, по стенам – лавки и топчаны (на одном таком топчане и лежала Ирена). Она догадалась, что это людская. Так вот где живет дворня! Неужели и у них, у Белыш-Сокольских, дворовая прислуга обитает в такой же грязи и скученности? Ирена бывала только в комнате Богуславы и своей горничной Машуты. Но они жили отдельно, а здесь все вместе поселены.

Под лавками и топчанами происходило некое шевеление; приглядевшись, Ирена обнаружила, что там стоят корзины с курами на яйцах или даже целыми выводками. Хоть окна были распахнуты, запах в комнате стоял свирепый, мухи свободно вились под потолком, не помогала и полынь, развешанная там и сям по стенам. А между тем в комнате висели зыбки для качания детей, под потолком набиты были полати. Впрочем, какие-то подушки и ряднушки навалены были на всех лавках: видимо, спало здесь много народу, вот только сейчас не было никого, кроме нескольких тощих кошек, самой Ирены и этой рыжей девушки.

Похоже, Адольф Иваныч уже взялся претворять в жизнь свою угрозу: сделать из Ирены кабальную. Ее нарядили крестьянкою, ее поселили в людской. Значит, ей определено служить в господском доме: реши управляющий посылать ее в поля или огороды, определил бы на жительство в курную избу.

Ирена вдруг вспомнила давний случай: няня Богуслава вязала что-то, Ирена ее толкнула нечаянно, и та уронила спицы. Ирена бросилась их поднимать, однако няня остановила ее.

– По полу елозить коленками – не твое дело, – сказала строго. – Ты – барышня и так себя понимать должна. Для холопки своей не смеешь спину гнуть. Когда б я в постели больная лежала – другое дело, ты могла бы свое милосердие показать. А делать это без надобности для тебя стыдно. Смотри, не роняй же себя!