Обрученная с розой

Майсгрейв обхватил руками голову. Послание Эдуарда IV покоится на дне сундука, стоящего у окна… Итак, он погубил в пути лучших из своих людей, совратил юную дочь графа Уорвика и преступил клятву… Этот узел надлежало рассечь одним ударом. Завтра же в путь!

Он посмотрел на Анну. Она спала, уткнувшись в подушку, и по ее спине скользил лунный луч. У Филипа дрогнуло сердце. Всему конец. В его жизни больше не будет счастья. Долг и любовь боролись в его душе. Где взять мужества, чтобы обречь себя на вечную разлуку с той, которую даровал ему по милости своей Господь?

Он долго лежал, глядя в пустоту и мрак. Но даже и тогда, когда его поглотил сон, не пришло успокоение. Ему снились вооруженные всадники, несущиеся на него. Он пятился, прижимая к себе письмо короля, пытался нащупать меч, но не мог, так как был наг. Всадники все надвигались, вырастая как башни, от топота их коней сотрясалась земля. «Письмо! – вопили они. – Письмо!» Он хотел бежать, но не было сил, ноги не слушались. Всадники же проносились мимо, хохоча и почему-то выкрикивая: «Хватайте короля! Письмо у него!» – «Оно у меня!» – хотел крикнуть Филип, но язык не повиновался ему.

Наконец возник воин на коне, покрытом клетчатой попоной. «Бери девчонку, но отдай письмо!» Его шлем треснул, под ним оказалось лицо горбатого Глостера. Филип бросился прочь, волоча за собой Анну. Он оказался в толпе, пробился в первые ряды и увидел, как палач заносит топор над головой короля Эдуарда. «Ты получил девчонку!» – хохотал Глостер, и Филип вдруг понял, что с ним не Анна, а Элизабет. «Отвези письмо! – молила она. – Я буду ждать тебя всю жизнь. Одного…» Топор сверкнул, начав опускаться. «Остановите казнь!» – молил Филип. Но ему уже протягивали окровавленную голову, которая улыбалась и подмигивала ему. Он глухо, по-звериному, закричал. Перед ним было лицо Анны. Она повторяла:

– Филип! Филип! Что с тобой? Очнись!

Он проснулся. В окно вливался утренний свет. Анна, уже почти одетая, трясла его за плечо.

– Филип, Филип, милый! Ты так кричал во сне!

Он обнял ее и притянул к себе.

– Ты! Я так боялся за тебя!

Она гладила его по голове, по плечам. В ее руках была сила, от которой уходила тоска.

– Все хорошо, я с тобой.

Он посмотрел ей в лицо.

– Нам надо ехать.

Анна нахмурилась, а потом улыбнулась краем губ:

– Мы и поедем. Поспи немного. И не спускайся, пока я тебя не позову.

Напевая, она убежала, а Филип долго лежал, уставившись в потолок. Он слышал голоса внизу, слышал звенящий смех Анны. Она была беспечна, как всегда, но он уже не мог оставаться таким. Он думал о странном сне и о королевском письме. Пока они наслаждаются любовью, Уорвик может отплыть в Англию и развязать там новую войну. И тогда им снова придется гоняться за ним, и неизвестно, сыграет ли свою роль это послание.

Его окликнула снизу Анна.

Он оделся и спустился. Анна усадила его за стол, поставила перед ним тарелку с медовыми ячменными пирожками, зажаренными в масле.

– Я сама приготовила это для тебя!

Филип был растроган.

– Разве стоило утруждать себя, моя принцесса?

Анна скорчила гримаску.

– Припоминаю, что в те времена, когда я была Аланом, меня заставляли и коня чистить, и караульную службу нести.

Она смотрела, как он ест, вся светясь, и Филип не знал, как снова заговорить с ней об отъезде.

В полдень они отправились к мессе. Анна, как всегда, стала пробираться к алтарю. Неожиданно дюжий слуга в шитой галуном ливрее грубо оттолкнул ее.

– В сторону! Честь и место графу и графине Коменж!

Тучный сеньор и его супруга важно проследовали к алтарю, а их слуга, пятясь, вновь задел Анну. У Филипа вспухли бугры желваков на скулах. Он шагнул было вперед, но Анна успела схватить его за руку:

– Мы в храме, Филип!

– Этот пес не смеет коснуться тебя!

– Нет, Фил, не права я. Граф Коменж – могущественный человек в Гиени, и, говорят, сам Карл Валуа прислушивается к его советам.

Филип упрямо мотнул головой:

– А ты принцесса из дома Невилей, достойная общества венценосных особ. В твоих жилах течет кровь правителей Англии.

– Молчи. Не забывай, что сейчас я всего лишь простая мещаночка из Бордо.

– Беру Бога в свидетели, что скоро это недоразумение кончится и граф Коменж вынужден будет с почтением относиться к благороднейшей леди английского королевства.

Анна ничего не ответила и отвернулась. В оставшееся время службы они украдкой наблюдали друг за другом, опасаясь встретиться глазами. Из церкви они вышли в числе первых. Филип видел, что Анна хмурится и готова вспылить в любой миг. Внезапно он вспомнил, каким пинком его наградила первая леди, когда он впервые сказал, что надо ехать, и невольно рассмеялся. Анна оттаяла и прильнула к нему, а Филип внезапно понял, как следует действовать.

Он повел ее к лошадиному барышнику. Уяснив, в чем дело, Анна удивленно взглянула на него. Опережая вопрос, он сказал:

– Перед отцом ты должна предстать достойно. Ты выберешь лошадь, которая придется тебе по душе.

Он знал, как она любит коней, и надеялся, что подарок окончательно вернет ей доброе расположение духа. Однако ошибся. Девушка никак не отреагировала на его слова и оставалась молчалива и задумчива.

Даже когда они пришли к торговцу, где в стойлах находилось множество прекрасных животных, рассеянность ее не оставила.

– Так как? Ты выбрала? – спросил Филип.

Анна, словно очнувшись, указала на ближайшую лошадь.

– Да. Вот эта.

Перед нею стояла пегая кобыла, в белых и черных пятнах, рослая, сильная, с крепким костяком, длинной гривой и касающимся земли хвостом.

– Что ж, неплохой выбор, – проговорил Филип. – Но, признаюсь, я не любитель коней этой коровьей масти.

– Мне она нравится! – упрямо заявила Анна, и он почувствовал в ее словах вызов. Она злится, решил Филип, и не стоит ей перечить. Немного поторговавшись, он купил лошадь.

Анна ждала его у входа и не выказала никакой радости, когда он с улыбкой протянул ей повод. Когда они возвратились домой, Филип попытался было ее развеселить, но Анна, сославшись на недомогание, предпочла пораньше лечь в постель.

Сидя у окна, рыцарь смотрел на нее. Он не знал, спит ли Анна или просто затаилась, размышляя о близости расставания. Ему ли не знать, как она горда! И, разумеется, она страдает оттого, что он так настойчиво торопит с отъездом. Впереди только то, что разведет их навсегда. Но разве и его душа не разрывается от мысли, что чудо больше невозможно? Однако поступить иначе он не мог. Осознание неисполненного долга терзало его, как тяжелая болезнь.