Обрученная с розой

Филип уловил в его голосе странную интонацию – в нем звучало сочувствие. Он опустил голову. Вскоре ему предстоит уехать, а значит, они больше не увидятся. Несколько минут он ехал молча, чтобы привести мысли в порядок. Это удалось не сразу, но, когда он смог взглянуть в глаза Уорвику, лицо его было бесстрастным.

– Я покидаю вас, сэр. Разумеется, я сожалею, что мне не удалось проститься с моей отважной спутницей, но это, видимо, и к лучшему. Прошу вас передать ей мои извинения и пожелания счастья.

Уорвик кивнул. Они выехали на лесную тропу и пришпорили коней.

– Мне не стоит следовать за охотой, – сказал Филип. – А следовательно, я распрощаюсь с вами прямо сейчас.

Граф свернул в сторону, и они оказались на едва заметной боковой тропинке. Шумная кавалькада тянулась стороной, сопровождаемая ревом охотничьих рогов.

– Вы уверены, что вполне в состоянии выдержать дорогу? – спросил граф.

Его гнедой берберийский жеребец плясал и порывался вслед за проносившимися мимо лошадьми. Сдерживая его, Уорвик кружил на месте.

– Что я должен передать моему королю? – спросил Филип.

– Ничего. Хотя, пожалуй, передайте, что о его письме мы побеседуем, когда я вернусь в Англию. А произойдет это, клянусь вечным спасением, довольно скоро!

При этом граф улыбнулся, и улыбка у него вышла такой, что Филип невольно посочувствовал своему королю. В этом человеке была несокрушимая вера в победу, и Майсгрейв невольно проникся ею.

– Прощайте, милорд, – сказал он.

– Прощайте и вы, сэр рыцарь. Да хранит вас Господь. И знайте, что ни я, ни Анна никогда не забудем того, что вы для нас сделали.

С этими словами он повернул коня и галопом понесся в ту сторону, откуда доносились звуки охоты.

В этот день ловчие подняли для короля великолепного ветвисторогого оленя-десятилетка. Людовик азартно несся впереди кавалькады, трубя в рог и легко преодолевая рытвины и заросли кустарника. За ним поспешали остальные охотники, однако, как обычно бывает в таких случаях, некоторые постепенно отставали и, собираясь группами, съезжались на лужайке у раскидистого дуба, прозванного королевским, – его, по преданию, посадил еще Людовик Святой.

Охота же продвигалась своим чередом, и группа самых ярых любителей травли продолжала скакать за королем, трубя в рога и лавируя между загонщиками, вооруженными трещотками и барабанами, которые не позволяли зверю уйти в сторону.

Король с веселым гиканьем мчался впереди. Охотничий запал превратил его в разгоряченного мальчишку, и, когда ему доводилось заметить мелькавшую впереди темную от пота спину оленя и стелившийся за ним пестрый ковер борзых, он пришпоривал коня, размахивая серебряным чеканным рогом.

Внезапно увлеченные погоней швейцарцы стали обходить его и с боевым кличем, до крови терзая шпорами бока лошадей, вырвались вперед.

«Как могли не поставить в известность этих олухов, что на королевской охоте главная добыча принадлежит королю? Хорош же я буду, если они отнимут у меня этого могучего красавца оленя. Прав, однако, кузен Карл, считая их неотесанными пастухами».

Рядом с королем коротко заржала чья-то лошадь, и, покосившись, Людовик увидел, как всадница на белом иноходце отчаянным прыжком преодолела глубокий ров.

«Час от часу не легче! Сначала пастухи, теперь эта девчонка, которой еще впору в куклы играть! Где же Дюнуа, где де Бон, где Бушаж, где все эти испытанные охотники?»

Король что есть силы протрубил в рог, призывая отставших охотников. Из-за грохота копыт он не слышал, отозвался ли кто-нибудь. Пока же впереди, улюлюкая, неслись швейцарцы, за ними король и, отставая от него на полкорпуса, – Анна Невиль.

Только случайность помогла королю. Спасаясь от преследователей, олень продрался сквозь чащу и понесся краем болота. Мгновение – и он скрылся в зарослях тростника. Король выехал на пригорок, откуда были видны кружащие по колено в жидкой грязи швейцарские всадники, и внезапно заметил, как у самой воды мелькнула рыжая лисья спина. Тотчас вся свора, сбитая со следа, повернула и понеслась за лисицей, теряясь в лесу. Швейцарцы потянулись за собаками.

Людовик даже крякнул от удовольствия, начисто забыв о девушке. С высоты он видел перебирающегося через болото оленя, позади которого барахталась в жиже черная борзая – та, что никогда не теряла следа.

Анна тоже заметила оленя и, забывая в пылу о короле, взвела пружину арбалета. Щелчок привел Людовика в чувство, он угрюмо взглянул на девушку, но, не сказав ни слова, вновь затрубил в рог и поскакал в обход болотца, туда, где должен был показаться красавец-десятилеток. Одинокий лай безошибочно вывел его к тому месту, где олень, переплыв заводь, обессиленно вышел из воды и уже готов был кинуться в заросли, но борзая, хрипя и рыча, преградила ему путь.

Могучий самец привалился к сухому стволу, выставив кустистые рога навстречу опасности.

В этот миг подоспел король. Спрыгивая с коня, он уже не сомневался в успехе. Неторопливо вынув длинный охотничий нож, он направился к жертве, но затравленное животное, отчаянно обороняясь, стремительным рывком зацепило борзую рогом и отшвырнуло прочь. Перевернувшись в воздухе, пес с визгом отлетел на десяток футов, упал на спину и, скуля, попытался встать. Из его распоротого живота вываливались розовато-фиолетовые внутренности.

Король испустил короткое проклятие и, сжимая нож, шагнул вперед. Дальнейшее произошло мгновенно. Людовик был смят и едва увернулся от прямого удара рогов, но острые копыта животного уже дробили его голени. Внезапно обезумевший зверь покачнулся и рухнул, забившись в предсмертных судорогах, из глаз у него потекли слезы. Король с трудом выбрался из-под туши и, покачиваясь, встал на ноги. Из-за уха оленя торчала толстая оперенная стрела. Он оглянулся – позади стояла дочь графа Уорвика с разряженным арбалетом в руках.

Ни слова не говоря, король наклонился, перевернул на спину еще дышащего гиганта, придавил его шею коленом и коротко полоснул ножом. Лезвие вошло так глубоко, что фонтан крови залил лицо и руки короля. Затем Людовик отломил и отбросил в сторону древко стрелы и проследил, чтобы кровь скрыла крохотную ранку за ухом. И только покончив с этим, он взглянул на девушку.

– Так будет лучше, сударыня…

Он умолк, обдумывая, каким образом повернуть дело так, чтобы инцидент не получил огласки. Он подыскивал слова и медлил.