Обрученные с Югом
Шрифт:
В университетском издательстве Южной Каролины «Юниверсити пресс» следующей весной должна выйти ее книга — сборник эссе о Джойсе. Как только мы с ней, обнявшись на пороге, проходим в гостиную, мать показывает мне письмо из издательства — рукопись одобрена к публикации. В доме ничего не изменилось: та же мебель, что и в пору моего детства, стоит на тех же местах. Возвращение домой, как возвращение в сон, виденный тысячу раз.
— Мои поздравления, мать! Я отгрохаю прием по случаю выхода книги.
— Отгрохаешь, отгрохаешь! Я уже договорилась с Библиотечным обществом Чарлстона, чтобы презентация прошла у них.
— А нам разрешат принести в Библиотечное общество выпивон и закуску?
— Потребуется серьезная артподготовка. Но у нас в запасе есть время для переговоров.
— Твоя вторая книга выходит, когда тебе исполняется восемьдесят лет. Это, конечно, впечатляет.
Она не клюет на приманку, а говорит устало:
— Налей матери выпить. Мне грустно.
— Почему тебе грустно? — Я встаю, иду к бару. — Ведь скоро выйдет твоя книга.
— У монсеньора Макса плохие новости. Рак легких прогрессирует.
— Очень жаль. Я думал, ему все успешно вырезали.
— Монсеньор тоже так думал. Он принял плохую новость достойно. В конце концов, он божий человек и знает, какая награда ожидает его на Небесах.
— А тот, кто скрывает свой возраст, может попасть в рай? — поддразниваю я.
— Женщинам этот грех прощается, — отвечает мать. — А теперь расскажи, что поделывают эта сифилитичка, Вавилонская блудница, и ее братец.
— Шеба сейчас гостит у своей матери через дорогу. Тревора передали в хорошие руки, он лечится в Медицинском университете. Между прочим, Шеба не сифилитичка и не Вавилонская блудница.
— Так я тебе и поверила! Евангелина выжила из ума, Лео. Ей хуже день ото дня. Нужно поместить ее в приют.
— То же самое мои друзья говорят о тебе.
— Пригласи их на презентацию моей книги. Я порадую их лекцией об интеллектуальных коннотациях уличного дублинского сленга в «Улиссе».
— Лучше уж я сразу их пристрелю, чтоб они не умерли от скуки. Так, по крайней мере, будет гуманней. Быстрая смерть без мучений.
— Это последнее эссе из книги. Венец труда всей моей жизни.
— Да, адский труд — копаться в самом ужасном романе, когда-либо написанном под луной, — дразню ее, как всегда.
— В тесте SAT [123] у тебя по английскому языку всего четыреста девяносто девять баллов. Посредственность! — парирует мать.
— Кажется, вышло распоряжение об отмене этих треклятых тестов?
— Они будут преследовать тебя до могилы! Ты всегда плохо писал тесты. Это помешало тебе добиться успеха.
123
Тест SAT ( англ.:«Scholastic Aptitude (Assessment) Test», досл.:«Школьный оценочный тест») — стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения США; был введен в 1901 г. (Прим. ред.)
— Как же это мне помешало?
— Ты мог бы стать писателем! А не разносчиком сплетен.
В городе стоит жара, и все же я решаю идти пешком к Колониал-лейк, в сторону Брод-стрит, и поздороваться с чарлстонским солнцем, пропущенным через листья пальм. Когда сворачиваю на Трэдд-стрит, от послеполуденной влажности у меня рубашка прилипает к потному телу, напоминая шкуру рептилий. В Чарлстоне бывают дни настолько жаркие и влажные, что кажется, будто плывешь по-собачьи в бассейне с горячей водой. Со стороны гавани дует ветер, и я снова вдыхаю запах Атлантики, запах настоящего океана, который с детства помнят мои ноздри. Я не спеша лавирую
по узкой, чистенькой, уютной улочке, ставшей местом моего обитания. Я вернулся в родную гавань. Тихий океан мрачнее, холоднее и больше Атлантического. Если уж выбирать, то я в любое время года предпочел бы Гольфстрим течению Гумбольдта. По дороге я полной грудью вбираю в себя чистый свежий запах, который встречает меня после странствий.Подходя к дому, я думаю о чрезвычайных обстоятельствах, которые некогда привели меня сюда и по решению суда я начал отрабатывать трудовую повинность в сумрачных недрах антикварного магазина Харрингтона Кэнона. Узнав о завещании, разгневанные дальние родственники мистера Кэнона бросились опротестовывать его с яростью, которая удивила меня, но через два года, после того как суд официально утвердил завещание, я вступил-таки во владение домом и магазином. Магазин я немедленно сдал в аренду другому торговцу антиквариатом, который охотно принял мое условие: сохранить за магазином имя Харрингтона Кэнона.
Щедрость мистера Кэнона обеспечила меня стартовой площадкой в жизни. Учась в Цитадели, я сдавал первый и второй этажи дома Кэнона молодым преподавателям Чарлстонского колледжа. Мать не жалела времени и сил, чтобы сад перед домом в прямом смысле слова процветал. В большом, глубоком фонтане я развел японских карпов и любил смотреть, как они плавают, задевая листья кувшинок. Белые цветы служат прекрасной декорацией к балетному спектаклю, который устраивают золотистые и обсидиановые карпы.
Я поливаю сад, проверяю, в порядке ли рыбы, и хочу войти в дом. Но ключа нет на обычном месте — я всегда вешаю его на крючок, прибитый к водосточный трубе и скрытый за азалиями. Осматриваю землю под трубой — не упал ли ключ, но его нет и там. Близкие друзья знают, где я прячу ключ, но все они только что прилетели со мной из Калифорнии и разъехались по домам.
Тут меня осеняет, и я готовлю себя к долгому, мучительному разговору: Старла вернулась домой после более чем годового отсутствия. Я вхожу в дверь — она, как и следовало ожидать, не закрыта — и прохожу в комнату, где кондиционер работает на полную катушку, холодно, как в морге. Скоро все спиртное, какое есть в доме, Старла перекачает себе в кровь. У кухни такой вид, словно здесь взорвалась граната. Старла в дальней комнате слушает свою любимую радиостанцию, передающую кантри-музыку. Я замечаю: она трезва, что может быть как дурным, так и хорошим знаком. Под именем Старлы скрывается сонм разных женщин, весьма воинственных и безжалостных, но большинство из них по-прежнему любит человека, который когда-то встретил ее в приюте, прикованной к стулу.
Я делаю вывод, что Старла снова принимает психотропные средства — от них она всегда прибавляет в весе. Каждая выпитая рюмка отложила глубокий след на ее лице.
— Привет, дорогой муженек! — протяжно произносит Старла. — Рад видеть свою любящую женушку?
— Еще как! — Подхожу и целую ее в щеку.
— А по виду не скажешь, что сильно рад!
— Последние два раза, когда ты появлялась, нам было трудно найти общий язык. Хочешь выпить?
— Белое уже выпила. Не возражаешь, если теперь прикончу бутылку красного?
Открыв бутылку, я протягиваю ее Старле:
— Угощайся. А ты хорошо выглядишь.
— Как смерть, восставшая из гроба. — Она озирается вокруг.
Что-то в облике моего дома способно вызывать в ее голове самые зловещие видения — подчас правдоподобные, подчас нелепые, но всегда болезненные. Она подходит к окну и смотрит на мирный, просторный сад: фонтан, миртовые деревья, пруд с карпами. Потом поворачивается, чтобы взять бокал, и ее взгляд падает на стену, где висит икона в охристо-красных тонах.