Обрученные с Югом

— Это не моя проблема, — отвечает Фрейзер. — Это мое счастье, что я знаю, кто мои родители, кто мои предки и где они жили последние триста лет. Стабильность — самое большое богатство, которое я вынесла из детства, и хочу передать его своим детям.

— Что касается второй половины предков твоих детей, о них ты ничего не знаешь. Ведь твои дети и мои тоже, — вмешивается Найлз. — Среди их предков наверняка есть и жители гор, и контрабандисты. В родословной наших детей не меньше белых пятен, чем у Шебы и Тревора. Моя мать кого-то порезала ножом, за это ее с бабушкой посадили в тюрьму. Это то немногое, что я знаю наверняка.

— История печальная, но она не имеет никакого отношения к нашим детям, — упорствует Фрейзер.

— Эта история имеет самое прямое отношение к нашим детям. Просто они ее пока не знают.

— Я позабочусь о том, чтобы они никогда не узнали о твоем прошлом.

— Мое прошлое настигнет их, — отвечает Найлз. — Потому что оно влияет на настоящее.

— Это на Старлу оно повлияло, — соглашается Фрейзер. — Но тебя-то я защитила от него.

— От прошлого невозможно защититься, — говорю я.

Айк поднимает руку, жестом показывая, чтобы мы прекратили спор.

— Сейчас речь идет о Шебе. О ее брате. И об их отце. Мы пытаемся разобраться в ее прошлом. Обо всей прочей дребедени поговорим, когда вернемся в Чарлстон.

— А что значит улыбающаяся рожица? — спрашивает Молли. — Откуда она взялась? Я не понимаю, почему твой отец именно ее выбрал вместо автографа.

— Когда я была маленькой, мне очень нравились улыбающиеся лица, — пожимает плечами Шеба. — Денег у нас не было, и я вырезала улыбающиеся лица из газет и журналов. Я находила их везде — на фантиках, на лентах и шариках — и коллекционировала. Отец одобрял только одно хобби — игру на фортепиано. Это он научил нас с Тревором играть. Честно говоря, для нас отец был центром вселенной. И вот однажды я пришла из школы домой, а он нарисовал на всех улыбающихся лицах из моей коллекции красную слезу. Взял у матери красный лак для ногтей и нарисовал. К этому моменту все уже вышло наружу. И мама собиралась с нами бежать.

— Что вышло наружу? — спрашивает Молли.

— То, чем он занимался со мной и с Тревором. Сначала с Тревором. Я решила, что мальчики нравятся ему больше девочек, но потом оказалось, что он имеет вкус и к тем и к другим.

— Все, хватит! — кричит Фрейзер. — Я не собираюсь делать вид, что намерена слушать дальше. Вы все, наверное, согласны со мной?

Тишину можно измерять маленькими глотками, а можно трехлитровыми бутылями. Наступившая после слов Фрейзер тишина длится так долго, что та чувствует: ее осуждают, она осталась в одиночестве. Ее глаза сверкают, как у львицы, почуявшей запах гиен, которые угрожают ее выводку. Признания Шебы на всех производят тяжелое впечатление, но от знаменитого самообладания Фрейзер они не оставляют и следа. В той сложной композиции, которую долгие годы дружбы придали нашим взаимоотношениям, Фрейзер всегда занимала первое место по уравновешенности. Она всегда сохраняла спокойствие и держалась молодцом, какие бы грозы ни сотрясали атмосферу вокруг. Больно было видеть, как ее устойчивый мир рушится на глазах.

— Найлз, ты идешь со мной? — спрашивает Фрейзер. — С меня довольно. Я ухожу к себе. Все остальное могу дорисовать своим воображением.

— Я хочу остаться до конца, — мягко говорит Найлз. — Нам всем нужно разобраться с прошлым, особенно Шебе.

— Шеба, я не вижу смысла в том, чтобы посвящать нас во все подробности ваших извращенных отношений с отцом, — возражает Фрейзер. — Мы уже все поняли. Но мы-то хотим жить и живем нормальной жизнью, среди нормальных людей. В нашей жизни взрослые не насилуют детей изо дня в день. Это чудовищно и немыслимо, и я не понимаю, какое отношение все это имеет к поискам Тревора.

— В приюте с ребенком может случиться всякое, — говорит Найлз. — Меня, Фрейзер, изнасиловали двое мужчин, когда мне не было еще и десяти лет. Я пережил это. И Старла пережила. Мы выдержали. А что оставалось делать?

— Ничего твоя сестра не выдержала! Она сломалась, Найлз. Твоя сестра — это человеческие обломки после крушения, и мы никогда не знаем, где и когда они выплывут! — выкрикивает Фрейзер.

— Мы с Найлзом прекрасно знаем, как приют может исковеркать душу ребенка, — говорит Бетти. — Мы с ним стали нормальными людьми, но это было нелегко.

— Всем спокойной ночи, — желает Фрейзер.

Мы слышим ее шаги на лестнице — она спускается с грацией спортсменки, которая остается ее фирменной чертой. Этажом ниже хлопает дверь.

— Ты в порядке, Шеба? — спрашивает Айк.

— Нет, не в порядке. Кажется, мы начинаем ненавидеть друг друга. Мне лучше замолчать. Мне очень стыдно, что отец вытворял такое со мной и с Тревором, но ведь это факт моей жизни. Никуда от этого не денешься. А тогда я даже не понимала, что это плохо. Отец сказал нам: и девочки, и мальчики должны заниматься со своим папой сексом. Чтобы отплатить ему за любовь и заботу. Кто нам мог объяснить, что это не так? Теперь я понимаю, что это патология. А в пять или шесть лет не понимала.

— Шеба! — Бетти соскальзывает с кушетки, опускается на колени рядом с измученной Шебой и берет ее за руку. — Со мной было то же самое. Меня насиловал любовник матери. До тех пор, пока не вмешалась социальная служба и меня не забрали из семьи. Я приехала в Чарлстон в том же году, что и вы с Тревором, попала в один приют с Найлзом и Старлой. Я перестала верить людям и думала, это навсегда. Никогда не выкарабкаюсь. Но мы все помогли друг другу выжить тогда. Давай покончим с этим, родная. Рано или поздно твой папаша попадет под прицел моего пистолета, и я не промахнусь. Я отправлю его на тот свет. Не сомневаюсь, и Айк, и Найлз, и Жаба поступят так же.

— Я чувствую так же, но вряд ли смогу его убить, — говорит Молли. — Мне кажется, я вообще не в состоянии убить кого-либо.

— Не оправдывайся, Молли, — отвечает Шеба. — Я тоже не смогла бы. По самой идиотской причине. Вы будете презирать меня, если я скажу.

— Ты можешь говорить нам все, — кивает Айк. — Мы не будем презирать тебя.

— Он как-никак мой отец, будь он проклят. И я родилась ненормальной — в него. Я все-таки его люблю, потому что он отец — мой и Тревора. Я хочу, чтобы он исчез, но смерти ему не желаю.

Шеба плачет, я смотрю на нее и думаю: она создала такое количество масок, за которыми прячется, что уже не может отличить их от собственного лица. Шеба — актриса, и вся ее карьера строится на присвоении чужих личностей. Я сижу здесь, смотрю на нее — она настолько убедительна, что я ей верю, хотя, возможно, она говорит неправду. Очень трудно верить женщине, которая построила себя как здание, у которого множество парадных выходов и ни одного входа.

— Что еще нам нужно знать? — Айк обводит нас взглядом. — Мы не будем тебя больше мучить, Шеба. Тебе было очень тяжело. Поверь, нам тоже.

— Зная характер своего отца, почему ты решила, что он мертв? — спрашивает Бетти. — Просто потому, что тебе вручили урну и сказали, это его прах?

— Мне сообщили в Нью-Йорке, что он умер, — пожимает плечами Шеба. — В комнате у него нашли удостоверение личности и завещание. Выдали мне урну.

— Когда это произошло?

— Несколько месяцев тому назад.

— Откуда же он знает, что ты здесь? — спрашивает Найлз.

— От Херба Каена. Он читает газеты, — говорит Молли. — Караулил возле бывшей квартиры Тревора. Тоже ничего удивительного: Лео воспел этот адрес во множестве газетных заметок о путевых впечатлениях.