Обрученные судьбой

— Куда прибыли? — спросила Ксения, наблюдая за Владиславом, что уже занял место в седле и вернулся в авангард отряда. Она услышала, как вдруг заволновались, заговорили пахолики, явно взбудораженные чем-то.

— Как куда? Куда путь держали, — ответил ей Ежи, понукая лошадь перейти на более быстрый шаг, приноравливаясь к темпу который задал Владислав для всего отряда. — Добро пожаловать в земли Крышеницких, панна. Родичей пана Владислава по матери. Видела, знаки смотрели на сосне? То карбы {6}, чтоб знали границы земель их. Как сосну миновали, так в их фольварк и въехали.

Ксения замерла, сжимая пальцы в кулак, как делала это всякий раз, волнуясь. Встреча с родичами Владислава, пусть и с дальними, ее тревожила. Она попыталась вспомнить все, что рассказывал ей Владек про свою родню со стороны матери, но из-за волнения сумела вытащить из глубин памяти только то, что они были из незнатного шляхетского рода, что придерживались православной веры. Только это…

Через версты три, не более, на краю земли показалось небольшое селение, от которого, видимо, разглядев приближающихся путников, навстречу хоругви Владислава направились всадники. Приблизившись на расстояние, когда уже можно было разглядеть стяг, что вез один из пахоликов, ехавший сразу за Владиславом, всадники придержали лошадей. Тут же раздался гулкий звук рога, на который последовал ответ от отряда Заславского, а сам Владислав вдруг сорвался с места и помчался навстречу подававшим приветствие.

— Это братья пана Владека, — пояснил Ежи, напрягая глаза и вглядываясь вдаль. — Плохо разберу, есть ли там сам пан Петрусь, то дядя пана, родной брат его мати.

Выяснилось, что пан Петр Крышеницкий не выехал навстречу путникам, что заехали в его фольварк на закате. Он был занят важным делом: следил за холопами, что готовили вотчину к большому празднеству да ольстры {7}подготавливал, в которых завтра повезет его дочь добро в новый дом. Завтра с самого утра в земле Крышеницких ожидали дорогих гостей, что ехали за самым дорогим сокровищем пана — его дочерью Касей. Завтра в фольварке Крышеницких была свадьба.

Потому пан Петрусь встретил Владислава и его людей только во дворе, быстро приложившись к спинам нерасторопных по его мнению хлопов, что уж слишком медленно принимали из рук прибывших лошадей и отводили тех прочь со двора, чтобы на лугу растереть от души травой взмыленные от долгой дороги шкуры.

— Владусь! Владусь, чтоб меня черти взяли! — крикнул пан Петрусь и обхватил племянника в объятии, настолько крепком, насколько позволял пану его большой живот.

— Дядко Петрусь!

Родичи быстро расцеловались троекратно, а потом Владислава заключила в объятия женщина в синем рантухе в тон ее платью, что сбежала с крыльца навстречу прибывшим.

— Владусь, какой же ты стал! — с гордостью сказала она, гладя Владислава по широким плечам. — Даже наш Костусь не сравняется с тобой ростом, как я погляжу. Кровь Заславских то, не Крышеницких! — она вдруг взглянула на двор за Владислава и только сейчас заметила ту, что уже давно разглядывал пан Петрусь и ее сыновья. Ксения же, с трудом подавив в себе желание спрятаться за спину Ежи, подле которого стояла сейчас, распрямила спину, стараясь казаться невозмутимой. Владислав обернулся на нее и протянул руку в ее сторону ладонью вверх, призывая подойти ближе, и ей пришлось подчиниться его немой просьбе, пересечь расстояние, разделявшее их, маленькими степенными шажками и вложить слегка дрожащие пальчики в его ладонь. Владислав кивнул ей коротко, а потом повернулся к родичам, замершим подле крыльца, ожидающим его слов.

— Это моя Ксения, — проговорил Владек медленно и твердо, будто эта короткая реплика должна была все сказать его родным. А потом добавил, уже мягче, глядя на притихшую, опустившую глаза Ксению. — Будущая хозяйка Белоброд.

Первой опомнилась от удивления, что ясно отразилось на лицах родных Владислава, пани Крышеницкая. Толкнула мужа в бок, легко ударила по плечам сыновьям.

— Что замерли, Крышеницкие? Дела нет? Или забыли про то, что люди с дороги? Пойдем, милая, со мной, — она взяла Ксению под руку и повела в сени, не останавливаясь ни на миг в своей речи. — Видать, притомилась с дороги-то. У нас хоть и верх дном нынче — завтра дочь замуж отдаем, вот и бегаем — но тебе послужим от души.

Пан Петрусь проводил взглядом жену, уводящую в комнаты приехавшую с родичем девушку, кивнул второй (видать, служанке, раз так жалась к прибывшей), ступай, мол, следом за хозяйкой. Сам же обхватил Владислава рукой за плечи после того, как тот вымыл лицо и руки в кадке, что стояла у самого крыльца каменницы {8}, и повел его в гридню за стол, который спешно по приказу пани накрывали две холопки.

— Ну, милый родич, рассказывай как на духу, потому как я в толк взять никак не могу, — пан Петрусь проводил взглядом каждого из пахоликов Владислава, что входили в гридню и рассаживались за столом. А потом зыркнул из-под бровей сурово на одного из сыновей, Костуся, что хотел сесть поближе к ним на лавке да толки их послушать, заставляя того отсесть подальше. — Жинка она тебе или нареченная? Какого рода? Из какого фольварка? Что за посаг {9}дали за ней?

Владислав с наслаждением отхлебнул меда из поставленной перед ним кружки, а потом откинулся назад, на стену, улыбнулся дядьке, что глядел на него хмуро, щипая свой длинный ус.

— Ни жена она мне пока, не нареченная. Из рода знатного, но не местного. Из земли пограничной. А что до посага, то разве красы ее не довольно? Вон как твои сыны на нее глаза глядели.

При этих словах Владислава пан Петрусь еще больше помрачнел лицом, взглянул на Ежи, сидевшего напротив них за столом, исподлобья, будто того обвиняя в чем.

— Знать, правду текун {10}сказал, что давеча останавливался на ночь в корчме Арона. Знать, и вправду, везешь московитку с собой. Ополоумел ты, что ли, Владусь? Вот уж не думал, что тебе дурь такая в голову придет! Московитку в дом свой ввести! Это ж слыхано?! И кому — сыну Заславского! Одно дело, что басурманку {11}в жены брать.

Владислав с силой опустил кружку на стол, расплескивая мед на столешницу. На резкий звук пооборачивались пахолики его хоругви, напряглись тут же, глядя на окаменевшее лицо своего пана, огляделись вокруг, готовые при нужде в бой вступить, коли дело дойдет до драки.

— Ты, дядко, говори да не заговаривайся! Я решил так, то так тому и быть, — едва слышно проговорил Владислав в наступившей в гридне тишине. Даже холопки замерли с кувшинами в руках над столом. — Она для меня все. И нет мне иного пути, как привести ее в свой дом, женой своей сделать. Без того нет мне ни покоя, ни счастья.

— А ко мне зачем завернул, коли к себе шел? — проговорил запальчиво пан Петрусь. — Думал, что я, как схизматик, московитку привечу? Против Стефана Заславского пойду? — он долго смотрел в глаза племянника, что так и сверкали ныне холодом, а потом вдруг хлопнул его по плечу со всей силы и расхохотался в голос. — И ведь пойду же! Знал, дьяволенок черноокий, что пойду! — он поймал Владислава за голову, притянул к себе и поцеловал того в голову, чуть повыше уха, смеясь недовольству племянника этой лаской. За столом тут же снова загудели, заговорили, возобновились шутки и смех. Засуетились холопки.

— Такой же дурень ты, Владусь, как и батька твой, и мати. Что в голову втемяшилось, то не выбить! — говорил, глядя на племянника с улыбкой, пан Петрусь во время ужина. — Ты ешь, Владусь, ешь, вон еще колбасок возьми. Мы знаешь, каких колбас на завтра закоптили? А завтра-то у нас свадьба, Костусь или Лешко сказали тебе уже? Касю отдаем. Пришла ее пора. Вот завтра и свадьба… Так о чем я говорил тебе? А! Алюта {12}! Говорил я Алюсе, что не будет ей житья с Заславским, но нет же! Не такова она, чтоб под мужем ходить. А зря! И вот оно! Вот оно как… — пан Петрусь замолчал на миг, пощипывая ус, а потом снова встрепенулся, склонился к Владиславу поближе. — А что делать-то будешь с московиткой этой? Она ж схизматичка, верно? И как под венец-то ее? Перекрестится в латинскую?