Обрученные судьбой

Но тут из темноты вдруг к оконцу метнулось что-то белое, едва не заставив Ксению испуганно вскрикнуть. Чьи-то пальцы — большие, тяжелые — легли на тонкие пальчики девушки поверх железа решетки. Лицо (а именно оно и было тем белым пятном) приблизилось к оконцу, и Ксения замерла, распознав знакомые черты, что так часто видела во сне. Она бы узнала его даже в полной темноте, ведь только его глаза могли заставить ее сердце пуститься в бешеную пляску под тонкой тканью поневы.

— Кто ты? — спросил лях сурово. — Что нужно тебе?

— Это я, Ксеня, — девушка так растерялась, что назвала свое неполное имя, а потом подумала, зачем имя-то назвала, он же его и не слышал никогда. Лях ослабил нажим на ее пальцы, услышав нежный девичий голос. А потом вдруг вгляделся в черты ее лица и улыбнулся:

— Ксеня, — прошептал он, и Ксения почувствовала, как вмиг стало тепло в груди от этого мягкого шепота. — Ксеня.

Лях взял ее руку и потянул ее ладонь сквозь прутья решетки, заставив коснуться своего лица, провел ее пальцами по своему лбу, носу, губам. Ксения даже забыла дышать, потрясенная прикосновением к его коже. Никогда еще она не касалась мужчины (братья и тятенька были не в счет, то ж свое, родное), никогда еще не испытывала этих эмоций, что так и рвали ее душу ныне.

— Владислав, — прошептал поляк, а потом прижал кончики ее пальцев к своим губам, нежно целуя каждый. — Владек… Имя мое — Владислав.

— Ох ты, Матка Боска! Одной ногой в могиле стоим, а он все туда же, по юбкам! — раздалось глухое ворчание из темноты хладной, и Ксения испуганно отшатнулась. Она разобрала в польской речи только два слова «нога» и «гроб» {2}, но поняла по-своему слова, донесшиеся до ее уха, вдруг осознала, в какой опасности находится лях, что стоял по ту сторону толстой дубовой двери.

— Молчи, Ежи! — ответил ему Владислав, внимательно вглядываясь в лицо девушки — не поймет ли та из польской речи, о чем они толкуют, по-прежнему ласково гладя ее пальцы, удерживая за руку, чтобы не упорхнула птичка ранее времени. — Ты же знаешь поговорку — что хозяин соберет мешком, баба вынесет горшком. Надо не упускать то, что само в руки идет, — и, уже по-русски, к Ксении, когда словно почуяв неладное, та стала потихоньку свои пальцы из его ладони высвобождать. — Тихо, тихо, моя дрога…

Та снова замерла, заслышав в голосе поляка нежность, которая так туманила ныне ее разум.

— Не думал я, что мы вот так с тобой свидимся, мое сердце, — ласково проговорил Владислав, и Ксения вспыхнула от радости, что загорелась в сердце. Значит, не ошиблась она — поляк действительно хотел ее увидеть, а как еще можно было свидеться после той вольности, что лях позволил ныне днем, коли не на сватовстве? — Чья ты, моя дрога? Кто твой отец? Зачем нас в полоне держит? — стал выспрашивать Владислав, легко поглаживая ее ладонь.

— Идти мне надобно, — вдруг испугалась Ксения, видя краем глаза, как Марфута вдруг стала делать знаки руками, явно встревожившись от чего-то. И быстро добавила, желая обелить своего отца в глазах любимого. — Не батюшка мой вас в полон взял. Пленники вы родича моего, боярина Северского, что за неимением своего двора в Москве у нас остановился постоем.

Явно удивленный этим ответом, Владислав на мгновение разжал пальцы, и Ксения тут же вырвала свою ладонь из его руки, освободилась от его хватки. Миг помедлив у оконца решетчатого, все же побежала быстро к крыльцу, на котором уже стояла Марфута, подавая знаки своей боярышне поторопиться. Она не видела, с какой силой вдруг сжал решетку Владислав, как заиграли желваки на его лице, не слышала голос из темноты, что тут же произнес, едва было названо имя боярина:

— От попали, как свинья на бойню! Думал, Владек, что отцу свою доблесть докажешь, коли в поход на Московию пойдешь. А теперь вон оно как вышло! Не злотые будут требовать от отца за тебя, иное совсем. Да уж доказал так доказал! Весьма доволен будет пан Заславский!

— Молчи, Ежи! — прошипел Владислав, с силой сжимая железные прутья. Имя ненавистного ему русского, чей род столько неприятностей принес его семье из-за небольшого куска земли на приграничье, горело в голове поляка ярким огнем. Владислав и в этот поход пошел, надеясь выслугой добиться у нового царя Московии права на земли Северского, что граничили с землями магната Заславского, устранить навсегда этого русского.

Пусть оставит эти земли да в свою вотчину в тверские земли уходит! Задоляны исконно принадлежали роду Крышеницких, из которого родом мать его была, принеся эти земли с широкими лугами да плодородными полями в качестве приданного во владение Заславским. И уже не имеет ровным счетом никакого значения, что прапрабабка той была русской, и некогда те земли, что так же через приданое вошли в Литву, были московскими, и принадлежали московскому роду. Как бы ни пытался этот русский вернуть их, никогда Задоляны не будут его, ибо у Заславских все права на эти земли!

Ксения же тем временем еле успела ускользнуть в женский терем мимо брата среднего и его телохранителей, что направлялись взглянуть на ляхов, попавших в полон этим утром. Марфуту дрожь била от волнения, ведь они едва-едва не столкнулись с теми на заднем дворе, только сам Бог отвел боярышню от этой встречи.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась она на образа, едва ступив в половину боярышни, плотно затворив за собой дверь. — И мамок нет в полове твоей, и от брательника ушли. Прикажешь ко сну готовиться, боярышня?

Но та лишь покачала головой в ответ. В ее голове только и крутилось ныне это свидание у решетчатого оконца, слова, сказанные поляком. Она до сих пор ощущала его кожу под своими пальцами, чувствовала прикосновение его губ к своей руке. Будто огнем ожег, подумалось Ксении, а потом она нахмурилась, только ныне вспоминая, как темнела на лбу у ляха запекшаяся кровь, и страшное слово, сказанное из темноты. Гроб! От этого кровь мигом стыла в жилах, сбивало дыхание в груди. Захотелось плакать, но Ксения не позволила себе этой слабости.

— Ступай к трапезной, послушай, что за речи о невольниках будут вестись, — приказала она Марфуте. — И не смотри на меня так! Я-то как никто знаю, что не в первой тебе идти туда. Кто приносил мне вести о сватовствах? Ступай!

Марфута ушла, недовольная своим поручением. Она-то надеялась, что Ксения наконец-то уляжется в постель на сон ночной, и они смогут без мамок, что видно, ныне в людской будут еще долго обсуждать нынешние московские события, пошептаться о своем, сердечном. Но нет же, снова Ксении что-то в голову взбрело, а она, Марфута, иди и исполняй! Ох, тяжела она, доля холопская!