Обручев

Он уже познакомился с несложным бытом монголов за девять дней пути до Урги. Бывал в степных юртах, где пол застлан войлоком, у стен стоят сумы с одеждой, посредине горит огонь в тагане, а на низеньком столике,- единственном предмете меблировки, расставлена посуда. Более богатого убранства ни в одной юрте Владимир Афанасьевич не видел. Он пил с монголами кирпичный чай с молоком, заправленный маслом и мукой, ел хурут — творожные сырки, луковицы сараны, редко-редко — мясо.

Так же проста одежда — синие бумажные штаны и рубаха, халат, а зимою баранья шуба, теплые сапоги и шапка.

Все состояние монгола — скот. И стада у богатых людей огромные — несколько тысяч голов, а у бедняков десяток тощих овец. Но есть и такие, у которых вовсе нет своего скота, они пасут чужой.

Обручеву интересно было поглядеть на жизнь монгольского города, ведь Урга — резиденция духовной и светской власти. Здесь живет китайский губернатор — амбань, а в самом большом из монастырей — глава духовенства — гэгэн, нынешнее воплощение Будды. Во множестве подворий, обнесенных заборами, размещаются монахи — ламы, их в Урге около четырнадцати тысяч. Много в монгольской столице и русских торговых фирм, вернее их представителей; одни переправляют чай в Кяхту, другие распространяют по Монголии разные русские товары.

Обручев удивлялся множеству нищих, стаям голодных облезлых собак. Встречаться с ними вечером в пустынном месте было небезопасно, случалось и нападали на человека, как волки...

На улицах невероятная грязь. В сравнении с Ургой даже Бухара представлялась ему опрятным городом.

Он бывал в храмах, его поразил огромный позолоченный бурхан в кумирне Майдари, он видел юрту, где судили преступников, перед ней для устрашения жителей сидели осужденные в тяжелых деревянных ошейниках.

Повсюду возвышались субурганы, которые иначе зовутся ступами. Это памятники каких-нибудь исторических событий и гробницы лам.

«Какое множество бездельников!» — с раздражением думал Обручев, глядя на молодых цветущих людей в монашеской одежде. Сколько их было в городе! Благодушно улыбаясь, скромно опуская глаза, они осторожно пробирались по грязным улицам.

Возле города высилась священная гора Богдо-Ула. Вырубать на ней лес и охотиться было запрещено. Специальные стражи следили за выполнением этого закона.

Владимир Афанасьевич вместе с секретарем консульства поднялся на эту гору. Геологический молоток пришлось оставить дома, божеству могло не понравиться, что на его горе со стуком дробят камни. Обручев только осмотрел выходы гранитов и даже не пожалел о том, что не может отбить образцы. На горе было удивительно хорошо. Высокие лиственницы уже стали лимонно-желтыми, осины полыхали красным, кусты — багряным пламенем. Непуганые животные совершенно не боялись людей. Грациозные косули проходили возле них, птицы спокойно сидели на ветвях и не вспархивали, подпуская к себе совсем близко. На горе жили и лисы, и волки, и рыси, и олени- маралы. Среди голой скучной степи гора Богдо-Ула казалась волшебным садом, и Обручеву хотелось еще раз подняться туда и побродить там подольше. Но к отъезду все уже было готово, и задерживаться не имело смысла.

Первый раз в своей жизни он отправлялся в путешествие в таком странном экипаже. На двуколку, запряженную двумя верблюдами, ставился короб с дверцей и двумя окошечками. В нем можно было лежать и сидеть, поджав ноги. Можно было есть и писать — имелся откидной столик. Этот экипаж сопровождался двумя лошадьми и целым караваном верблюдов. Устав от верховой езды, Обручев забирался в короб. Особого тепла в нем не было, но по ночам Владимир Афанасьевич не замерзал, хотя ноябрьские морозы доходили уже до 15—20 градусов. Ветер не задувал свечу, и можно было работать, правда, чернильницу приходилось по временам держать над свечой, чтобы отогреть чернила, но Обручева это не смущало.

Он, как всегда, много работал днем, а по вечерам сортировал образцы и вел дневниковые записи. Иногда удавалось и почитать. У него с собой был «Китай» Рихтгофена, книги Пржевальского, Потанина, даже Вальтер Скотт и Брет-Гарт.

Сидя в своем коробе, закутанный в теплое одеяло, он порой отрывался от работы или книжной страницы, освещенной слабым огоньком свечи. Кругом расстилалась бесконечная степь, покрытая свежей солью выпавшего снега. Ветер со свистом гнул сухие стебли трав. Пофыркивали верблюды. Из палатки, где ночевали Цоктоев и проводники, доносились глухие голоса. Он ощущал в себе столько мира и покоя, что ему хотелось кому-то признаться, как он счастлив.

Счастлив в этой безлюдной степи, оторванный от близких, от друзей, затерянный в огромном незнакомом краю? Счастлив, имея от всех сокровищ и благ жизни эту тесную лубяную коробку, свечу и книгу?

Да, счастлив! Иначе не назовешь чувство, переполняющее душу.

Днем он расспрашивал проводников о названии местностей, которые проезжал, и удивлялся уменью народа отбирать для названия самые характерные признаки. Холм с отвесно торчащими из него камнями назывался Цзараеж, Хара-Ниру — черные холмы, Боро-Тала — ветреная равнина. Как это верно названо!

Сначала вокруг разбегались невысокие горы или холмы замыкали котловину, по которой шел караван. Потом началась однообразная плоская равнина.

— Тут начинается Гоби, — сказал проводник.

Гоби? Пустыня Гоби! «Гоби или Шамо», как часто пишут на картах. Неужели он идет по этой земле, о которой столько думал?

По-китайски «шамо» значит «песчаная пустыня», но эта земля вовсе не была пустыней. Верблюды и лошади щипали на привалах жесткую высохшую траву, люди находили колодцы с водой... Это степь, а не пустыня!

Проводник объяснил, что Гоби по-монгольски — это всякая местность, где нет леса, пышной растительности и проточной воды. Настоящая пустыня встречается только кое-где и имеет свое особое название.

День за днем — степь. Взгляду не за что зацепиться. Плоская ровная степь. Лишь изредка цепи невысоких гор, скорее холмов, прорезают ее. Кое-где выходы базальта, красные глинистые обрывы или плоские столовые горы. Они еще сравнительно молоды и образовались из осадков, отлагавшихся в озерах и впадинах этой древней суши. Такие образования характерны для Центральной Азии.

Центральная Азия — мечта юности! Сбывшаяся мечта!

Чем дальше к югу, тем беднее становилась растительность, но все же от недостатка корма ни верблюды, ни даже лошади не страдали. Вода, правда, стала мутной, солоноватой, встречались и совсем соленые озера.

Однажды, копаясь в обрыве плоскогорья, Владимир Афанасьевич нашел осколки каких-то косточек. Кости в таких молодых отложениях? И кости, как ему кажется, позвоночного животного... Надо подробней рассмотреть этот обрыв, просто начать здесь раскопки.

Он сбежал с обрыва, хотел крикнуть монголам, что хочет устроить дневку, но караван ушел так далеко вперед, что верблюдов уже не было видно. Пришлось сесть на лошадь и скорым ходом догонять попутчиков. Он усердно понукал коня, но присоединился к каравану очень нескоро. А найденные осколки словно жгли карман, on все время вынимал и рассматривал их. Ему казалось, что он прошел мимо какого-то замечательного открытия [11] .

Три недели тянулся путь через Гоби, и вот, наконец, монгольское плато кончилось. Караван стоял у обрыва, которым завершалась бурая степь, а впереди внизу виднелись острые зубцы гор и под ними яркие клочки полей, рощи, селения, извивающиеся долины рек. Перед Обручевым открылся таинственный Китай.

11

В 1946—1949 годах экспедиции Академии наук под началом профессора И. А. Ефремова нашли в Гоби множество костей динозавров.