Обручев

И, как в первый раз, Елизавета Исаакиевна повезет в Сибирь малыша — третьего сына Дмитрия. Он родился в тысяча девятисотом году, как раз перед отъездом Владимира Афанасьевича в Париж. Родители не знали, как назвать новорожденного. Отцу нравилось имя Дмитрий, матери — Андрей. Предложили старшим сыновьям выбрать имя брату.

— Пусть будет Дмитрий, — решил Волик. — Андреем соседского мальчишку зовут...

— А мы с ним всегда деремся, — добавил Сергей.

Крестным отцом Мити был Волик. Правда, «восприемнику» исполнилось только двенадцать лет, но за пять рублей священник согласился об этом забыть.

Семья стала в третий раз собираться в Сибирь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Он смело сеял просвещенье.

Пушкин

Уйти из Технологического института пораньше никак не удается. Даже когда лекции кончаются, от студентов нет отбоя. К декану горного отделения в небольшой кабинет, загроможденный книгами, коллекциями, чертежами, набивается множество народа. На все вопросы нужно ответить, все недоразумения разрешить... Обычно Владимир Афанасьевич уходит из института уже под вечер, когда зажигаются фонари.

На Почтамтской людно. Студенты группами и в одиночку попадаются навстречу, перегоняют. Со всех сторон слышно:

— Добрый вечер, Владимир Афанасьевич!

— Здравствуйте, профессор!

И часто розовый первокурсник из тех, кто в аудитории тих и застенчив, здесь бойко бросает барышне:

— Это профессор Обручев... тот, с бородкой.

Владимир Афанасьевич не спеша идет домой.

Магазины светятся огнями, В кондитерской Бартельса тесно. К шести часам выносят горячие пирожки и бублики. «Основная пища студентов», — думает Обручев. «Сибирские номера для приезжающих»... Пространное объявление гласит: «Все удобства. Полное спокойствие и тишина. Гигиеническая кухня под наблюдением опытного повара. Просят извозчикам не верить, что нет свободных номеров».

«Оптовая торговля чаями — кирпичными, байховыми, плиточными». «Рыбно-гастрономическая, икорная и сельдяная торговля А. Ф. Калинина. Всегда полный ассортимент разной свежей сибирской и российской рыбы». А дальше такое перечисление всевозможных сельдей, икры, балыков и тешек, что у гурманов слюнки текут.

Да, Томск почистился, приукрасился... Впрочем, только в центре. А на отдаленных улицах по-прежнему в сумерки — ворота на запор, во дворах свирепые цепные собаки, по воскресеньям запах рыбных и капустных пирогов. Тут живет купечество помельче, чиновники.

Ученый Паллас, побывавший в Томске в тысяча семьсот семидесятом году, писал: «Ни одного места не видал я такого, в котором бы пьянство было толь обще и толь бы высокой степени, как в Томске».

А писатель Станюкович, сосланный сюда столетием позже, был поражен невылазной грязью томских улиц. Ему казалось, что здесь нужно носить «калоши до колен». Когда же он ближе узнал жизнь томских купцов и чиновников, он удивился ее нравственной грязи и писал: «Едят в Сибири до отвала, пьют до одурения, в клубе дамы откусывают друг другу носы и все поголовно от тоски сплетничают».

Улицы, кроме центральных, не мощены, фонари горят тускло, вечерами часто слышатся вопли: «Караул! Грабят!» На рабочих окраинах теснота, беспросветная нужда...

На Иркутск этот город не похож. В Иркутске интеллигенция организовалась давно, чуть ли не с тридцатых годов девятнадцатого, теперь уже прошлого, столетия. Помогли этому политические ссыльные — и русские и поляки... В Томске культурных людей всегда было мало.

Да и купцы... У иркутских капитал создавался исподволь, постепенно. Промышленники, богатея, начинали учить детей, появились такие, как Сибиряков, который чуть ли не все состояние отдал на культурные нужды города. А томские купцы разбогатели сразу, когда в Сибири началась «золотая лихорадка»; по большей части это люди темные, дремучие.

Конечно, университет всколыхнул жизнь города. За последние годы кое-что сдвинулось с места. Предприниматель и общественный деятель Макушин основал «Общество попечения о начальном образовании». Есть бесплатная библиотека, несколько народных школ, устраиваются лекции, вечера, спектакли... Все это возникло потому, что образовалась своя интеллигенция, которая привыкла бескорыстно работать. Доктор Пирусский организовал «Общество физического развития детей», Флоринский руководит «Обществом естествоиспытателей и врачей». «Общество по изучению Сибири» хотя и бедно, а все же понемногу работает, «Общество книгопечатания» собрало неплохую библиотеку...

Но всего этого бесконечно мало. Рабочие так замучены нуждой, что только немногие из них пользуются этими благами культуры. Большинству не до библиотек, лекций и концертов...

Еще в 1896 году томские рабочие-типографщики и студенты пробовали протестовать — выступление было подавлено жестоко.

В начале девятисотых годов опять бастуют все печатники города. В Томске много типографий, печатники — народ грамотный. Обручев знает, что кое- кто из его студентов руководит рабочими кружками, там читают газету «Искра»... А называется это общество учащейся молодежи и рабочих «Сибирской группой революционных социал-демократов». Из Петербурга приезжает кое-кто для руководства этой группой. Говорят, что скромная Анна Ильинична Елизарова [16] , жившая в Томске зимой 1902/03 года, — крупный революционный работник.

16

А. И. Елизарова — сестра В. И. Ленина.

Рабочие и студенты, безусловно, находят общий язык. Когда сто восемьдесят три киевских студента были отданы в солдаты и по всей России началась студенческая стачка, рабочие приняли самое живое участие в демонстрации. Они шли по улицам с революционными песнями, и было их гораздо больше, чем самих студентов...

Появились красные знамена и лозунги «Долой самодержавие!», «Да здравствует политическая свобода!». Царь потребовал, чтобы «беспорядки» были немедленно прекращены, и из Петербурга приехало множество начальства во главе с самим Плеве; в Томске арестовали шестьдесят семь студентов — кого отправили в тюрьму, кого — на поселение в якутские наслеги.

И сейчас молодежь и рабочие не спокойны. После «Кровавого воскресенья» — событий девятого января в Петербурге — трудно оставаться спокойным.

18 января состоялась новая грандиозная демонстрация. Впереди шел рабочий-печатник Кононов. Он нес красное знамя с надписью: «Долой самодержавие!» Кононов был тяжело ранен. Стреляли в упор. Когда он упал, знамя исчезло... Но люди сведущие говорят, что его поднял юноша — чертежник городской управы Костриков [17] . Владимир Афанасьевич не раз встречал его — невысокий, плотный, очень еще молодой. Лицо примечательное, полное спокойной решимости.

17

Сергей Миронович Киров.

Двести человек было ранено, сто двадцать арестовано.

Но власти ничего не достигли. Через несколько дней весь город хоронил скончавшегося от ран Иосифа Кононова. Была выпущена прокламация «В венок убитому товарищу». Полиция не осмелилась мешать демонстрантам. По слухам, и здесь Костриков был во главе. Правда, через несколько дней его арестовали, но два месяца спустя пришлось выпустить — улик нет.

А из института многих исключили. Обручеву с великим трудом удалось отстоять нескольких человек. Начальство смотрит косо на эти хлопоты о студентах. Что же, он готов ко всему. Но то, что может, будет делать и впредь! Впредь... А что впереди? Никто не знает. Несомненно одно: настанет перелом. Может быть, не завтра, не через год, но скоро, скоро. Народ разбужен, его уже нельзя успокоить. И молодежь растет зоркая, смелая, она знает, чего хочет...