Обрыв

— Вы были тоже на острове? — спросила Вера Райского.

— Да, — ты почем знаешь?

— Я слыхала, как Егор жаловался кому-то на дворе, что платье все в глине да в тине у вас — насилу отчистил: «Должно быть, на острове был», — говорил он.

— Ты все слышишь! — заметил он. — Я был не один; Марк был, еще жена Козлова…

— Вот нашел с кем гулять! У ней есть провожатый, — сказала бабушка, — m-r Шарль.

— И он был.

Опять замолчали и уже собирались разойтись, как вдруг явилась Марфенька.

— Ах, бабушка, как я испугалась! страшный сон видела! сказала она, еще не поздоровавшись. — Как бы не забыть!

— Какой такой, расскажи. Что это ты бледная сегодня?

— Рассказывай скорей! — говорил Райский. — Давайте сны рассказывать, кто какой видел. И я вспомнил свой сон: странный такой! Начинай, Марфенька! Сегодня скука, слякоть — хоть сказки давайте сказывать!

— Сейчас, сейчас, погодите, через пять минут приедет Николай Андреич, я при нем расскажу.

— Уж и через пять минут! — сказала бабушка, — почем ты знаешь? Дожидайся! он еще спит!

— Нет, приедет — я ему велела! — кокетливо возразила Марфенька. — Нынче крестят девочку в деревне, у Фомы: я обещала прийти, а он меня проводит…

— Так ты для деревенских крестин новое барежевое платье надела, да еще в этакий дождь! Кто тебя пустит? скинь, сударыня!

— Скину, бабушка, я надела только примерить.

— Ведь уж примеривали!

— Оставьте ее, бабушка, она жениху хочет показаться в новом платье.

Марфенька покраснела.

— Вот вы какие! я совсем не для того! — с досадой сказала она, что угадали, — пойду, сейчас скину…

Райский удержал ее за руку; она вырвалась, и только отворила дверь, как навстречу ей явился Викентьев и распростер руки, чтоб не пустить ее.

— Идите скорей — зачем опоздали? — говорила она, краснея от радости и отбиваясь, когда он хотел непременно поцеловать у ней руку.

— Что это у вас за гадкая привычка целовать в ладонь? — заметила она, отнимая у него руки, — всю руку изломаете!

— Ладонь такая тепленькая у вас, душистая, позвольте…

— Подите прочь! Вы еще с бабушкой не поздоровались!

Он поцеловал у бабушки руку, потом комически раскланялся с Райским и с Верой.

— Рассказывайте, что видели во сне, — сказал ему Райский,скорее, скорее!

— Нет, я прежде расскажу! — перебила Марфенька.

— Нет, позвольте, я видел отличный сон, — торопился сказать Викентьев, — будто я…

— Нет, дайте мне рассказать, — говорила Марфенька.

— Позвольте, Марфа Васильевна, а то забуду, — силился он переговорить ее, — ей-богу, я было и забыл совсем: будто я иду.

Она зажала ему рот рукой.

— По порядку, по порядку! — командовал Райский, — слово за Марфенькой. Марфа Васильевна, извольте!

— Я будто, бабушка… Послушай, Верочка, какой сон! Слушайте, говорят вам, Николай Андреич, что вы не посидите!.. На дворе будто ночь лунная, светлая, так пахнет цветами, птицы поют…

— Ночью? — сказал Викентьев.

— Соловьи все ночью поют! — заметила бабушка, взглянув на них обоих.

Марфенька покраснела.

— Вот теперь сбили с толку — я и не стану рассказывать!

— Нет, нет, говори, говорите!

— Ну, вот птицы…

— Птицы не поют ночью…

— Опять вы, Николай Андреич! не стану — вам говорят! А вот он ночью, бабушка, — живо заговорила она, указывая на Викентьева, — храпит

— Ты почем знаешь?

— Марина сказывала — она от Семена слышала…

— Это от золотухи: надо пить аверину траву, — заметила Татьяна Марковна.

— Я боюсь, кто храпит. Если б знала прежде, так бы…

Она вдруг замолчала.

— Что ж ты остановилась? — спросил Райский, — можно свадьбу расстроить. В самом деле, если он тебе будет мешать спать по ночам…

Марфенька покраснела, как вишня, и бросилась вон.

— Полно тебе, Борюшка! видишь, она договорилась до чего, да и сама не рада!

Викентьев догнал Марфенъку и привел назад.

— Я буду на ночь нос ватой затыкать, Марфа Васильевна, — сказал он.

Марфеньку усадили и заставили рассказывать сон.

— Вот будто я тихонько вошла в графский дом, — начала она, — прямо в галерею, где там статуи стоят. Вошла я и притаилась, и смотрю, как месяц освещал их все, а я стою в темном углу: меня не видать, а я их всех вижу. Только я стою, не дышу, все смотрю на них. Все переглядела — и Геркулеса с палицей, и Диану, и потом Венеру, и еще эту с совой, Минерву… И старика, которого змеи сжимают… как бишь его зовут… Только вдруг!.. (Марфенька сделала испуганное лицо и оглядывалась по сторонам) — и теперь даже страшно — так живо представилось.

— Ну, что вдруг? — спросила бабушка.

— Страшно, бабушка. Вдруг будто статуи начали шевелиться. Сначала одна тихо, тихо повернула голову и посмотрела на другую, а та тоже тихо разогнула и не спеша притянула к ней руку: это Диана с Минервой. Потом медленно приподнялась Венера — и не шагая… какой ужас!.. подвинулась, как мертвец, плавно к Марсу, в каске… Потом змеи, как живые, поползли около старика! он перегнул голову назад, у него лицо стали дергать судороги, как у живого, я думала, сейчас закричит! И другие все плавно стали двигаться друг к другу, некоторые подошли к окну и смотрели на месяц… Глаза у всех каменные, зрачков нет… Ух!

Она вздрогнула.

— Да это поэтический сон — я его запишу! — сказал Райский.

— Побежали дети в разные стороны, — продолжала Марфеньна, — и все тихо, не перебирая ногами… Статуи как будто советовались друг с другом, наклоняли головы, шептались… Нимбы взялись за руки и кружились, глядя на месяц… Я вся тряслась от страха. Сова встрепенулась крыльями и носом почесала себе грудь… Марс обнял Венеру, она положила ему голову на плечо, они стояли, все другие ходили или сидели группами. Только Геркулес не двигался. Вдруг и он поднял голову, потом начал тихо выпрямляться, плавно подниматься с своего места. Большой такой, до потолка! Он обвел всех глазами, потом взглянул в свой угол… и вдруг задрожал, весь выпрямился, поднял руку; все в один раз взглянули туда же, на меня — на минуту остолбенели, потом все кучей бросились прямо ко мне…

— Ну, что же вы, Марфа Васильевна? — спросил Викентьев.

— Как я закричу!

— Ну?

— Ну, и проснулась — и с полчаса все тряслась, хотела кликнуть Федосью, да боялась пошевелиться — так до утра и не спала. Уж пробило семь, как я заснула.

— Прелесть — сон, Марфенька! — сказал Райский. — Какой грациозный, поэтический! Ты ничего не прибавила?

— Ах, братец, да где же мне все это выдумать! Я так все вижу и теперь, что нарисовала бы, если б умела…

— Надо морковного соку выпить, — заметила бабушка, — это кровь очищает.