Общага-на-Крови

— Ну, переспал бы я, что бы изменилось?

— Ты пришел бы ко мне если хоть не личностью, то уже мужчиной, а не подростком. Ведь сейчас ты, каким я тебя вижу, совершенно банален. Мне тебя жалко, а за себя стыдно. Вот и все. И никакой любви. Поэтому и все то, чем я жила, когда думала о тебе, сейчас мне кажется банальным, жалким и стыдным, как юношеские прыщи.

— А по-моему, ты во мне разочаровалась потому, что во все эти гадости влипла, — печально сказал Отличник.

— Типично банальное объяснение…

— А что тогда не банально? — пожал плечами Отличник.

— Небанальна трагедия, в которую я верила. Но трагедийной героини из меня не получилось. Подвига я не совершила, предательства — тоже, ведь я ничего не обещала Игорю. Когда загнали в угол, пришлось совершить низость. Но ведь предательство — это когда есть выбор: предавать или не предавать, — а выбора у меня не было. И проходным персонажем в этом романе я тоже быть не могу, ведь я что-то еще собой представляю, да? Так кто же я? Если уж не к добру, так я все-таки хоть к чему-то большому рвалась — к истине. И где я очутилась? Не на Голгофе и не в преисподней, а так, в грязной и мелкой луже. Если бы я хоть с Гитлером переспала — а то разные Гапоновы, Жихари… Совершенно позорный у меня роман, мелкий и банальный, как моя любовь к тебе, как ты сам. Одна рука все это сотворила, Отличник, — и тебя, и мою лужу. Один почерк, один стиль.

— Твоего бога-писателя?

— Ну да, — горько улыбнулась Нелли. — Только вот кто он, каков? А точнее, что для него значу я? Если в его романе главный герой — ты, со всей твоей банальностью, то он сам банален. Зачем мне такой бог? Если главный герой — я и он посадил меня в эту лужу, из которой нет выхода и здесь, в общаге, и в душе моей, потому что нет любви, — значит, он бездарен. Зачем он мне такой? А если я — герой второстепенный, то мне не нужен бог, для которого я — разменная фигура, строительный материал. Ну а если его вообще нет, то на нет и суда нет. Выходит, если он и есть, то он мне все равно не нужен. Отмыться он мне не поможет, ибо у него, у бездарности, не будет читателей и не будет третьей правды. А я ведь всю жизнь свою строила из расчета на бога-писателя и на тебя как его ипостась. Это сейчас я убиваю бога, а раньше как я могла поднять на него руку?

— Что значит — поднять руку?

— Да переспать с тобой. Все равно бы уломала.

— А что бы изменилось?

— Я бы не сказала Игорю, что Талонов хотел меня изнасиловать, Игорь и Ванька ни с кем бы не ссорились, ты бы не ошивался по крышам, а трахался со мной, девчонка бы не спрыгнула, нас бы не выселили — видишь, как много всего? И самое главное — у тебя не было бы Серафимы. Ты бы навсегда остался моим.

Отличник был просто ошарашен такой перспективой.

— Неужели это все зависело только от того, как ты понимаешь бога? Как много ты принесла ему в жертву…

— Возможно, всю счастливую историю человечества.

Нелли на прощание пригласила Отличника заходить вечером, когда придут Игорь и Ванька и принесут вино. Отличник пообещал. До темноты он сидел в читалке и зубрил, а потом отправился в двести двадцатую. Зачем он это сделал, он не знал. Сработала привычка быть вместе с друзьями. Перед дверью он прислушался, и через голоса, звон посуды, смех услышал какие-то обрывки неприятных фраз: «Отличник… Вторая койка… Фимочка…» Злоба рванула горло Отличника, но он заставил себя успокоиться. Словно доказывая самому себе, что он не верит в предательство друзей, он стукнул пару раз и открыл дверь.

Он замер на пороге и понял, что эту секунду запомнит на всю жизнь. За столом сидели все четверо — Ванька, Игорь, Нелли и Леля. И все они замерли, увидев Отличника, вмиг прекратили разговоры и смех, остановили всякое движение, словно разыграли моментальную немую сцену. Отличника не ждали. Все взгляды, направленные на него, стали на мгновение совершенно одинаковыми. В них Отличник прочел только яркий и обнаженный ужас. Ванька, Игорь, Нелли и Леля выглядели как вурдалаки, застигнутые врасплох за поеданием человеческого мяса.

Миг — и наваждение исчезло, лица и глаза ожили. Отличника усадили за стол, стали кормить, но он не мог отделаться от своего жуткого впечатления. Замкнувшись, отстранившись, он все переживал встречу. Друзья словно бы вдруг затаили какую-то угрозу — их болтовня и оживление выглядели для Отличника подозрительными и неестественными. Он слушал вполуха, не принимая участия в разговоре, и чутко ощупывал свою душу: где, что в ней треснуло? Фразы бренчали в голове Отличника, не слипаясь друг с другом, как это бывало раньше: «Портвейна хоть жопой жри… А у меня какое-то плодово-выгодное… Поднимем тост за прекрасных дам… Которых с нами нет… Очень вкусно все… Особенно удались консервы…» Леля предложила выпить за окончание сессии, и Нелли возразила:

— Сессия еще не кончилась, а ты до ее конца еще не дожила. Завтра вот перережешь вены, так и не доживешь. Тост не пойдет.

— Совсем тогда нехорошая комната получится, — сказал Игорь. — Одна из этой комнаты с крыши спрыгнула, другая вены вскроет… Традиция подлежит порицанию.

— А что? — неожиданно оживилась Нелли. — У Отличника есть ключ от крыши. Пойдемте наверх и тоже спрыгнем все вместе!

— Представляю, — подхватил Игорь, — какую картину общага утром лицезреть будет. Что называется, реки крови, горы костей.

— А в газетах появится статья, — включился и Ванька. — Она будет начинаться так: «Печально — это слово будет набрано большими буквами — закончилась вечеринка студентов К. и С., а также их подружек К. и Л. Перехватив лишнего, они…» — ну и тэ дэ, — неожиданно закруглился Ванька.

— Для общаги это за сессию будет третья корка об одной компании, — заметила Нелли. — Выгнали — раз, поселились — два.

— Весь вечер на арене, — вставила Леля.

— А ведь так можно и навечно войти в историю общаги, — задумался Игорь. — Украсят стену из желтых кирпичей скромной и строгой мемориальной доской с нашими профилями…

— На асфальте наши профили останутся, — хмыкнул Ванька. — А не на мраморе.

— Не войти нам в историю, — согласилась Нелли. — Даже в историю общаги. Посудачат и забудут. Много ли ту девчонку поминали?

— То дело больно уж грустное, — примирительно произнес Игорь.

— А у нас — веселое? — тихо спросила Леля. — Лучше бы уж тоже молчали. А то по коридору пройти нельзя, не знаешь, как с человеком разговаривать, если встретится кто… Одни делают вид, что ровным счетом ничего не случилось, другие стороной обходят — презирают…

— Нет, это не презрение, — с удовольствием влез Ванька. — Это хуже. Вот на зонах есть такое понятие — «опустить», и человек становится парией, изгоем, неприкасаемым. И мы все тут тоже «опущенные» общагой, и к нам относятся как к «опущенным».

Тягостное молчание повисло после Ванькиных слов.

— Иван, — тихо сказал Игорь. — Это гадко. Прекрати. Не стоит.

— А он прав, — спокойно и громко возразила Нелли. — Мы друг друга теперь терпеть не можем, а сидим вместе, квасим, натужно делаем вид, что шуточками можно обратить весь наш позор в какой-то просто конфуз, в нелепость, в неловкость.