Общество «Будем послушными»
Шрифт:
Но хотя нам было жарко, и мы отвыкли от таких далеких переходов, мы исполнили свой паломнический долг: заткнули глотку Г. О., как только он вздумал жаловаться. Алиса объяснила ему, что ныть и пищать недостойно помеси гнома с эклером.
Было так жарко, что Аббатиса и Батская Ткачиха расцепили руки (обычно они ходят в обнимку, дядя Альберта прозвал их Лаура-Матильда), а Доктор и Дикки (он хотел быть Батским Ткачом, но мы так и не нашли его в книге) сняли с себя жилетки.
Если б какой-нибудь художник или фотограф, любящий изображать торжественные процессии, повстречал нас на этой дороге, он
Мы все шли в ногу, бодро и весело, беседуя как полагается в книжке, но вскоре Освальд, «юный совершенный рыцарь», заметил, что с одним из нашей компании происходит что-то неладное. Наш Дантист совсем стал бледный, молчаливый, как будто скушал что-то неподходящее, но еще не вполне в этом уверен.
Он окликнул его: «Ну, что теперь не ладится, Дантист?» — снисходительно, но сурово, как и полагается рыцарю, потому что ничего нет противнее, чем когда кому-нибудь станет плохо прямо посреди игры, и придется все бросить и возвращаться домой, да еще жалеть того, кто все испортил, вместо того чтобы честно пожалеть об испорченной игре.
Денни сказал, что у него все в порядке, но Освальд видел: врет.
Тут Алиса сказала: «Давай отдохнем немного, Освальд, сегодня очень жарко».
«Обращайтесь ко мне сэр Освальд, Просто Пилигрим», — с достоинством возразил ей брат, — «Я как-никак Рыцарь».
Мы сели и съели свой ленч и даже Денни повеселел. Мы поиграли в пословицы, в Двадцать Вопросов и в «Отдаю сына в учение», а потом Дикки сказал, что пора ставить паруса, если мы рассчитываем нынче причалить в Кентербери. Конечно, у паломников парусов не бывает, но Дикки всегда так.
И мы пошли дальше. Пожалуй, мы вполне могли добраться до Кентербери, но Денни становился все бледнее, и вскоре Освальд уже безошибочно различал своим многоопытным взором, что Дантист хромает.
«Башмаки жмут, Дантист?» — сказал он ему ласково, но бодро, чтоб не раскисал.
«Ничего — все в порядке», — пропыхтел он.
Мы пошли дальше, немного притомившись, потому что солнце пекло вовсю и тучи уже не закрывали его. Мы пели «Британский гренадер» и «Тело Джона Брауна» — под него идти намного легче. Мы как раз запели «Топ, топ, топ, вот идут ребята», но тут Денни встал как вкопанный. Он поджал одну ногу, потом опустил ее и поджал другую, и вдруг прижал обе руки к глазам, весь сморщился и опустился на землю.
Он опустил руки и мы увидели, что он ревет. Сэр Освальд не станет приводить здесь свое мнение о людях, способных плакать по любому поводу.
«В ЧЕМ ДЕЛО?!» — заорали мы, а Дора и Дэйзи подскочили к нему и принялись гладить его и похлопывать, только бы бедняжка Денни рассказал им, что с ним случилось. Он сказал, все в порядке и пусть все идут дальше, а его заберут на обратной дороге.
Освальд подумал, что у Денни мог разболеться живот, и он не хочет признаваться в этом перед всеми, поэтому велел всем идти дальше, а сам остался с ним и сказал:
«Хватит валять дурака, Денни. Живот болит, что ли?»
Денни перестал плакать и сказал: «Нет!», — да так громко, как будто это я был в чем-нибудь виноват.
«Ладно», — сказал ему Освальд, — «ты сам знаешь, что портишь
нам всю игру. Выкладывай, в чем дело?!»«А ты никому не скажешь?»
«Конечно, если ты против», — мягко сказал ему Освальд.
«Это мои башмаки».
«Снимай их».
«Смеяться не будешь?»
«Нет!» — заорал Освальд еще громче, чем раньше орал Дантист, и все оглянулись посмотреть, что происходит, но Освальд подал им знак, чтобы они продолжали идти, а сам, нагнувшись, начал смиренно и бережно развязывать сандалии на ногах своего изнуренного спутника. Денни и не подумал мне помочь, а только ревел.
Освальд снял правый башмак — и страшная тайна открылась ему…
«Ну, знаешь ли!» — в справедливом негодовании воскликнул Освальд.
Денни зарыдал — потом он говорил, что не рыдал, а просто плакал, но если Освальд уже и в реве ничего не понимает, я лучше не буду писать эту книжку.
Когда Освальд снял с Денни ботинок, он бросил его на землю и слегка наподдал ногой. Из ботинка высыпались и покатились по земле горошины — целая куча.
«Может быть, ты все-таки объяснишь», — сказал совершенный рыцарь в полном отчаянии, но сохраняя учтивость, — «КАКОГО ЧЕРТА тебе это понадобилось?»
«Не сердись», — заныл Денни, поглаживая свои пальчики на ногах и почти перестав реветь. — «Я же говорил, пилигримы клали в свои ботинки горошины, и — ты же обещал не смеяться».
«Никто и не смеется», — сказал Освальд по-прежнему с отменной учтивостью.
«Я не хотел вам говорить, потому что я хотел быть лучше всех, и я подумал, если скажу, вы тоже захотите, а когда я сперва сказал про горошины, вы не захотели. В общем, я взял с собой несколько горошин, а по дороге потихоньку запихал их в башмаки.»
В глубине души Освальд думал: «Жадность до добра не доводит,» — ведь Денни и впрямь пожадничал, пусть даже и в послушности.
Вслух Освальд продолжал молчать.
«Видишь ли», — пустился в объяснения Денни, — «Я очень хотел быть хорошим, и раз мы решили, что от паломничества мы станем хорошими, надо было делать это как следует. Я решил, пусть ноги натрет, лишь бы стать как следует хорошим. И потом я хотел играть по всем правилам, ты ведь всегда ругаешь меня за то, что я играю не так».
Эти слова тронули нежное сердце сэра Освальда.
«По-моему, ты и так достаточно хорошо», — сказал он. — «Я позову ребят — да не будет никто смеяться».
Все собрались вокруг Денни, и девочки подняли страшную суматоху. Дикки и Освальд стояли в стороне, размышляя, что все это очень хорошо, и в особенности Денни, а вот как теперь вернуться домой.
Когда они высказали вслух эту мысль, постаравшись, как могли, смягчить ее, Денни ответил:
«Ничего страшного — кто-нибудь меня подвезет».
«Здесь тебя никто не подберет», — сказала Алиса, — «здесь только пешеходы. Надо выйти на проезжую дорогу там, где торчат телеграфные столбы.»
Дикки и Освальд сплели руки так, чтобы получилось кресло, и вместе поднесли Денни к дороге. Там мы уселись на обочине и принялись ждать. Никого не было, только пивовар со своей бочкой проехал мимо нас, но он дремал на ходу и нас не услышал. Надо было бы броситься вперед, подобно молнии, и схватить лошадей под уздцы, но об этом мы подумали слишком поздно.