Обычный день
Шрифт:
– Понимаете… – выговорила Бобби.
– Видите ли, все было так… – пояснила я.
– Мгм, – хмыкнула комендантша. – Дьяволицы во плоти!
И отправилась спать.
Я не целуюсь с незнакомцами
Всякий раз, подходя к тому месту, где она сидела, он начинал что-то говорить и сразу обрывал себя, ведь о чувствах в такой толпе не скажешь, а глядя на выражение ее лица, он забывал все шутки, даже самые уместные. Ухитрившись сесть с ней рядом, он рискнул взять ее за руку, но она лишь едва заметно улыбнулась, не поднимая глаз.
В зале было и тесно, и шумно, а ему так хотелось вывести ее наружу, во тьму, вот только
– Господи, да иди с ней в спальню, там пусто, – не раздумывая, ответил ему собеседник.
В конце концов, когда гости достаточно выпили, а за громким пением разговоров стало не разобрать, он снова сел с ней рядом.
– Слушай, нам надо поговорить.
– Я слушаю, – отозвалась она.
А дальше? Напомнить, что это их прощальный вечер? Он побоялся выглядеть бестактным. Еще ему хотелось спросить, почему последние часы они проводят так далеко друг от друга. Впрочем, он знал, что ответа не услышит.
И тогда он просто сказал:
– Я все время смотрю на тебя.
– А я на тебя смотреть не хочу, – очень быстро проговорила она. – Я все прекрасно запомнила.
– Приедешь навестить меня? – он схватил ее за руку и потянул, пытаясь повернуть к себе. – Ты могла бы сопровождать нашу часть как гражданское лицо.
– Ни за что, – ответила она. – Я поеду домой. К матери.
– Будешь чинно пить чай и играть в бридж, пока я ползаю в грязи с винтовкой «Гаранд»?
– Замолчи, – отрезала она.
Вот теперь время пришло, и он сказал:
– Пошли. Выйдем отсюда.
– Я не хочу уходить слишком далеко от коктейлей, – воспротивилась она.
– Мы ненадолго. И недалеко.
– Нет, – подумав, добавила: – Погоди-ка. Ступай за мной.
Взяв бокал в одну руку, а пачку сигарет в другую, она поманила его за собой в ванную и заперла дверь.
– Ну вот. Мы недалеко, и здесь пусто.
– А вдруг кто-нибудь захочет войти? – спросил он, усаживаясь на край ванной.
– Подождут. Мы недолго.
– Милое местечко, – заметил он. – Созданное специально для избавления от самых неприятных отходов человечества, прямо как наши издательства.
– Славно, – прокомментировала она. – Устроим здесь идеальное прощание в стиле лучших гостиных. Ты, как сам Ноэл Кауард [1] , станешь произносить подобные фразы одну за другой.
1
Английский драматург, композитор, режиссер, актер и певец.
– Да что с тобой, бога ради… ты пьяна?
– Нет, – ответила она.
Ему подумалось, что теперь можно высказать все, что прежде он считал слишком бестактным или слишком бесполезным.
– Милая, сегодня наш прощальный вечер, и я не хочу, чтобы он прошел так…
– Почему наш прощальный вечер должен отличаться от любого другого вечера? Я же испортила достаточно наших вечеров?
– Но я не хочу вспоминать о тебе, как…
– Послушай, – прервала она его. – Добрые старые времена закончились, ты еще не понял? Не видишь, какая огромная разница между тем, как мы развлекались, когда были влюблены, и теперь, когда тебя призвали в армию, а мы все еще влюблены?
– А есть разница? – удивился он.
– Конечно. До вчерашнего вечера все было как всегда, но как только наступил твой последний день, стало иначе. И иначе теперь все будет черт знает сколько времени.
– Ровно год.
– Год! Да неужели! – огрызнулась она. –
Если ты и вернешься, то станешь бывшим солдатом. С кошмарами в голове. Ты сильно изменишься.– Можно подумать, это тебя призвали в армию, – проговорил он.
– Думаешь, мне так не кажется? Вот сижу я здесь и рассуждаю: «Да, мы теперь не скоро увидимся, и предположить не могу, что произойдет за это «не скоро». Стану ли я перечитывать твои письма? Или встречу другого парня? Я не знаю, как он будет выглядеть. Не представляю, какой у него будет голос. Вот что значит «не скоро». Сколько всего мне предстоит сделать без тебя! Сколько раз мне придется ложиться в постель одной, без тебя, или с тем парнем, которого я пока даже не знаю? Не счесть! Сколько раз у меня кончатся сигареты, а тебя не будет рядом, чтобы сбегать за новой пачкой?»
– Все верно, – кивнул он. – А кому из нас предстоит ползать в грязи?
– Кто станет пересылать твою почту? – продолжила она. – Кому теперь заводить часы и выносить каждый вечер мусор?
– Ты привыкнешь.
– Я тоже изменюсь. Стану другой – живущей без тебя, как ты стал другим – отбывающим завтра в часть.
– Так давай хотя бы сегодня побудем счастливыми! – потребовал он. – Почему мы сцепились, какого черта? Ссоримся из-за того, что завтра я ухожу в армию… это глупо!
– Мы не ссоримся, – возразила она, – ничего подобного. Тебе, конечно, хочется обнять меня, похлопать по спинке и сказать: «Ну-ну… всего-то год, подумаешь», а я не позволю. И мне не будет стыдно – просто все иначе.
– Но почему?
– Потому что только наше прощание у меня и осталось, – ответила она. – Мне придется делать все, как раньше, до скончания века. А когда меняешься, все вокруг становится другим.
– Не понимаю, – признался он. – Хочешь сказать, я теперь другой только потому, что завтра уезжаю?
– Сам не видишь? – удивилась она. – Ладно, попробую объяснить еще раз. Ты больше не просто парень, в которого я влюблена. Ты парень, в которого я влюблена и который уходит в армию. И у меня осталось всего несколько минут, чтобы с тобой попрощаться. Когда ты уйдешь, у меня ничего не останется, только ты, который ушел. И я не хочу проводить последние минуты с парнем, в которого я влюблена и который уходит в армию.
– Прости, – сказал он. – Я все равно ничего не понял.
– Вижу, – кивнула она. – Я напишу тебе письмо.
В дверь постучали, и он заметил:
– Похоже, праздник заканчивается.
– Да, – она поднялась. – Что ж…
Он подошел к двери и обернулся.
– Ты ведь не станешь плакать?
– Нет.
Она обошла его и отперла дверь, а когда он потянулся к ней, отвернулась.
– Нет, – повторила она. – Я не целуюсь с незнакомцами. Мог бы и запомнить.
Летний день
Розабелла Джемайма Хендерсон, которая умела открывать и закрывать глаза, и чьи локоны можно было завивать и расчесывать, лежала, удобно откинувшись на розовую подушку в кукольной коляске. А рядом с ней спала в игрушечной карете Амелия Мариан Доусон, которая могла по-настоящему ходить, если держать ее за руки, и могла говорить «мама» и «папа»; ее длинные ресницы отбрасывали тень на нежно розовевшие щеки. На ступеньках дома Доусонов, оставив на минуту свои материнские обязанности, Дженни Доусон и Керри Хендерсон склонились над другой любимой игрой – между собой они называли ее «цветочные люди». У Дженни светлые волосы были забраны в конский хвост, завязанный розовой лентой, а Керри, темноволосая и с каре, была в красной блузке. Керри считала маму Дженни второй самой милой мамой на свете, а папа Керри так смешно корчил забавные рожицы, что Дженни всегда попискивала от смеха.