Обыкновенная история в необыкновенной стране

Она еще раз кивнула. Я поднял соседей, взял у них лошадь, и мы поехали.

Слава Богу, один хирург уже был на месте. Начали вводить раствор. С печальным лицом врач сказал мне, что обязан сообщить о случившемся в прокуратуру. Кроме того, согласно закону до приезда следователя больная должна оставаться одна. Просить было бессмысленно. Я вышел на улицу и стал ходить кругами вокруг здания. Что происходило в больнице далее, я узнал лишь позднее от Раисы.

Врач еще готовился к операции, когда к больнице подъехала машина, из которой выскочили следователь и сам прокурор Асадчий, как будто бы он ждал этого случая.

Когда Раиса открыла глаза, она увидела чье-то лицо и услышала: «Наблядоваласъ?». Это был Асадчий. Он попросил врача и сестру выйти из палаты, а сам сел на стул против нее.

— Гражданка Ураева, — начал он допрос, — с вами разговаривает районный прокурор, вы должны отвечать только правду.

Сидящий у стола следователь водил рукой по листу бумаги — следствие началось.

— Кто толкнул вас сделать этот аборт?

Ответа не последовало.

— Кто помог вам сделать аборт?

Никакого ответа.

— От кого вы беременны?

Опять молчание. Асадчий встал, прошелся взад-вперед по палате, посмотрел на часы и продолжал:

— Если вы назовете имя, которое, кстати, нам уже известно, то ответственность лично с вас будет снята.

Наконец, она открыла глаза, пошевелила слипшимися губами, набрала воздух:

— Все произошло само, я ничего не делала.

— Гражданка Ураева, вы сейчас говорите неправду, врете.

И через минуту сам соврал:

— Нам все известно от врачей — аборт был вызван искусственно.

Раиса вновь закрыла глаза.

— Вы усугубляете свою ответственность.

Дверь в палату открылась, и появился врач:

— Вы обещали только пять минут. Больная не может больше ждать, положение критическое.

Асадчий вскочил со стула, глаза его бешено заблестели:

— Закрой дверь! — и затем тихо к следователю: — Этого не пиши.

Он закурил и, видимо, понял, что играет с огнем: если Раиса погибнет, его привлекут к ответу. Он сел на кровать напротив нее и, нагнувшись, начал шептать:

— Кого ты защищаешь? Вредителя советской власти. Скажи, он тебе посоветовал сделать аборт? Пока не скажешь, врачей я сюда не пущу. — И затем в сторону следователя: — Это не пиши.

Раиса молчала. Наконец, он совсем потерял самообладание, и принялся трясти ее за плечи, повторяя: «Да или нет?».

Вдруг Раиса открыла глаза и стала медленно приподниматься на локтях, так что Асадчий отшатнулся и встал. Наступила тишина. И затем стало слышно, как она тихо произнесла:

— Пошел вон, подлец!

Видимо, за дверями подслушивали, и они в этом момент широко растворились. Появился врач, он был уже в халате с хирургической маской.

— Немедленно отдайте нам больную! — И вслед за этим в палату вошла с носилками сестра. Следствие с пристрастием закончилось.

В этот день неожиданно разгулялась мокрая метель, так что снег снова залепил желтую траву степи и сбивал с ног прохожих в поселке.

Умер Иосиф Виссарионович Сталин. Сразу понять это было многим невозможно, ни вольным, ни ссыльным. Казалось, все могло измениться в этой необыкновенной стране, но только не это. Он должен быть всегда, он ведь вечен. А он взял и умер и никому не поведал, как быть стране и народу далее без него. Ведь он же вел всех за собой! А теперь как без него?

Я услышал эту новость около полудня по своей местной трансляции, и сразу же какое-то новое чувство охватило меня: это начало! И что бы теперь ни произошло, все будет несколько по-другому. Конечно же, конечно же, «тысячелетний советский рейх» держался не только на этом имени, и новый класс советской элиты особенно окреп после победы. Но теперь они, сидящие там, в Кремле, должны будут решать, кто из них будет новым Сталиным. Тут без драки не обойдется, а уж она начнет расшатывать режим.

Наступил день его похорон, я шел обедать в ресторан. В зале никого не оказалось. С каким-то удивлением подошла ко мне официантка Наташа, приняла заказ и скрылась в кухне. Окна ресторана выходили на центральную площадь, в центре которой, как обычно, одиноко возвышался монумент вождя. Однако сегодня вокруг него толпились люди. Из громкоговорителей неслась трансляция похорон на Красной площади и звучала траурная музыка.

Смерть любого человека, даже такого преступного, как Сталин, — событие печальное. Можно много писать и обсуждать, как из этого мальчика из Гори развился беспощадный тиран. Возможно, в последние годы он чувствовал раскаяние, спрятавшись на своей даче, мы этого никогда не узнаем.

А может быть, было все не так. Он был просто обыкновенный зверь, и человеческая мораль и жалость были ему чужды. Он до последней минуты верил, что создал великую страну и осчастливил миллионы людей.

Никто не знает, что это была за душа, если она вообще у него была.

Сейчас же я сидел и ел борщ, а на площади толпились на холодном ветру люди. Как я потом рассмотрел, это были вольные жители, члены партии, ветераны войны. Они кутались в меховые воротники от метели и ждали, пока гроб будет внесен в мавзолей. Среди них я заметил и Чечина: там, где партия, там и он. Почему они пришли сюда мерзнуть, когда можно все это слышать у себя дома? Демонстрация верности партии или чувства?

Чтобы согреться, я заказал стаканчик красного вина. Музыка стала еще громче. И вдруг все на площади сняли шапки и застыли. К моему удивлению, застыли и повариха с официанткой на кухне в ресторане. Это опускали ЕГО гроб. Здесь лишь до меня дошло, что ведь я-то в этот момент ем котлету и запиваю ее вином. Встать и мне? Но это будет глупо и подло. Нет уж, господа, по такому случаю я вставать не буду. Миллионы людей, замученных им в лагерях, разрешают мне не вставать. Я мысленно лучше чокнусь стаканом с красным вином о его красный гроб.

Видимо, стихийная панихида на площади была закончена, так как в ресторане появились люди в добротных шубах. Шумно задвигались стулья. Многие хмуро посматривали в мой угол. Стали носить и подавать закуску к водке, которая никогда здесь не переводилась. В этом обществе я почувствовал себя неуютно и поспешил уйти домой.

Через два дня во время работы подзывает меня к себе Чечин:

— Что ты наделал? Не мог у себя дома посидеть и выпить? Такую политическую демонстрацию учинил! Вчера в райкоме о тебе разговор был.

— Да уж какая разница, Иван Николаевич, я пил до панихиды, а вы пили после.

И действительно, после похорон такую пьянку начальство в ресторане учинило, что до полуночи многих бездыханными выносили и развозили по домам. Только дай повод, а выпить всегда найдется.

Дело о вредительстве на Арык-Балыкской ИПС развертывалось полным ходом: вызывались и допрашивались все работники, составлялись протоколы и отправлялись в Кокчетав. Я знал обо всем этом и пытался сопротивляться: делал выписки из специальных учебников по птицеводству, составлял объяснения, и главное, звонил в Кокчетав и просил выслать письменную инструкцию. Говорили со мной спокойно, наверно, слух о «вредительстве» еще не докатился до них.