Очаг и орел

Но я понимаю его лучше, чем ты, подумала Эспер. Ее мысли мчались, как штормовые океанские волны. Во всем виноват этот город — в нем уживаются добро и зло, насилие, нищета и богатство.

— Пойди и вымой лицо! — велел Эймос. — Ну и вид у тебя. И может, мне позволят поесть спокойно? Ты болтаешь всякую ерунду, — он подошел к туалетному столику и пробежался расческой по своим густым белокурым волосам.

Может быть, он прав, подумала Эспер, сползая с кровати. Я в полном изнеможении. Может, это из-за ребенка. Надо сказать ему, сказать сейчас. Тогда он больше не будет сердиться.

Она встала перед мужем и положила руки ему на плечи.

— Эймос, я опять жду ребенка.

Эспер наблюдала, как таял его гнев, уступая место восторгу.

— Так вот почему ты была так огорчена сегодня утром, моя бедная девочка! Ты должна была рассказать мне об этом раньше, кошечка.

Эспер улыбнулась ему и оперлась на его руку. Они опустились по лестнице вместе, как будто Эспер стала слишком слабой, чтобы ходить самостоятельно.

Глава пятнадцатая

Зимние месяцы прошли, и память о той ужасной ночи стерлась в сознании Эспер. Похоже было, что Эймос оказался прав, и ее боязнь Ната безосновательна. Правда, Нат так и не вернулся на фабрику. Эймос сказал ей об этом, и тема для них была закрыта. О том, что Нат исчез на следующий день после похорон Ли, Эспер узнала от молочника. Запер свой дом и исчез, как дым, сказал молочник, и ни одна живая душа точно не знала, что с ним стало. Хотя один из мальчиков Таккера клялся, что видел, как тот устало брел по дороге в Свэмпскот. Мальчик узнал Ната по неуклюжей сутулой фигуре. Так что не было сомнений в том, что он покинул город.

Эспер успокоилась. Ее жизнь вернулась в обычное русло, осложненная лишь неудобствами и вялостью, вызванными беременностью. Вены на ее левой ноге немного вздулись. По приказанию Эймоса Анни теперь подавала ей завтрак в постель. Постепенно Эспер все больше времени стала проводить в постели, вставая только, чтобы поужинать с Эймосом. У нее не было необходимости вставать. Две ирландки содержали дом в чистоте, а Бриджет была хорошей поварихой. Раз в неделю Тим ездил в Салем и привозил прачку, а Анни чинила одежду. Только Генри требовалось время и внимание матери. Ближайшая школа была в городе, около фабрики Эймоса, и Генри, видимо, придется ходить туда, если они останутся в Марблхеде. Но пока Эспер предпочитала учить его сама.

Генри был способным учеником. Он с легкостью выполнял задания, а в арифметике делал такие успехи, что только предварительное изучение Эспер учебника позволило ей держаться впереди сына.

Иногда ее беспокоило то, что у Генри не было друзей его возраста. Тогда она тепло одевала его и посылала кататься на коньках на замерзший пруд рядом с их домом. Туда приходило много детей из соседней деревни Деверо, но Генри ни с кем из них не подружился.

Генри катался на коньках так лихо, что завоевал уважение даже старших детей. Он участвовал в снежных сражениях, и довольно успешно. Если он спотыкался о чью-то вытянутую ногу или получал удар снежком, то поднимался и спокойно продолжал свое занятие. Он не вызывал ни приязни, ни враждебности, и остальные мальчики вскоре оставили его в покое. Но Генри не был бесцветной личностью. Часто Эспер ощущала силу и целеустремленность в своем быстро растущем сыне.

Однажды утром, после уроков, Эспер лежала среди подушек в своей постели, а Генри сидел рядом с нею на табуретке, вытирая губкой свою грифельную доску. С неожиданным приливом теплоты она посмотрела на склоненную льняную голову сына, его прямой нос и твердый маленький подбородок. Он будет красивым мужчиной, как его отец, подумала Эспер.

— Интересно, кем ты будешь, когда вырастешь, — тихо и нежно прошептала она.

Генри поднял голову.

— Я буду богатым, — сказал он, — очень богатым.

— Ну, Генри! — засмеялась Эспер. — Ты хочешь сказать, как папа?

Генри покачал головой.

— Я не имею в виду богатым в Марблхеде. Я имею в виду богатым в мире, — он ласково улыбнулся Эспер и снова стал вытирать доску.

— Господи, откуда у него такие мысли? — удивилась она, слегка шокированная бесцеремонной оценкой Генри состояния Эймоса.

— Папа очень богат. Он прекрасно обеспечивает нас, — добавила она живо.

Генри сложил свои учебники на чистой доске.

— Да, но он не по-настоящему богат. Бабушка так сказала. Я спрашивал ее.

Бабушка так сказала! Эспер выпрямилась на кровати, с раздражением глядя на своего сына. Как могла мама сказать такое! Какое ее дело?! И к тому же она ничего об этом не знает. Дела на фабрике снова оживились, как сказал Эймос. Конечно, у него были неприятности с забастовкой в середине января. Но он быстро все уладил: привез целый поезд рабочих из Денверса. Она читала об этом в «Марблхедском вестнике». У других фабрикантов также были неприятности. В любом случае марблхедцы долго не выдержали: они не могли видеть, как денверцы лишают их работы, и один за другим вернулись, «поджав хвосты», как сказал Эймос. Эспер думала, что муж поступил очень порядочно, приняв их обратно, после всех причиненных ими неприятностей. Он уволил денверцев, и все встало на свои места. И Эймос обошелся без денег Хэй-Ботса. «Договорился с банком, — коротко сказал он ей, — нет ни малейшей причины для беспокойства». Эспер и не думала настаивать, чтобы он говорил о делах, если не хотел.

— Где ты видел бабушку? — спросила она сына, нахмурившись.

— В аптеке, когда ездил в город с Анни, в пятницу, — ответил Генри, направляясь к двери. — Она покупала дедушке мятное масло от кашля.

— Почему ты не рассказал мне? — рассердилась Эспер. — А ну, вернись. Что говорила тебе бабушка? Дедушка действительно болен?

Генри вздохнул и вернулся к кровати.

— Я забыл. Я думаю, он не так сильно болен. Я не знаю. Она спросила, как ты себя чувствуешь. Сказала, что ты с тем же успехом могла бы жить и в Китае: так редко, она тебя видит.

Лицо Эспер вспыхнуло. Она упала на подушки.

— Бабушка знает, что я недостаточно хорошо себя чувствую, чтобы выходить. И она не приходит сюда из-за этой проклятой гостиницы. Если бы она позволила твоему папе помочь ей, она могла бы закрыть эту гостиницу, и ей не пришлось бы так тяжело работать.

Генри было скучно, он понимал, что мама говорит больше для себя, чем для него:

— Можно мне уйти? — спросил он.

Поскольку мать ничего не ответила, он вышел из спальни, осторожно закрыв за собой дверь.

Эспер задумалась. У нее не было причин для чувства вины. Она посылала Тима в «Очаг и Орел» справляться о здоровье ее родителей всякий раз, как он ездил в город и никогда с пустыми руками — он отвозил корзинки с провизией из кладовой Портермэна, иногда отрез на платье для Сьюзэн, носки или носовые платки для Роджера. Подарки, правда, принимались сухо, без эмоций. Тим также отвозил маленькие записки от Эспер, приглашавшей родителей в гости. Сьюзэн приезжала один раз после Нового года, но визит не удался. Говорить было не о чем.

— Я чувствую себя здесь не в своей тарелке, Хэсс, и это правда, — сказала она. — Дома куча дел, и, похоже, я тебе не нужна. Почему бы тебе не приехать к нам? Тебе будет полезно выбраться, или ты стыдишься своего старого дома?

— Нет, Ма, конечно, нет, — с негодованием воскликнула Эспер. — Но доктор Флэг не позволяет мне сейчас ездить в экипаже, и ты знаешь, что я не могу ходить пешком из-за больной ноги.

Не то чтобы она стыдилась старой гостиницы у моря. Но когда она думала о городе, то чувствовала болезненное отвращение, смешанное со страхом. Она думала, что с помощью Ли город отомстил ей за предательство. Отмахнувшись от своих мыслей, Эспер вызвала Анни и велела ей сказать Тиму, чтобы тот отправился в город справиться о здоровье мистера Ханивуда и отвезти немного тепличных персиков, которые мистер Портермэн привез из Бостона.