Очаровательная блудница

— Ученый, из Москвы.

Меркулов наконец-то оглядел Рассохина, а сначала смотрел сквозь него, как через стекло.

— Вашу жену зовут Евгения? — спросил он. — Девичья фамилия — Семенова?

— Ну и что?

— У нее есть дочь Елизавета, в Питере? То есть в Ленинграде?

Бледноватое лицо старика зарозовело.

— Какая такая дочь? Не знаю, не слыхал. У самой спросить надо бы.

— Позовите, спросим, — предложил Рассохин.

— Ты-то с какой стати спрашивать станешь? — вдруг взъелся Меркулов. — Ты кто ей, ученый? Хрен с горы? Моя жена, я и спрошу!

— Да ты не сердись, Василий Осипович, — примирительно сказал Гохман. — У товарища ученого поручение от дочери, мать свою поискать. Потерялась лет тридцать назад, а звали ее, как твою жену.

Старик и вовсе стал багровый, захлопнул открытую было калитку.

— Постойте-ка тут пока…

И скрылся в доме.

— Дед чудаковатый, — шепотом проговорил участковый. — Как бы семейный дебош не устроил. Если честно, то, говорят, жена у него погуливала в молодости. Сам-то на буксире работал, кошели с лесом водил. Месяца по два дома не бывал…

Минуты три стояли молча, прислушивались к неясным звукам.

— У нее нос с горбинкой? — вспомнил примету Рассохин.

Гохман открыл рот, но ответить не успел, ибо на крыльце оказалась суровая пожилая тетка — иначе не назвать, но, как говорят, со следами былой красоты.

Стас вздохнул облегченно.

— Вы что это моему деду наплели? — Она прихватила клюку и спустилась на звонкий, деревянный тротуар. — Какая такая дочь?

Это была не Женя Семенова…

— Вы нас простите, — повинился Рассохин. — Я ищу Женю… Евгению Семенову из Ленинграда.

— Ну, я это была! — заявила тетка, — только не из Ленинграда. И у меня никаких дочерей нет!

— Это совпадение, — вступился Гохман. — Виноваты, извиняемся…

— Вам совпадение, а этот черт ревнивый мне три дня шею пилить будет!

В этот миг Стас узрел, что над ее головой кружатся две ласточки, пикируя, словно на кошку. Тетка подняла клюку и пригрозила:

— Вот я вас сселю с избы-то, паскудницы!

7

До появления высокого начальства и журналистов на пробном участке запустить драгу и добыть хотя бы грамм золота никак не удавалось: сначала полетел какой-то вал по причине заводского брака, потом сгорел электромотор, и наконец в рудоприемник завалился и заклинил ковши угловатый и крепчайший камень. На прииске возникла нервная, злая лихорадка, когда все друг на друга кричали, требовали, но даже все вместе не могли быстро преодолеть непреодолимые обстоятельства — стихийный, коварный нрав Карагача. Необкатанную, бог весть как попавшую в россыпь глыбу кое-как раскололи кувалдами, вытащили, запустили драгу, но в отлаженной, не раз проверенной и испытанной технике промывка не пошла. То есть золото не оседало на специальных резиновых ковриках, а вместе с тяжелой фракцией уходило в отвал. Оказалось, полностью отсутствует обязательная заводская регулировка агрегатов и настройка приборов. Следовало бы вызвать специалистов завода-изготовителя, но где там ждать неделю — надо добыть первое золото, показать процесс и начальству, и телезрителям!

Вероятно, Гузь договорился с начальником драги, и тот послал рабочего с банкой краски и кистью — закрашивать имя «Рассоха» вдоль верхней палубы. Закрасил, спустился, но прошло четверть часа, краска на солнце и ветру просохла, и название проступило сквозь нее вроде бы даже еще ярче, по крайней мере свежая белая полоса с красными буквами притягивала внимание. Рабочий опять залез наверх, теперь с банкой красной краски, но Рассохин уже не увидел, чем это закончилось, потому что они с Женей Семеновой собрали книги и удалились в палатку, за три версты от участка.

Вопрос с увольнением разрешился так внезапно и скоро, что в первые минуты Стас ощутил не удовлетворение, а панику и поймал себя на мысли, что готов бежать за Гузем и просить отменить решение, даже покаяться, правда, неизвестно за какие грехи. Он вдруг осознал, что все кончилось, надо собирать вещички и возвращаться на Гнилую Прорву за расчетом. Причем неизвестно, на чем добираться: моторную лодку он должен был оставить на участке, ибо через два дня сюда приедет весь отряд, а попроситься на вертолет можно только у начальника партии. Тот же, злой и обиженный, скорее всего, не откажет, но поизмывается всласть, припомнит все, что было и чего не было.

Вообще-то Гузь страдал комплексом неполноценности: по образованию он был горным инженером-разведчиком, проще говоря, буровиком, но руководил геолого-поисковой партией, исполнял обязанности старшего геолога и, надо сказать, кое-чему научился, нахватался — по крайней мере, глину от песка отличал и даже знал, что такое синклиналь, [22] ибо так ласково называл жену. Но всякий пришедший молодой специалист мог заткнуть его за пояс, когда дело касалась теоретических знаний, мог сказать, что он не профессионал и занимается не своим делом. Гузь сильно от этого переживал и, будучи человеком сильным, властным, имея полную поддержку в руководстве экспедиции, всех поисковиков, в том числе и Репнина, постоянно прижимал, поддавливал, заставляя по несколько раз переписывать отчеты. А удачливых тихо ненавидел, однако при этом в глаза и за глаза мог нахваливать, хлопать по плечу и даже прославлять в своих речах на собраниях коллектива.

22

Синклиналь — складка, образованная изгибом слоев горных пород, обращенная выпуклостью вниз.

Рассохин догадывался, что теперь хочет от него начальник партии: присвоив себе его научную работу, написанную по материалам Рассошинской россыпи, он уже снискал себе славу первооткрывателя и теперь страстно хотел, чтобы это повторила и «народная» молва. Остаться в партии, возглавить поисковый отряд и получить все прочие блага можно было очень просто — сказать во всеуслышание, например, перед телекамерой, что идейным вдохновителем, прорицателем и предсказателем этого месторождения был начальник партии Гузь. А я, мол, только выполнил его указания, протолкался в безымянную речку и копнул галечник, вскрытый речным руслом, в той точке, которую поставил на карте начальник славной Карагачской партии…

Для полного счастья ему не хватало признания низов, которые отлично знали, кто автор открытия, поэтому речку и драгу по собственной инициативе окрестили его прозвищем — Рассоха. Можно было всяко относиться к Репнину, но именно он первым назвал так и речку, и месторождение в своем отчете, а потом и в докладе, и поздравлял его искренне.

Когда они с отроковицей пришли к своей палатке, Рассохин ощутил уже острое желание сейчас же вернуться назад и сдаться Гузю. Заявление еще не подписано, в кадры не сдано и все можно вернуть вспять… И пожалуй, дозрел бы, пока они еще часа полтора подсушивали книги, и вернулся, но Женя словно мысли его прочитала.

— Знаешь, — проговорила она, глядя как-то возбужденно, — я думала, ты еще совсем мальчик. Восхищенный, влюбчивый мальчик. А ты мужчина, Стас. Мне было так приятно. Я тобой горжусь! Хотя будет так жаль расставаться…

Сказала так и тем самым отрезала все пути к отступлению. Он даже с ужасом подумал, что бы случилось, какие беспощадные слова бы произнесла отроковица, прояви он слабость.

— Я не хочу расставаться с тобой, — проговорил он, сдерживая желание обнять ее, сжать, как утром, до хруста косточек.

Женя не захотела ничего отвечать, видимо, еще не знала, как воспринимать его слова. Они сидели перед горой книг, сложенных на столе, каждый на своей стороне, но и найденный клад не радовал. Вдруг она засмеялась.

— Этот Гузь тебе завидовал! Как он завидовал!.. Кстати, а что теперь с книгами делать? Возьмешь с собой?

— Не знаю, — обронил Рассохин. — Не успел подумать…

— Ты их возьми, — посоветовала отроковица грустно. — Так будет справедливо. Ты открыл эту россыпь, и клад твой. Я только одну книгу возьму, вот эту, красивую…