Очень маленькое созвездие. Том 2. Тихая Химера

Потом всех этих ясноглазых румяных детей, притихших от волнения, в яркой одежде, загорелых, летних – позвали в ту самую "Гусеницу", и там развели по маленьким комнатушкам без окон. В каждой стояла парта, на которой лежали нелинованная зеленоватая бумага и простая ручка. Никакой электроники, кроме камер слежения по углам потолка и экранчика на стене. Едва Юм сел за парту, на экране побежали слова:

– Твоя задача: как можно более полно ответить на два вопроса. Первый: Почему ты хочешь учиться в Венке? Второй: Что такое, по твоему мнению, Дар?

Юм оторопел. Вопросы остались мерцать на экране. Юм почесал бровь, подышал в пальцы и взял ручку. Ни Дара, ни желания учиться в Венке у него не было. Но зато он очень хорошо представлял себе, как будут отвечать на эти вопросы жизнерадостные вундеркинды в соседних комнатушках. Вздохнув, он написал вверху листа на Чаре: "это для всех", а потом пониже, на общем языке, идеальным, моторно-оптимальным почерком, без единой ошибки написал довольно длинное, по всем правилам риторики, сочинение с главной идеей в том, что любой талант – это условие обретения персональной судьбы, и тому подобные нужные взрослым правильные мысли. Писал, закусив губу и не поднимая головы, и управился за полчаса. Где-то когда-то его жутко тщательно учили, и он много писал сочинений на заданные темы, много упражнений – он как наяву увидел толстые учебники с мелким шрифтом правил и пояснений… Готовили поступать сюда? А он где-то угробился, потерял память, угодил в госпиталь, а потом в маленькую школу…

Перевернул лист. Долго сидел, закрыв лоб и глаза ледяной ладонью. Лоб был горячий, и пальцы немного согрелись… Ему вчера понравился Вир, который знал о нем больше, чем он сам и, судя по всему, до этого отношения никакого к Юму не имел. Но он служит Дракону? Что ж, а разве сам-то Юм не собирается теперь всю жизнь на это положить? Но Вир заслуживал честности, и Юм снова взял ручку. Тесная холодная комната начала его угнетать. Он посмотрел на матовые стены, покосился под потолок, откуда окуляры наблюдения считывали не только то, что он делает, но, быть может, регистрировали частоту дыхания и пульса, анализировали энергетическую активность мозга и газообмен в легких… Как бы перетерпеть это внимание? Он вздохнул и подписал листок: «Это правда. Виру и Ние».

Буквы Чара были как из другой вселенной. На Чаре он писать учился без учебников – их вовсе не существовало, но правил было куда больше…А кто учил-то? Кааш. Родной голос… Тоска… Нельзя отвлекаться. Чар тяжел. На нем не соврешь. А еще в нем была пропасть непроизносимых букв, чудовищные чередования безударных гласных, разделительные буквы, дифтонги и вообще стада ловушек, которые делали письмо на Чаре изощренным сторожевым испытанием. А правду-то писать как жутко… Да чтоб еще ни слова про Сеть…

«Мой Дар – врожденная уникальная способность без ограничений изменять реальность. Способность контролировать поток событий на всех уровнях. То, от чего невозможно отказаться. То, чего все вокруг требует. Единственное, что во мне представляет ценность. Единственный резон оставить меня в живых.

Если я хочу жить, то должен работать. А если не хочу, то все равно должен. Я не хочу. Но буду.

Потому что Дар уже взял в уплату все, чего у меня больше нет.

И теперь я – это только Дар."

Поставив точку, он сразу взял листок, вышел скорей из противной комнатушки, пошел по прохладному коридору. У открытых дверей выхода, откуда лился свет и зеленый трепет листьев, взрослые за большим столом прервали свою беседу и ждали Юма. Смотрели удивленно, но не слишком. Тут полно малолетних гениев.

– У тебя еще два часа в запасе, малыш, – сказала очень красивая темноволосая женщина. – Ты уверен, что хочешь сдать работу?

– Да.

– Ошибки проверил?

– Да.

– Хорошо, – она взяла листок и в уголке проставила время. – Ты первый. Давно не было таких ранних.

Юм пожал плечами. Молодой парень, вроде бы сигма, в белой рубашке с каким-то синим, ярко посверкивающим квадратиком на плече, взял листок и удивленно посмотрел светло-карими веселыми глазами:

– Ты знаешь Чар?

– Да.

– Писать можно было только на одном из трех языков, – самый старший из взрослых, строгий старик в коричневом костюме, тоже взял листок и посмотрел. – А мы Чара не знаем. Зачем ты так поступил?

– Переверните листик, – вежливо попросил Юм, стараясь не ежится от холода из дверей. Какое ледяное лето. – На общем я написал для всех, как требуется и сколько требуется. А на Чаре – это правда, которую я обещал Виру.

Главный учитель посмотрел на него поверх листка:

– А нельзя было совместить правду с тем, что, как ты говоришь, требуется?

– Нет, – вежливо улыбнулся Юм. – Ведь кроме правды я был должен еще явить навыки риторики, так?

– Так. Ты – сложный случай.

– Не только для охраны, – вставил кареглазый парень.

– Мы пока почитаем, что ты тут для всех написал, – Женщина взяла Юма за руку – какая у нее горячая ладонь! – и повела к выходу. – Посиди пока вот тут на скамеечке, подыши чистым воздухом. Что-то ты бледненький, похоже, уж слишком разволновался, хотя виду не показываешь…Никуда не уходи.

Скамейка была холодной, твердой и неудобной, с запада дуло прохладным, дождевым ветром. Под ногами знакомые разноцветные камешки, симпатичная гладенькая галька, и, поддавшись гипнозу кажущейся упорядоченности, мозг начал составлять гальки в бессмысленные узоры – стоп!! Он скорей оторвал глаза от камешков – вокруг, совсем близко, тянулись в глубокое небо тонкие, с оранжевыми пахучими стволами, сосны, а меж ними плыл невидимый прохладный ветер. Юм сидел в солнечном, чуть теплом пятне света и смотрел, как сонно и плавно качаются крепкие негибкие ветки, и ежился от холода. Скоро, наверное, дождь. Он помнит, какой бывает белая зима, мокрая душистая весна и лето. Здесь тоже лето. А потом, если все будет в порядке, он еще и осень увидит сам, своими глазами. Только до осени здесь еще далеко. К нему подошел пожилой дядька в серой волчьей рубашке охранника:

– Ты что дрожишь? Озяб? Или волнуешься?

– Нет; я немножко мерзну, – выпрямился Юм. Дядька этот только с виду выглядел простовато. Глаза его, серые, широко расставленные, глубокой зоркостью выдавали в нем тагета. – Здравствуйте.

– Здравствуй, – он махнул кому-то за углом, и кто-то, легкий и быстрый, куда-то помчался. – Меня зовут Тихон, можешь так ко мне обращаться. Я начальник охраны Венка.

Еще бы он не был тагетом. Столько драгоценных вундеркиндов охранять. Юм даже встал и вежливо сказал:

– Извините, пожалуйста, что со мной у вас столько работы. Все эти двойные эшелоны и всякая прямая охрана. Это – много работы. Я постараюсь никаких неожиданностей не вытворять и соблюдать все режимные моменты. А долго я буду этой самой "двойной альфой"?

– Всегда, – дядька его внимательно разглядывал. Сел на скамейку, ласковой огромной ладонью усадил рядом Юма. – Ты у нас такой – первый за всю историю Венка. Пока нам трудно, несмотря на все штатные учения и на то, что всю неделю перед твоим приездом мы отрабатывали возможные ситуации. Но, похоже, ты намеренно жизнь нам осложнять не будешь, так?