Очерки истории культуры Средневекового Ирана
Шрифт:
Тот же автор сообщает, что мирза Ибрахим-Султан б. Шах-рух (ум. 838/1435) написал Коран почерком сулс "в формате два зара длины и полтора зара ширины" и отдал его в вакф мазара Баба Лутфаллаха Имад ад-Дина (ныне этот список находится в Музее Парс в Ширазе) [96] . В Мешхеде в Библиотеке Астан-и кудс хранятся семь листов еще более громадного Корана (177X101 см), переписанного почерком сулс его братом мирзой Байсонкуром (ум. 837/1434). Эти рукописи, безусловно, впечатляли своими необычно большими размерами [97] ].
96
Следовательно, его размеры 99,75X74,8 см. Другой Коран, переписанный этим же мирзой в 827/1423-24 г., хранится в Мешхеде в Библиотеке Ас-тан-и кудс (№ 414) [73, с. 77-78; 56, с. 31].
97
Мраморный
Источники не сообщают нам о случаях, когда изготовлялись рукописи очень большого формата светского содержания. Видимо, нужды в этом особой не было, так как такие рукописи были чрезвычайно неудобны для пользования. Но они имели значительное преимущество: в них можно было поместить много произведений. Именно такой библиотекой в одном томе является список из собрания ИВ АН СССР Е 12, названный его составителем и переписчиком Гулшан ("Цветник"). Эта действительно уникальная рукопись (459 листов форматом 69X48,5 см) переписывалась около восьми лет (с зу-л-касда 1191 по ша'бан 1199/декабрь 1777 — июнь 1785), причем в течение двух лет над списком никакой работы не велось99. Рукопись не была переписана ее создателем на одном месте: Мухаммад-Казим б. Мухаммад-Риза — переписчик, составитель репертуара вошедших в свод произведений и автор шести поэм (маснави), включенных им в книгу, — сопровождая патрона, видимо, возил с собой отдельные листы, которые он время от времени заполнял. Мы не знаем имени заказчика либо патрона Мухаммад-Казима, но, несомненно, он обладал достаточными средствами, чтобы оплатить работу не только переписчика, но и миниатюриста, который украсил список ста миниатюрами. Эти миниатюры позднезендского и раннекаджарского периода сами по себе заслуживают отдельного исследования не только с точки зрения истории миниатюрной живописи в Иране в конце XVIII в., но и дают очень интересный материал для этнографа — историка иранской одежды указанного времени.
Ничего нам не известно и о личности переписчика этой рукописи, за исключением того, что он был поэтом и имел литературное имя (тахаллус) Махджур. Вместе с тем он был хорошо знаком с персидской и отчасти с тюркской поэзией, о чем говорит состав созданного" им сборника. Гулшан содержит газели 58 поэтов XI-XVIII вв., касыды 15 поэтов, кит'а 24 поэтов, руба'и 117 поэтов, а также 103 маснави и отдельных больших произведения либо извлечения из них (например, из Шахнаме Фирдоуси, Хамсе Алишера Навои и др.). Но основная заслуга составителя, на наш взгляд, — состоит в том, что он поместил в сборнике большое число маснави поэтов XVII-XVIII вв. (не обойдя, впрочем, и себя), т. е. то, что было более всего ему знакомо.
В заключение хотелось бы отметить, что в рамках настоящего очерка мы коснулись только некоторых вопросов, возникающих в связи с проблемой роли и значения рукописной книги в истории культурной жизни Ирана и ряда сопредельных стран в средние века. Мы попытались с разной степенью полноты, в чем мы целиком зависели от доступного материала, разобрать вопросы, связанные с проблемами создания рукописной книги (переписка, тематика и репертуар, оформление, почерки и т. п.) и ее распространения (стоимость и торговля), а также роль, которую при этом играл переписчик, оставив незатронутыми многие другие аспекты ее бытования и роли в обществе.
Очерк второй. Автор и его сочинение в средневековой научной литературе на персидском языке (Опыт источниковедческого и культуроведческого исследования)
Введение
Средневековая литература на персидском языке, впрочем как и любая литература средневековья, дошла до нас не полностью. Многие из ее произведений, в особенности раннего периода, погибли, а некоторые пока еще не выявлены. Тем не менее литература эта, даже в известном нам теперь ее виде, поражает грандиозностью своих размеров. Один этот факт красноречивее всего говорит о том месте, какое она занимала в жизни средневекового персидского общества и его культуре.
Подтверждение справедливости сказанного можно найти и в свидетельствах иного рода — если так можно выразиться, в свидетельствах со стороны. Мы разумеем здесь европейцев, в немалом числе и в самых различных качествах (послы, миссионеры, путешественники, купцы и т. д.) посещавших Иран в XV-XVIII вв. Многие из этих европейцев оставили нам свои произведения разной величины и разной ценности, в которых они рассказывали о современном им Иране и сообщали о своих впечатлениях о стране и ее населении. Подобные произведения в своей совокупности составляют немалую литературу и являются ценнейшим, хотя еще совершенно недостаточно использованным, источником наших сведений об Иране и его культуре XV-XVIII вв. В этой литературе можно встретить довольно много сведений по интересующему нас
вопросу, которые по понятным причинам мы находим в первую очередь у авторов наиболее образованных и любознательных, а также овладевших в той или иной степени персидским языком. Отдельные факты и наблюдения, приводимые этими авторами, со всей убедительностью могут свидетельствовать, какое весомое место занимала письменная литература в жизни персидского общества XV-XVIII вв.Ограничимся одним только примером, а именно свидетельством на этот счет знаменитого Адама Олеария — секретаря голштинского посольства, посетившего Иран в 1636-1638 гг.
Говоря о персидской литературе и о ее месте в современном ему иранском обществе, Олеарий больше всего внимания уделяет поэзии — факт, конечно, не случайный, если учесть, что поэзия занимала выдающееся положение во всей персидской литературе средних веков и нового времени. Рассказу о персидских поэтах и персидской поэзии Олеарий посвящает почти целиком одну главу своего труда, которую он начинает так: "Что касается до стихотворства, то оно до того любимо персиянами, что, по-моему, на свете нет ни одного народа, который бы предан был ему более их. По всей стране везде есть множество стихотворцев, которые не только излагают на бумаге разного рода забавные и важные сочинения и стихи, но и произносят их, ради выручки каких-нибудь денег, на собраниях у знатных господ, на майданах, в гостиницах и на иных пирушках, и нередко великие особы приглашают к себе таких стихотворцев ради своего и гостей своих удовольствия.
Шах и ханы также имеют каждый своих собственных стихотворцев, которые уже не делаются уличными, не бродят по разным местам, но сидят по домам и занимаются тем, чтобы новыми сочинениями своими доставить удовольствие только господам своим, и иногда, когда они напишут что-нибудь, исполненное мысли или забавное, получают от этих господ богатое вознаграждение" [117а, с. 822].
Эту достаточно яркую и конкретную оценку роли поэзии и поэтов дополним одной любопытной деталью, сообщаемой тем же Олеарием. В главе, посвященной описанию города Исфахана, наш автор рассказывает о трех видах "кабаков", или "харчевен", находившихся на северной стороне майдана, т. е. центральной площади сефевидского Исфахана: шербетные (ширехане), чайные (джайхатай-хане, т. е. букв, "чайная с китайским чаем") и кофейные (каве-хане): "Во всех этих трех родах харчевен присутствуют также поэты и историки, которых я встречал там сидящими посреди комнаты на высоких стульях и рассказывающими разного рода события, басни и другие поэтические произведения" [117а, с. 726].
Это сообщение Олеария ясно указывает, что персидские литераторы его времени, во всяком случае столичные, имели места более или менее регулярных их встреч, своего рода литературные собрания — штрих очень важный для характеристики литературной жизни Ирана XVII в. Конечно, классическому иранскому средневековью хорошо известны литературные собрания, но местом их обычно являлись дворцы и сады правителей и знати. О встречах же литераторов в заведениях, подобных перечисленным, источники, насколько нам известно, не сообщают.
Наконец, о значении, которое имела поэзия для формирования культурного и духовного облика современного ему иранца, достаточно ясное представление дает следующее сообщение Олеария: "По изяществу языка персияне весьма охотно и прежде всего читают Гюлистан высоко прославленного во всем Востоке поэта Ших-Саади, которого в прошлом году я издал на верхненемецком языке, с примечаниями и изображениями, резанными на меди. Ибо поэт этот, вместе с изящным слогом красноречия, приводит и множество мудрых государственных правил, изложенных стихами, и в Персии нет человека, умеющего читать и писать, который бы не имел у себя в доме этой книги; а кто хочет быть хоть немного ученее и поважнее, у того эта книга и в голове, как это достаточно и с удовольствием можно заметить на их пирах, во всякого рода обращении их друг с другом и в разговорах, ибо при этом обыкновенно приводится стихотворение, содержащее в себе какую-нибудь вызывающую на размышление поговорку или сравнение" [117а, с. 815].
Несомненно, в той любви, которую питали иранцы к поэзии, определенное значение имели их природные склонности и культурные традиции. Однако несомненно и то, что здесь большую роль играло и обучение, которое получали в детстве иранцы. По поводу обучения Олеарий пишет: "Редко найдется персиянин, какого бы состояния он ни был, который не умел бы читать и писать; ибо вообще дети посещают там училища с весьма раннего возраста. Их мечети, или храмы, в которых они молятся, oсуть в то же время и училища их, и в каждом городе столько же училищ, сколько улиц; ибо каждая улица должна иметь и содержать свою собственную мечеть..." И далее: "Чтение ученики, как только выучат склады, должны начинать с Алкорана, из которого вначале берутся только некоторые главы, а потом предлагается и излагается им и весь Алкоран. После Алкорлна им дают Ших-Саади Кюлустан (Гюлистан), или Долину Роз, и его же Бустан, или Вертоград, наконец, проходят Гафиса, который, так же как и Бустан, писан стихами. Стихи последнего писателя считаются чистейшими и изящнейшими образцами персидского языка, ибо полагают, что это есть язык Шираса (или древнего Персеполя), который почитается матерью персидского языка" [117а, с. 809].